Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению - Мэдсен Дэвид (читать книги бесплатно полные версии txt) 📗
– Да он что, пытается со мной поссориться? – пожаловался Лев.
– Похоже на то, Ваше Святейшество, – сказал я.
– Мой милый, – вставил свое слово Серапика, – французы невыносимы как союзники и ужасны как враги.
(Позднее Лев повторит это замечание, и будет считаться, что оно принадлежит ему, к большому огорчению Серапики.)
– Не потерплю, чтобы этот наглый яйцелиз указывал мне, что я должен, а что не должен говорить у себя в консистории! – рассерженно орал теперь Лев.
– A basso i Francesi!
Теперь Серапика и я приняли на себя роль чего-то наподобие греческого хора, все время комментировали мысли Льва, его слова и поступки. Все вместе мы были словно три угрюмых персонажа, топчущиеся на середине сцены в какой-то многословной, возвышенной и совершенно неуместной домашней трагедии, в то время как все окружающие нас – прямо у нас под носом, так сказать, – зрители, наплевав на то, что происходит на сцене, находились в состоянии бунта. Ситуация была фарсовой, грустной и немного страшноватой.
Думаю, как раз примерно в это время Лев раз и навсегда повернулся спиной к французам. Даже Биббиена оставил делавшиеся все более трудными попытки проводить их дела и отстаивать их интересы. К тому же абсолютная необходимость помощи императора для усмирения лютеранского восстания в Германии с каждым днем делалась Льву все более очевидной. Сведения из той страны теперь уже беспокоили по-настоящему. Посол императора Хуан Мануэль посоветовал Карлу не проявлять никаких знаков милости «некоему монаху, известному как брат Мартин», или Фридриху, курфюрсту Саксонскому. Хитрый Мануэль прекрасно понимал, что императорское неодобрение Лютера, да еще и странное поведение Франциска не сможет не привести Льва в объятия Карла. Что на самом деле и произошло. Сам же Карл тем временем послушно выполнил требования буллы в Нидерландах, а 23 октября во время своей коронации в Ахене он поклялся «защищать Святую Католическую Веру, данную Апостолам, и проявлять покорность и верность Папе и Святой Римской Церкви». Немного помпезно, но с добрыми намерениями Лев написал Карлу письмо, в котором были следующие слова:
«Как на небе есть два светила, солнце и луна, чье сияние затмевает все другие звезды, так и на земле есть два высоких лица, Папа и император, которым подчиняются все меньшие князья и которым они должны покорно служить».
Карл V был молодым человеком, кожа его была гладкой и очень бледной, а подбородок просто огромен, казалось, что Бог приделал его потом, решив использовать оставшуюся prima materia. Его глаза с тяжелыми веками казались сонными, и, честно говоря, когда он определенным образом держал голову, то очень походил на кретина. Но я думаю, что это просто характерная «внешность» Гогенштауфенов. Говорят, что когда он читал процитированные выше слова Льва, то из уголка рта по обширной, без холмов и впадин, плоской поверхности подбородка текла струйка слюны, – струйка чистого удовольствия.
Третьего января 1521 года была выпущена булла Decet Romanum Pontificem, отлучающая Лютера от церкви, и Папа потребовал от императора, чтобы был выпущен общий эдикт для исполнения ее положений по всей Германии. Союз с Карлом, державшийся до этого на политических соображениях, теперь полностью основывался на том, что Карл мог сделать против Лютера. Лев начинал пробуждаться ото сна, он больше не считал, что папская власть вечна и непоколебима, он увидел реальность и понял, что христианский мир разделен кровью и мечом ереси, стремящейся (и довольно успешно, по всей видимости) стать новой ортодоксией. Как странно, что сон дает успокоительные картины, а пробуждение – чудовищный кошмар.
В конце концов, опасаясь последствий, к которым может привести лютеранский бунт (к которым он все-таки привел), и подталкиваемый поведением Франциска, 8 мая 1521 года Лев заключил с Карлом наступательный союз. В этом союзе «объединяются две настоящие главы Христианского мира для того, чтобы очистить его от заблуждения, установить всеобщий мир, вести войну с неверными и повсеместно улучшить благосостояние». Какие высокие идеалы.
Странно, но Карл даже обидел Льва, стараясь ему угодить: император вызвал Лютера в Вормский сейм. Лев же считал, что так поступать – его прерогатива. Лютеру также была дана возможность участвовать в религиозном споре, против чего Лев категорически возражал: зачем вообще давать проклятому и отлученному от церкви еретику возможность распространять свои еретические учения? В этом случае Карл все-таки показал, что он полностью на стороне католической ортодоксии, и доказал, к удовольствию Льва, что у него нет ни малейшего намерения использовать в своих целях события в Германии. Восемнадцатого апреля, после первого слушания Лютера, он как раз послал в Рим Рафаэлло де Медичи с проектом союзного договора. Лев уж не знал, как похвалить Карла, и после того, как союз наконец был заключен, война с Францией стала неизбежной.
Чтобы помешать плану Джироламо Мороне, вице-канцлера Массимильяно Сфорца, набрать армию из миланцев, изгнанных из Милана французами, брат наместника, Лотрек, вторгся на территорию папства, войдя в Реджо, и потребовал, чтобы миланская «армия» была передана ему. Это вторжение дало Льву долгожданный повод открыто заявить о том, что он против французов. Союз с Карлом, бывший до этого тайным, обнародовали, и Лев начал готовиться к набору папской армии. Франциск, поняв вдруг, какая буря ему грозит, попытался снова завоевать милость Папы, но безуспешно. Говорят, он в ярости с пеной у рта катался голый по полу во дворце, бился и орал, как собака, которую порют. По всем сведениям, он гневно кричал: «Скоро я сам войду в Рим и навяжу Папе свой порядок!» Не знаю, правдивы эти слухи или нет, но, думаю, они вполне могут быть правдой; вспомните: этот маленький уродец из сточных канав Трастевере ужинал однажды с Франциском I, королем Франции, так что я-то знаю, на что он способен, что за демон гордости прячется за тонким слоем надменной, бледной, холодной как лед набожности.
После многочисленных угроз и проклятий Лев наконец сообщил Франциску, что если он не передаст папству Парму и Пьяченцу, то он и его генералы будут отлучены от церкви, а на Францию будет наложен интердикт. На бумаге интердикт кажется не очень страшным, но на практике он действительно ужасен: мессы не служат, все церкви закрыты, мертвецы разлагаются и смердят, так как хоронить их нельзя, младенцы умирают некрещеными, умирающие остаются без последнего утешения – соборования. С таким положением вещей просто никто не сможет долго мириться.
Попытки снова получить Парму и Пьяченцу не очень удавались папской армии и ее союзникам, несмотря на то что к ним присоединилось шесть тысяч немецких landsknechte. К тому же Карл начал подозревать, что, как только Парма и Пьяченца будут получены, Лев не захочет продолжать войну. Однако пылкому и воинственному кардиналу Шиннеру удалось набрать большую армию из швейцарских наемников, которая присоединилась к папским силам, как только Просперо Колонна специально для этого переправился через По под Касальмаджоре. Продвигаясь от Кьявенны, войска вступили на территорию Бергамо и оттуда вошли в Реджо, откуда намеревались снова захватить для Папы Парму и Пьяченцу. Вообще-то, хотя швейцарцы взялись вести только оборонительные бои, а не наступательные, Шиннер уговорил их присоединиться к Гамбаре и объединенным силам папства и Испании и отправиться в поход на Милан.
Представьте себе: кардинал Шиннер и кардинал де Медичи верхом во главе этого войска! Вот они, раскачиваются их епископские и легатские кресты, их руки в перстнях окровавлены, оба они грабят и богохульствуют вместе со всеми остальными. Для Шиннера это, конечно, уже стало образом жизни, но что касается Джулио де Медичи – могу сказать лишь, что это подтверждает мое мнение о кем. На поле битвы его «мягкая манера» никак не проявлялась.
Объединение швейцарского, испанского и папского войск дало союзникам явное превосходство; кроме того, швейцарским наемникам, сражавшимся во французской армии, начала надоедать своевольная манера Лотрека, и когда стало ясно, что платить им будет нечем, они стали массово дезертировать. Им к тому же не очень нравилось воевать со своими соотечественниками. Ближе к вечеру 19 ноября – холодным дождливым днем – объединенные силы появились под стенами Милана. Кардиналы де Медичи и Шиннер решили, что вначале следует атаковать некоторые из предместий, так что Пескара отправился со своими испанскими стрелками к Порта Романа, Просперо Колонна с испанскими наемниками и немецкими landsknechte к Порта Тичинезе, и в скором времени городские ворота были открыты.
