Чернобыльская тетрадь - Медведев Григорий Устинович (полная версия книги .TXT) 📗
– Боль, все болит… Страшно болит…
Я, говорит, не знал, что может быть такая страшная боль…»
Свидетельствует В. Г. Смагин:
«Я был у Проскурякова за два дня до его смерти. Он лежал на наклонной койке. Чудовищно распухший рот. Лицо без кожи. Голый. Грудь в пластырях. Над ним греющие лампы. Он все просил пить. У меня был с собой манговый сок. Я спросил, хочет ли он соку. Он сказал, что да, очень хочет. Надоела, говорит, минеральная вода. На тумбочке у него стояла бутылка „Боржоми“. Я напоил его соком из стакана. Оставил банку с соком у него на тумбочке и попросил сестру поить его. В Москве у него родственников не было. И к нему почему-то никто не приехал…
Возле СИУРа Лени Топтунова дежурил его отец. Он же отдал сыну для пересадки свой костный мозг. Но это не помогло. День и ночь проводил у кровати сына, переворачивал его. Леня был весь загорелый до черноты. Только спина светлая. Видимо, на нее попало меньше радиации. Он везде был с Сашей Акимовым, был его тенью. И сгорели они одинаково, и почти в одно время. Акимов умер 11-го мая, а Топтунов – 14-го. Они погибли первыми из операторов…
Многие, кого уже считали выздоравливающими, вдруг умирали. Так умер внезапно на 35-е сутки заместитель главного инженера по эксплуатации первой очереди Анатолий Ситников. Ему дважды переливали костный мозг, но была несовместимость, он отторгал его…
В курилке 6-й клиники собирались каждый день выздоравливающие, и всех мучила одна мысль: „Почему взрыв?“
Думали-гадали. Предполагали, что гремучая смесь могла собраться в сливном коллекторе охлаждающей воды СУЗ. Мог произойти хлопок, и регулирующие стержни „выстрелило“ из реактора. В результате – разгон на мгновенных нейтронах. Думали также о „концевом эффекте“ поглощающих стержней. Если парообразование и „концевой эффект“ совпали – также разгон и взрыв. Где-то все постепенно сошлись на мысли о выбросе мощности. Но уверены до конца, конечно, не были…»
Свидетельствует А. М. Ходаковский – заместитель генерального директора производственного объединения Атомэнергоремонт:
«Я руководил по поручению руководства Минэнерго СССР похоронами погибших от чернобыльской радиации. По состоянию на 10 июля 1986 года схоронили двадцать восемь человек.
Многие трупы очень радиоактивны. Ни я, ни работники морга вначале этого не знали, потом случайно замерили – большая активность. Стали надевать пропитанные свинцовыми солями костюмы.
Санэпидстанция, узнав, что трупы радиоактивны, потребовала делать на дне могил бетонные подушки, как под атомным реактором, чтобы радиоактивные соки из трупов не уходили в грунтовые воды.
Это было невозможно, кощунственно. Долго спорили с ними. Наконец, договорились, что сильно радиоактивные трупы будем запаивать в цинковые гробы. Так и поступили.
В 6-й клинике через 60 дней после взрыва долечивается по состоянию на июль 1986 года еще девятнадцать человек. У одного из них вдруг на 60-е сутки пошли по телу ожоговые пятна при общем неплохом состоянии».
– Вот как у меня, – Ходаковский задрал рубаху и показал на животе темно-коричневые пятна неопределенной формы. – Это тоже ожоговые пятна, видно, от работы с радиоактивными трупами…
Рассказывает А. В. Барабанова:
«Мы очень хорошо помыли и почистили умерших от радиоактивности. Вынули все внутренности, промыли, дезактивировали. Хоронили довольно-таки чистыми. Но в цинковых гробах. Требование санэпидстанции…»
Свидетельствует В. Г. Смагин:
«В 6-й клинике лечился и главный инженер Чернобыльской АЭС Николай Максимович Фомин. Пробыл там с месяц. После выписки, незадолго до его ареста, обедали с ним в кафе. Он был бледен, подавлен. Ел плохо. Спросил меня:
– Витя, как ты думаешь, что мне делать? Повеситься?
– Зачем же, Максимыч? – сказал я. – Наберись мужества, пройди все до конца…
С Дятловым мы были в клинике в одно время. Перед выпиской он сказал мне:
– Меня будут судить. Это ясно. Но если мне дадут говорить и будут слушать, я скажу, что все делал правильно.
Незадолго до ареста встретил Брюханова. Он сказал:
– Никому не нужен, жду ареста. Приехал вот к Генеральному прокурору, спросить, где мне находиться и что делать…
– И что говорит прокурор?
– Ждите, – говорит, – вас позовут…»
Арестовали Брюханова и Фомина в августе 1986 года. Дятлова – в декабре.
Брюханов был спокоен. Взял с собой в камеру учебники и тексты для изучения английского языка. Сказал что он теперь, как Фрунзе, приговоренный к смерти.
Дятлов тоже спокоен и выдержан. Фомин потерял себя. Истерики. Сделал попытку самоубийства. Разбил очки и стеклом вскрыл себе вены. Вовремя заметили, спасли.
На 24 марта 1987 года был назначен суд, который отложили из-за невменяемости Фомина.
Разыскал и встретился с заместителем начальника турбинного цеха блока № 4 Чернобыльской АЭС Разимом Ильгамовичем Давлетбаевым. Как я уже писал, он был на БЩУ-4 в момент взрыва. За время аварии получил триста рентген. Вид очень больного человека. Мучает лучевой гепатит. Сильно отечное лицо. Нездоровые, налитые кровью глаза. Но держится молодцом. Подтянут, собран. Стильно подбритые тонкие каштановые усики. Несмотря на инвалидность, работает. Мужественный человек.
Я попросил его рассказать про ту ночь 26 апреля 1986 года. Он сказал, что ему запретили говорить о технике. Только через первый отдел. Я сказал, что о технике все знаю, даже больше, чем он. Нужны подробности о людях.
Но Разим Ильгамович был очень скуп на слова. Говорил все время с оглядкой на первый отдел.
– Когда пожарные появились в машзале, там все уже сделали эксплуатационники. За время аварийных работ в машзале, с 1 часа 25 минут до 5 утра 26 апреля, я несколько раз вбегал на блочный щит управления, докладывал начальнику смены. Акимов был спокоен, четко отдавал распоряжения…
Когда все началось, встретили без паники. Ведь мы по роду своей профессии были готовы к подобному. Не в такой, конечно, степени, но все же…
Давлетбаев возбужден, и я не перебиваю.
Характеризует Александра Акимова, своего вахтенного начальника:
– Акимов очень порядочный и добросовестный человек. Симпатичный, общительный. Член Припятского горкома партии. Хороший товарищ…
Характеризовать Брюханова отказался. Сказал:
– Брюханова не знаю.
Высказал свое мнение о прессе, печатавшей репортажи из Чернобыля.
– Я внимательно следил за прессой. Она представила нас, эксплуатационников, как некомпетентных, неграмотных, почти злодеев. Поэтому под воздействием прессы на Митинском кладбище, где похоронены наши ребята, с могил сорвали все фотографии. Пожалели только фото Топтунова. Совсем еще молодой. Как бы неопытный. Нас считают злодеями. А между тем, десять лет Чернобыльская АЭС выдавала электроэнергию. Хлеб нелегкий, вы знаете. Сами работали…
– Когда вы покинули блок? – спросил я.
– В 5 утра. Началась острая рвота. Но мы все успели сделать: и погасили пожар внутри машзала, и вытеснили водород из генератора, и заместили водой масло из маслобака турбины…
Мы не были чистыми исполнителями. Мы многое переосмысливали. Но во многом «поезд уже ушел». Имею в виду технологический процесс на момент приема смены. И остановить его было уже невозможно. Но мы не были простыми исполнителями…
Да, во многом можно согласиться с Давлетбаевым. Атомные операторы – не просто исполнители. В процессе эксплуатации атомных станций им приходится принимать массу самостоятельных и ответственных решений) зачастую очень рискованных, чтобы спасти блок, с честью выйти из аварийной ситуации или тяжелого переходного режима. Всего многообразия всевозможных сочетаний режимов и неполадок никакими инструкциями и регламентами, к сожалению, не предусмотришь. И тут важны опыт и глубина профессионализма эксплуатационников. И Давлетбаев прав, говоря, что после взрыва операторы показали чудеса героизма и бесстрашия. Они достойны преклонения.
