Большое гнездо - Зорин Эдуард Павлович (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗
Сначала владыка сдерживался, ел мало, старался блюсти чин, но, подзадоренный посадником, скоро тоже разошелся — позволил себе даже испить вина, повеселел, все чаще и чаще, теряя над собою власть, поглядывал на дверь. Мирошка хитро улыбался, знал, отчего воротит владыка гривастую голову: ждет, не появится ли вдруг опять Гузица — приглянулась она ему, не впервой это, оттого и зачастил к посаднику, а то по нонешним временам самому бы посаднику дожидаться у крыльца Владычной палаты, когда выйдет служка и, глядя поверх головы, выкликнет Мирошкино имя.
Не сестра у Нездинича, а огонь: любого опалит, только сунься. На что уж Невер — всех девок в посаде перепортил, а у Гузицы часами стоит под светелкой, ждет не дождется, когда приотволокнет она оконце. Один только Мирошка и знает ее зазнобу, но про то никому не скажет ни полслова. Зато и Гузица умеет хранить Мирошкины тайны. Когда выбирали себе новгородцы владыку на место помершего Ильи, кого только не заносила забота на двор посадника. Были среди заходивших молчуны, но и им Гузица умела развязать языки. О многом проведал Нездинич через свою сестру, без нее не сидеть бы и Мартирию во Владычной палате. Сперва ведь поставили архиепископом брата Ильи — Гавриила, но был Гавриил немощен и слаб, страдал худой грудью, оттого и зачах через шесть годов; последнее лето вовсе не показывался перед народом, а за месяц перестал показываться и перед боярами и перед попами. Мирошка, увидев его незадолго до смерти, ужаснулся — сделался он прозрачен, яко мертвец, и ликом звероподобен. Отошел. Успокоился. И как схоронили его, то и учинилась во избрании нового владыки великая распря. Князь, бояре и попы хотели Мартирия, игумена вежицкого, другие, среди коих тоже было немало бояр и богатых купцов, — игумена Евлавия, а людины — Ефросима.
Собирался народ на мосту через Волхов; привезли Ефросима, в простом одеянии, с железным крестом на шее. Игумен кланялся на четыре стороны, кричал о райском житье, ежели хватит новгородцам силы поставить его владыкой, перемочь коварных бояр и попов. Сходились новгородцы стенка на стенку, скидывали друг друга с моста, били кольями, кровью багрили белый снег. И, не найдя в спорах согласья, положили избрать владыку жребием.
Ох, ох — струсили в ту пору боярские сынки. По всему посаду жгли ночами костры, темные людишки нашептывали страшное — будто грядет на Новгород великий мор. Сказывали: как изберете Ефросима, так и настанет беда — это он только прикидывается смирным да всеобщим радетелем, а взойдет во Владычную палату — и прорастут на голове его рога...
Люди крестились:
— Да неужто?
Темные людишки растворялись во мраке. Пламя костров высвечивало испуганные глаза, перекошенные страхом лица. Утром шли выборные к софийскому попу Благодару, вопрошали его, вправду ли, что игумен Ефросим — антихрист?
— Вправду, — сохраняя достоинство, отвечал Благодар и степенно крестился на образа.
Так ли было, а может, и не так. Один только Мирошка знает, как старались бояре. Ефросим приходил с толпой к Мирошкиному двору. Размахивая факелами, мужики грозились поджечь усадьбу, ежели Нездинич не одумается и не перестанет мутить растревоженный люд. «Пошумели, побросали камни, а испугать не испугали. И Не таких видывал Мирошка. Зато в назначенный день взял Благодар с престола един жребий, и на жребии том стояло имя Мартирия.
Вот он каков, посадник Мирошка Нездинич, и владыка хорошо знает про это. Ему ли не знать, коли всем он обязан посаднику, но среди попов и бояр был он и с Нездиничем строг, как и быть подобает пастырю. И еще что нравилось Мартирию в Мирошке: едва отшумела распря, едва откричались мужики да разошлись по своим избам, так и попритих Нездинич, будто его и прежде было не слыхать. Скромно отсидит на Боярском совете, коли нет в том нужды, то и голоса не подаст. Отъедет в санях, а летом — верхами на усадьбу, пирует со скоморохами, а то ругается с Гузицей: жена-то у него померла, а все, что ни сделает сестрица, — все не по нему...
Сидел Мартирий в гостях у Мирошки, таял от блаженства, наблюдая за Гузицей, грыз косточку, а сам про себя думал:
«Хитер же ты, ну и хитер, Мирошка. И хитрости твоей хватит тебе до конца дней твоих. В тебя и в ступе пестом не угодишь. Ловок. Да не беда, коли ты на стороне Новгородской Софии. А коли переметнешься ко Всеволоду...»
— Тьфу ты! — выругался Мартирий.
Мирошка, будто читая мысли владыки, вскинул на него прищуренные глаза; помолчал, протянул руку на середину стола за кувшином, плеснул Мартирию в чашу темного вина.
— Нынче заприметил я: мураши завелись в доме — к счастью. Да и кони ржали — тоже к добру. Выпьем, владыко, за нашу удачу.
Мартирий не уклонился, выпил свою чашу до дна. Выпил до дна и Мирошка. Приятное тепло растекалось по телу. Веселые рождались мысли.
Мирошка совсем уж было рот отворил, чтобы кликнуть дневавших и ночевавших у него скоморохов, да вовремя спохватился. Догадываясь о скрытых мыслях Нездинича, Мартирий собрался уходить, чтобы не довести посадника до греха; стряхнув с бороды крошки, он встал, перекрестился на образа и двинулся к выходу. Тайная была надежда встретить в сенях Гузицу. Но Гузицы в сенях не было, перед владыкой заметалась нерасторопная мышка, пискнув, нырнула в щель под порогом, и это еще больше развеселило владыку.
Прощаясь с Нездиничем на дворе, он даже растрогался и чуть не облобызал посадника, но, так как сие не пристало ему по сану, сдержавшись, лишь размашистее обычного перекрестил хозяина.
Возок отъехал. Мирошка Нездинич долго глядел ему вслед. Улыбка стекала с его лица, в уголки плотно сомкнутого рта вонзались острые морщинки. Поняли они с владыкой друг друга.
На правобережье Волхова набежала тучка, просыпала суетливый мелкий дождь. Мирошка поежился, втянул голову в плечи и устало поднялся на крыльцо.
2
Четыре сына у князя Всеволода — четыре ясных сокола: Константин, Юрий, Ярослав и Святослав.
И дочерьми не обидел его бог (иные уже замужем), и все дети ему одинаково дороги.
Константину — десять лет, Юрию — семь, Ярослав — помладше: смугл, черноглаз, телом хрупок — весь вышел в красавицу мать. Святослав был самый младший.
Константин крутолоб, широкоскул и дерзок, а Юрий в бабку, видать, вышел — сильна была в нем греческая кровь. Но любил их обоих одинаково князь Всеволод, а мать в них души не чаяла, холила и баловала, как могла. За то и ворчал на нее князь добродушно:
— Гляди, изнежишь ты мне сынов.
И, волнуя Марию, брал их с собою в поход ли, на охоту ли: приучал к походной нелегкой жизни, не для услад готовил их — для бранного дела.
— Умру, оставлю сынам свою неустроенную землю. Им продолжать начатое, — говаривал Всеволод.
Не сразу и взглядом окинешь такую семью за столом. А еще кликнет князь на трапезу любимца своего Кузьму Ратьшича с женой его Досадой да с дочерью — и вовсе становится тесно.
Текут за трапезой спокойные речи: вспоминают Всеволод и Ратьшич, как бились с недругами или выслеживали в лесу сохатого, — и мальчики тянутся к ним, возбужденно блестя глазами. А вздумает Мария сказки сказывать — девочки не отрывают от нее восхищенного взгляда.
...Нынче с утра привез Кузьма Всеволоду тревожные вести: сел Рюрик после смерти Святослава на киевский стол, кликнул из Смоленска в гости к себе брата своего Давыда, дабы учинить порядок в своих владениях.
— Эко скорой какой, — сказал Всеволод, добродушно забавляясь с сидящим на коленях Святославом.
Кузьма нетерпеливо покашлял в кулак.
— Аль еще какую новость приберег? — вскинул на него глаза князь. — Что-то не узнаю я тебя, Кузьма.
— Предостеречь хочу тебя, князь, — сказал Ратьшич взволнованно. — Неспроста пируют вместе Рюрик с Давыдом. Донесли мне, что делят они промеж собой землю русскую, а у тебя про то не спросили. Дали они Роману Мстиславичу, Рюрикову зятю, города, а також сыновьям Рюриковым...
