Сиреневый сад - Вучетич Виктор (книги онлайн без регистрации полностью .txt) 📗
– Ну и то дело, – успокоился Нырков. – Рассказывай, как там Миша. Все собирался навестить, да сам видишь, что у нас делается…
– Теперь придется навестить. И срочно. Серьезные обстоятельства появились. На-ка посмотри письмо.
Баулин протянул лист бумаги. Нырков аккуратно взял его, прочитав, сложил, снова развернул, пробежал глазами несколько строк. Потом отвернулся к окну и застыл так, только пальцы барабанили по столу какой-то марш.
– Поп, значит? – пробормотал он. – Святой отец… Наконец-то… Я так понимаю, что по-пустому не стал бы Михаил тревогу бить. Не стал бы, нет… Как обстановка в селе?
Баулин неопределенно пожал плечами.
– Ну сила хоть есть какая на случай чего?
– Да что ты спрашиваешь, Илья Иваныч? – раздраженно ответил Баулин. – Сам ведь знаешь: каждый винтарь на счету.
– Ну а люди, люди-то? Мужики как? Можно положиться?
– На кого можно, а на кого и нет. – Баулин словно старался уйти от прямого ответа. – Как везде…
– Везде вон какие резолюции принимают: «Долой бандитов! Долой Антонова!»
– Резолюции и у нас принимают. Вот привез, смотри. – Баулин вытащил из кармана пачку исписанных листков. – Польза от этих резолюций…
– Ты знаешь кто, Баулин? – вскипел Нырков. – Ты плохой партиец. Каша ты! Кисель! Меньшевики тебе приятели!
– Ты меня, Илья Иваныч, не трожь, – с обидой заговорил Баулин. – Я за мой партийный билет не кашу ел с маслом! И не кисели хлебал! Я кровью своей его…
– Брось! – отмахнулся Нырков. – Каким же ты можешь быть партийцем, если своему – собственному делу не веришь? Липовые твои резолюции никому не нужны, хрен им всем цена, ежели мужику наплевать, есть они или их нет. Зачем ты привез их? А вот когда мужик поймет, что твоя резолюция – это его кровное дело, вот тогда не придется тебе пожимать плечами, как меньшевику. Твоя это работа, твоя, Баулин, убедить мужика, доказать ему, как жить дальше. А не плечами пожимать… И еще обиды строить. – Нырков замолчал, отвернувшись к окну, потом решительно взялся за телефонную трубку. – Алё, барышня, давай девятнадцатый!… Еремеев, ну что, тихо у тебя?… То-то. Учись действовать по-революционному… Малышев мой у тебя?… Пришел? С кем он?… Понятно. Давай их обратно ко мне.
К вечеру того же дня Нырков, прихватив с собой продуктов и прикрыв сеном пулемет, вместе с Баулиным выехали в бричке из Козлова и покатили в сторону Моршанска. Малышев и двое чекистов сопровождали их верхами.
Долго ждал Сибирцев прихода отца Павла. Легонько покачиваясь в кресле, он смотрел, как медленно катилось, заворачивая за угол дома, солнце, и за садом, в низине собирался туман, обволакивал кустарник, гасил яркие дневные краски. Потом туман сам собой рассеялся, и между макушек раскидистых высоких лип появился узкий серп зарождающегося месяца.
Наступали сумерки.
Елена Алексеевна вынесла на террасу керосиновую лампу с медными завитушками и надколотым стеклом. Редко зажигали ее: с керосином было туго. Пользовались простой коптилкой, да и то нечасто, ложились, едва темнело.
Вокруг лампы сразу закружились мотыльки, мошки, опаляя крылышки, падали на стол. Вместе с идущей ночью наваливалась плотная до осязания духота.
– Отчего вы не ложитесь? – спросила Елена Алексеевна, зевая и машинально крестя рот.
– Душно. Как перед грозой… Вон, слышите, погромыхивает?
– Да, – согласилась Елена Алексеевна, – дышать буквально нечем. Как себя чувствуете? Не знобит?
– Нет, слава богу.
– Вы знаете, Михаил Александрович, когда нас разыскал посыльный от доктора и сказал, что в госпитале лежит раненый товарищ нашего… Яши, – она на мгновение отвернулась и приложила ладонь к глазам, – я не поверила. А Машенька помчалась с ним. Откуда только силы нашла… И вот привезла вас… Она сильная…
«Сообразил Илья… – думал меж тем Сибирцев. – Значит, выдал себя за доктора. Это он хорошо придумал. Что ж, тем лучше, никаких концов».
– Что вы говорите? – удивленно протянул Сибирцев. – Маша? Да… Ничего, знаете, не помню.
– Ну, конечно, вы тогда плохой были… А вы где служили, Михаил Александрович?
– Далеко. В Сибири, на Дальнем Востоке.
– Боже… И Яша?
– Да, и он. Мы вместе.
Елена Алексеевна покачала головой. Сибирцев свернул самокрутку и прикурил от лампы.
– Ишь, старина какая… – пробормотал, разглядывая лампу.
– Почти ничего не осталось, – легко вздохнула Елена Алексеевна. – Менять уже нечего…
– А похоже, быть нынче грозе, – заметил Сибирцев, прислушиваясь к отдаленным раскатам.
Наверно, где-то на юге, под Тамбовом, собиралась гроза, пробовала силы, чтобы пролиться теплыми ливнями, напоить высушенную, но такую благодатную землю. Как ждали, как молились о ней ночами мужики, а она погромыхивала себе вдалеке и пропадала в сполохах зарниц.
Зашелестел кустарник за террасой. Елена Алексеевна подошла к лестнице, выглянула в темноту, пугливо прислушалась и снова вернулась к столу, к зыбкому свету.
– Ложитесь спать, Елена Алексеевна, – мягко сказал Сибирцев. – Да, совсем забыл. Тут может ко мне один человек прийти. Не хочу вас беспокоить, а разговор у нас с ним может оказаться долгим. Поэтому, если услышите голоса, не волнуйтесь. И хорошо бы Машу предупредить. Пусть и она отдыхает, не выходит. Как она себя чувствует?
– Пролежала весь день… Плакала. Ну да что ж теперь поделаешь?… Наверно, спит. Устала… Как быть, Михаил Александрович? – Елена Алексеевна молитвенно сложила ладони. – Ведь пропадет она здесь. Дни мои сочтены, я знаю, поверьте. Уж говорила ей, настаивала: «Езжай, дитя мое, в город, брось старуху. Люди глаза закроют. А ты молодая, у тебя жизнь впереди…» Нет, не хочет. Плачет, убивается, а не хочет… И родственников у нее никого на белом свете. Одна я. Да разве ж это помощь? Михаил Александрович, вы человек городской. Пристройте Машу куда-нибудь. Она старательная, все может. А там, глядишь, и человека хорошего встретит. Двадцать четвертый пошел ведь. Не век же вековать в девицах… Помогите, а? Ну, а я уж и умерла бы со спокойным сердцем…
Елена Алексеевна безвольно сложила ладони на столе, и глаза ее тускло блеснули в мигающем свете лампы. Сибирцев протянул руку и ладонью накрыл ее пальцы, сухие и холодные, как неживые.
– Успокойтесь, Елена Алексеевна. – Сибирцев опустил голову. – И вы еще поживете, и Машу мы не оставим. Идите спать и не волнуйтесь. Спокойной ночи.
Оставшись один, он долго сидел, глядя на огонь и отстраненно наблюдая рой мошек, толкущихся на свету. И снова перебирал в памяти мартовские дела, думал о себе, о странной судьбе своей, которая привела его на бандитский остров, едва не отправила на тот свет, а теперь вот забросила сюда, в эту тихую патриархальную обитель. Причем забросила не случайным гостем, прохожим, а вестником беды, в минуты глубокого горя и потерянной надежды.
Когда– то очень близкий товарищ упрекнул Сибирцева, что есть, мол, у него этакая страсть всюду подставлять свою шею. Может, в шутку упрекнул, а может, и была в его словах правда, кто знает. Но чувствовал Сибирцев, что не должен был он, не имел морального права поступить иначе, когда узнал, что на бандитском острове умирает от родов молодая женщина. Несостоявшийся доктор Сибирцев и другой Сибирцев – опытный чекист, прошедший огни и воды, в тот миг взглянули в глаза друг другу.
Нет, конечно, не мог он поступить иначе. Слишком многое сразу оказалось поставленным на карту: и женщина эта, и реальная возможность, ничем не раскрывая себя, проникнуть в банду, державшую в клещах целый уезд. И он пошел – спас женщину, и с бандой, говорил Илья, покончили, и с главарем ее – Митькой Безобразовым. Тут-то все правильно сходилось. Банду выкурили с острова. Тот же самый проводник вывел отряд на остров, а там уж и стрелять не пришлось, миром сложили оружие. Так что, считай, удалось дезертирам глаза открыть, а значит, спас он их от красноармейской пули. Для жизни спас, как ту женщину.
Спасти– то спас, да как же сам-то опростоволосился, как же пулю сумел получить в спину? Вот что непростительно. Был бы юнец – другое дело. Почему же так произошло?
