Червь - Фаулз Джон Роберт (читать книги регистрация TXT) 📗

В: Открыли вы свое подлинное имя?

О: Да, сэр. Про мать рассказывал, про свое семейство, и что я все-таки их не забыл. Она-то и укрепила меня в мысли их навестить, как я вам и сказывал.

В: И тем самым нашла средство от вас отвязаться?

О: Мне казалось, сэр, она ко мне со всей душой.

В: Вы сказывали, она дурно отзывалась о людях господского звания.

О: Было дело, ваша честь. И про то, сколько на свете несправедливости, и чего ей довелось повидать у мамаши Клейборн.

В: Что же именно?

О: Я, сэр, признался ей в некоторых, прошу прощения, прошлых грешках, и она отвечала, что джентльмены, которые хаживали к ним в бордель, ничуть не лучше нас, а, напротив того, хуже, потому что мы принуждены встать на путь порока единственно для снискания хлеба насущного, они же выбирают этот путь по своей воле, имея все средства соблюдать себя в чистоте. Богатство растлевает души, оно сходственно с глазной повязкой, из-за которой совесть человека пребывает в слепоте, и, покуда не упадет эта повязка с глаз, дотоле этот мир будет нести на себе проклятье.

В: Коротко говоря, в ее речах звучала крамола?

О: Она, ваша честь, сказывала, что, покуда вельможи, поработившие себя греху, избавлены от наказания, нет у этого света и малой надежды на спасение. И что нам, людям простого звания, надлежит больше думать о душе и не потворствовать господским окаянствам.

В: И вы не рассмеялись, слыша подобные рацеи из ее уст?

О: Нет, сэр. Потому что ее слова отзывались не празднословием, а совершенной искренностью. А когда я возразил, что негоже нам судить тех, кто выше нас, она принялась ласково меня разуверять и для этого делала мне различные вопросы. А потом сказала, что мне стоило бы поглубже вникнуть в эти предметы и что место мира сего заступит другой мир, в который люди войдут без различия званий. Потому что в Царствии Небесном люди ни в чем один другого не превосходят, кроме как в святости. И все эти ее речи, сэр, разбудили во мне лучшие чувства. Знаю, знаю, вы считаете, что такие чувства валлийцам вовсе не сродны, что все мы отпетые негодяи. Так ведь мы, изволите видеть, из нужды не вылезаем, и что в нас есть дурного – все это от самой горемычной жизни. А по природе мы народ, право, не скверный: и дружить умеем, и в вере тверды.

В: Знаю я цену вашей дружбе и вашей вере, Джонс. Ваша дружба – ничто как измена, вера ваша – ничто как ересь. Вы чума перед лицом всех добрых народов. Зловонный гнойник на заднице Королевства, суди вас Бог.

О: Не всегда, сэр. А разве что по неразумию.

В: Так, стало быть, всегда. Что она еще говорила про Его Милость?

О: Что она его прощает. Но Бог не простит.

В: Бесстыжей ли шлюхе прощать тех, кто над нею поставлен, и объявлять волю Господню?

О: Как можно, сэр. Только у меня от тогдашних приключений все мысли спутались. Веду я ее коня, а силы на исходе, ноги стерты, глаза слипаются.

Мне и почудилось, будто в ее словах есть какой-никакой резон.

В: Не ты, бездельник, ее вел – она тебя водила: за нос. Она ехала верхом?

О: Да, сэр. Лишь иногда, чтобы дать мне роздых, уступала мне седло и шла пешком.

В: Так утомились, что представлять учтивого кавалера стало невмоготу?

Что язык проглотил?

О: Тут, ваша честь, одно обстоятельство... Правда, оно до дела не относится, но от вас, видно, лучше не скрывать. В тот наш ночлег перед Бидефордом, когда мы с ней лежали на берегу, она озябла и, чтобы согреться, прижалась ко мне спиной. «Я, – говорит, – верю, что ты мое положение во зло не употребишь». Что ж, я ее веры не обманул. И покуда мы так лежали, я рассказал, что когда-то у меня была жена. Это, сэр, сущая правда. Супружество наше было несчастливо по причине моего пристрастия к пьянству. Бедняжка померла от кровавого поноса. Я и говорю Ребекке: «Что я за человек – ты сама видишь: по заслугам и честь. Ты без сомнения зналась с такими господами, что я перед ними выхожу полным ничтожеством. Но если ты меня не отвергнешь, что бы нам с тобой не пожениться и не зажить по праведности, как ты и собиралась?»

В: Скажите на милость! Дня не прошло, как она принадлежала Сатане – и ты ее такую в жены?

О: Да ведь с той поры она уже стала принадлежать Христу. Так она говорила.

В: И ты поверил этой кощунской выдумке?

О: Нет, сэр. Я поверил, что она искренне раскаялась.

В: И теперь уж точно не откажется потешить твою похоть?

О: Чего греха таить, смотрел я иной раз на Дика и завидовал: вот бы и мне этой кралей попользоваться. Небось и я мужским естеством не обделен. А нынешнее ее благочестие понравилось мне не меньше, чем ее телесная стать.

Как знать, думаю, сделается моей женой – может, и меня выведет на путь истинный.

В: Однако эта новоявленная святоша тобой пренебрегла?

О: Теперь, сэр, она о замужестве и вовсе не помышляла. Поблагодарила меня за доброту, за то, что не погнушался выбрать в жены женщину столь растленную и порочную, но была принуждена ответить мне отказом, потому что там, в пещере, в самую страшную минуту дала обет своей волей больше ни с одним мужчиной плотским образом не соединяться.

В: И ты таким ответом удовольствовался?

О: На другой день, перед ее отбытием – или нет, сэр, в тот самый день я воротился к этому разговору. Тогда она отвечала, что я добрая душа, и если она когда-нибудь переменится в мыслях, то хорошенько обдумает мое предложение. Теперь же она оставлять свои помыслы не расположена, а напротив, еще крепче в них утвердилась. Притом же сперва ей все равно следует повидать родителей.

В: Вот бы тебе тогда же и сорвать с нее личину благочестия.

О: Как быть, сэр, случай упущен.

В: Ничего, мне он еще представится. Я-то не растаю от кротких взоров и кудрявых рацей. Ох уж это квакерское кривляние! Нет, меня ей, видит Бог, не обморочить.

О: Подлинно, что так, сэр. Желаю вам в этом всяческой удачи.

В: Не нуждаюсь я в пожеланиях от людишек твоего пошиба.

О: Виноват, сэр.

В: Попомни мои слова, Джонс: если в своих показаниях ты хоть сколько-нибудь налгал, не уйти тебе от петли.

О: Знаю, сэр, ох, знаю. Надо было мне с самого начала во всем открыться.

В: М-да, Джонс, до законченного мошенника тебе далеко: у такого безмозглого пустомели на это сноровки не станет. Если и натворишь бед, то хоть не таких страшных. Вот и все, что есть в тебе доброго – а это почитай что ничего. Теперь убирайся и жди моих новых распоряжений. Пока что отпускаю. Жилье тебе приготовлено и оплачено. Приказываю тебе оставаться там до скончания дела. Ясно ли?

О: Ясно, сэр. Покорно вас благодарю, ваша честь. Благослови вас Господь, ваша честь.

Линкольнз-инн, сентября 11 дня.

Милостивый государь Ваше Сиятельство.

Имея почтительнейшее о нуждах В.Сиятельства попечение, я не стал бы спешить присылкою прилагаемых к сему показаний, когда бы не мудрые приказы В.Сиятельства, исполнение коих я вменяю себе в первейший долг. Как бы ни хотелось мне обнаружить в сих свидетельствах что-либо утешительное, все будет тщетно, и мне остается лишь обнадежить В.Сиятельство речением, искони бытующим у людей моего звания: «Testis unus, testis nullus» [115]. Это тем более справедливо, когда один свидетель, заведомый лжец и мошенник, повторяет рассказ другого, коего можно почесть лжецом еще большим. Со всем тем, хотя по делам своим Джонс со всею очевидностью заслуживает виселицы, мне, сказать по чести, думается, что существо дела он представил неложно. Посему нам теперь надобно уповать и молиться о том, чтобы рассказанная девицею история оказалась искусной выдумкою.

Поиски девицы предпринимаются, и, буде на то воля Божия, мы ее найдем.

После чего ее возьмут в такой оборот, какой В.Сиятельство легко может вообразить. Мошенник Джонс выдает себя в каждом слове; В.Сиятельство, без сомнения, распознает, к какому разбору людей относится этот человечишко, наделенный самыми скверными качествами своего народа – а качеств этих несть числа. Душонка у него заячья; готов прозакладывать сотню фунтов против перечного зернышка, что от Марса или миледи Беллоны [116] он удерживает себя на таком же удалении, что Джон о'Гротс [117] от Рима, если не дальше. Уподоблю его перепуганному угрю, каковой, быв пойман, способен ускользнуть из любой посудины.