Империя серебра - Иггульден Конн (полные книги .TXT) 📗

Байдур был уже высок ростом, с бледно-желтыми глазами (верный знак принадлежности к роду великого хана), внушающими моментальное повиновение среди тех, кто знал Чингисхана. Направляя свою кобылицу по изломам дороги, Чагатай внимательно наблюдал за сыном. «Другой мир, иная жизнь», – с некоторой печалью размышлял Чагатай. В Байдуровом возрасте он был захвачен междоусобицей со своим старшим братом Джучи, не уступая ему в претензиях стать великим ханом после отца. Воспоминания об этом горьковато-сладкие. Чагатаю навсегда врезался в память миг, когда отец отринул их обоих и сделал наследником Угэдэя.

Весь день неимоверно пекло, но с заходом солнца воздух стал прохладнее, и Чагатай мог расслабиться и в полной мере усладиться окружающими звуками и видами. Его нынешние земельные владения были огромны, еще обширнее просторов родины. Все эти земли завоевал Чингисхан, но дар своего брата Чагатай осмеянию не подвергал. Полнеба охватил закат. Скалы нависали уже ближе, и скачущий впереди Байдур оглянулся, спрашивая глазами, куда следовать дальше.

– К подножию скал, – указал Чагатай. – Я хочу, чтобы ты увидел чудо.

Байдур улыбнулся, а у Чагатая в груди горячо замлело от любви и гордости. А отец, интересно, чувствовал в себе что-нибудь подобное? Чагатай не знал. На секунду он почти пожалел, что рядом теперь нет Джучи и не с кем поделиться, насколько все изменилось, как увеличился мир в сравнении с тем мелким наследством, которое они с братом все никак не могли меж собой поделить. Теперь-то ясно, что горизонтов с лихвой хватало на всех, но мудрость возраста горька и запоздало сожаление о том, что те, с кем ты соперничал, ушли в небытие. Годы юности уже не возвратить и не прожить их заново с большим пониманием. Каким нетерпеливым, подчас глупым он когда-то был! Сколько раз давал себе зарок, что уж со своими-то сыновьями подобных ошибок не допустит… Но им придется отыскивать по жизни свои собственные пути. Чагатаю подумалось еще об одном своем сыне, убитом в ходе набега каких-то полудиких оборванцев. По неудачному стечению обстоятельств, сын оказался вблизи их стойбища. За его смерть эти негодяи потом жестоко поплатились…

Горе нахлынуло, но тут же рассеялось, как мимолетная облачная тень. Смерть присутствовала в жизни Чагатая всегда. И тем не менее он как-то выживал там, где другие – может статься, что и лучше его самого, – гибли. Такой уж он, видно, везучий.

У подножия скал виднелись сотни темных пятен. Из своих прежних поездок Чагатай уяснил, что это пещеры. Некоторые из них естественного происхождения, но в большинстве своем они высечены из камня теми, кто каменному дому на равнине предпочитает прохладные подземные убежища. Разбойники, которых Чагатай сегодня разыскивал, обретались как раз в одной из таких пещер. Некоторые из них довольно глубоки, но, в сущности, дело пустяковое. Скачущий сзади тумен вез с собой достаточно дров, чтобы обложить ими вход в каждую пещеру и выкурить их обитателей наружу, словно диких пчел.

Среди темных, очертаниями напоминающих ногти, входов в пещеры возвышались два перста тени – огромные выбитые в камне ниши. Острые глаза Байдура ухватили их на расстоянии в три гадзара; теперь он взволнованно на них указывал. Чагатай в ответ улыбнулся и пожал плечами, хотя и прекрасно знал, что это такое. Это было одной из причин, по какой он взял сына на эту облаву. Впереди по мере приближения взрастали черные тени. В конце концов Байдур натянул поводья своей кобылицы у подножия наибольшей из этих двух ниш. Измерив взглядом величину силуэта внутри скалы, юноша пораженно замер.

Это было исполинское изваяние, самое крупное из всего когда-либо созданного людьми. В буром камне выбиты складки долгополого одеяния. Одна рука поднята с раскрытой ладонью, другая вытянута, словно что-то предлагая. Собрат этой статуи был лишь немногим меньше. Две гигантские фигуры с неуловимо-загадочными улыбками смотрели на заходящее солнце.

– Кто их сделал? – изумленно спросил Байдур. Он захотел подойти ближе, но его, цокнув языком, остановил Чагатай. Глаза, а также стрелы пещерных жителей весьма остры. Не стоит соблазнять их, тем более своим сыном.

– Это статуи Будды, некоего божества из царства Цзинь, – пояснил он.

– Как? – изумился Байдур. – Но ведь Цзинь отсюда далеко?

Ладони его нетерпеливо смыкались и размыкались; ему явно хотелось подойти и притронуться к этим небывалым фигурам.

– Людские верования, мой сын, не знают границ, – сказал Чагатай. – У нас в Каракоруме, если на то пошло, есть и христиане, и магометане. А собственный советник хана – как раз из поклонников Будды.

– Представить не могу, как их могли сюда переместить, – недоумевал юноша. – Да нет же, они были созданы здесь, просто вокруг них оббили камень!

Чагатай кивнул, довольный быстрым соображением сына. Изваяния были высечены из самих гор, явлены из них тяжелым, кропотливым трудом.

– По рассказам местных жителей, они стоят здесь с незапамятно древних времен; может статься, уже тысячи лет. Там в горах есть еще одна такая, огромная фигура как будто прилегшего человека.

Чагатай ощущал странную гордость, словно он сам был неким образом к этим творениям причастен. Бесхитростная радость сына доставляла ему удовольствие.

– Но для чего ты хотел, чтобы я их увидел? – спросил Байдур. – Я благодарен тебе. Они несравненны, но… зачем ты мне их показываешь?

Чагатай, собираясь с мыслями, погладил мягкие ноздри своей кобылицы.

– Потому что мой отец не верил в то, что будущее можно созидать, – ответил он наконец. – Он говорил, что для человека нет жизненного поприща лучше, чем война с врагами. Трофеи, земли, золото, которые ты до сих пор видел, – все они притекали из этих вроде бы чуждых вер; можно сказать, по случайности. Отец никогда не рассматривал их как что-то, имеющее сугубо свою, обособленную ценность, что они значимы сами по себе. Тем не менее вот оно, Байдур, наглядное тому доказательство. То, что мы созидаем, может длиться и служить памятью другим; может, еще тысячам грядущих поколений.

– Я понимаю, – тихо вымолвил сын.

Чагатай кивнул.

– Сегодня мы выкурим наружу злодеев и разбойников, что обитают в этих пещерах. Я мог бы разбить эти скалы метательными орудиями. Через месяцы и годы я одним своим повелением измельчил бы осколки в мусор, но я решил не делать этого как раз из-за этих статуй. Они напоминают мне: то, что мы делаем, может нас пережить.

Пока садилось солнце, отец с сыном стояли и смотрели, как по лицам гигантских каменных изваяний проходят подвижные тени. За спиной в отдалении покрикивали и посвистывали тысячники и сотники, распоряжаясь возведением ханского хошлона. Разжигались для приготовления вечерней трапезы костры. Жителям пещер отводилась на ожидание ночь. Кто-то из них наверняка попытается в темноте сбежать, но у Чагатая с той стороны уже караулят в засаде воины в чутком ожидании любого, кто на это осмелится.

Когда садились есть, Чагатай молча смотрел, как Байдур скрещивает ноги, берет в правую руку чашку с соленым чаем, а левую машинально кладет на сгиб локтя. Прекрасный юный воин, как раз входит в пору своего расцвета.

Чагатай принял из рук баурчи [24] чай и блюдо с пресными лепешками и ломтями ароматной, щедро сдобренной специями и травами баранины.

– Надеюсь, сын, теперь ты понимаешь, отчего я должен тебя отослать, – проговорил он.

Байдур перестал жевать и поднял глаза.

– Это красивая земля. Зрелая, богатая. Скачи хоть весь день, не объедешь. Но это не то место, где народ и держава могут созидать свою историю. Здесь нет борьбы – так, кое-где конокрады да мелкое отребье, что смеет временами поднимать голову. А будущее, Байдур, ждет нас в походе на запад. И ты должен в него влиться.

Сын не ответил; в сумраке взгляд его темных глаз был непроницаем. Чагатай кивнул, довольный тем, что он не расходует понапрасну слов. Из-под полы дэли отец вынул свернутый свиток.