Серапис - Эберс Георг Мориц (книги полностью .txt) 📗
Однако этот оглушительный гам вызвал многочисленные протесты. Прежде всего, их стала унимать толпа набожных молельщиков, которые, закутав голову, стояли против ниши со статуей Сераписа и жалобно завывали, повторяя за магиком заклинания. Потом против пирующих восстали ораторы, успевшие собрать вокруг себя нескольких слушателей, и, наконец, актеры и певцы, затеявшие в передней галерее представление сатиров.
Их забава была немногим лучше пьяной оргии, так что отчаянные звуки трубы едва ли могли помешать им.
Тем не менее, комедианты возмутились и, видя бесполезность словесных увещаний, бросились из передней галереи в гипостиль, чтобы насильно заставить замолчать расходившихся оргиастов. Между ними завязалась драка, но их быстро разогнали, и враждующие стороны помирились. Какой-то гомерический поэт, сочинивший специально для этого вечера элегию, сшитую на живую нитку из стихов «Илиады» и «Одиссеи», воспользовавшись наступившим затишьем, принялся было декламировать, как вдруг внимание присутствующих привлекла к себе фантастическая процессия, вступившая в базилику. То был сюрприз, приготовленный пирующим молодежью, которая опустошала кладовые Серапеума. В гипостиле разразился шквал восторженных криков и рукоплесканий. Даже пьяный несвязно бормотал слова похвалы своим заплетающимся языком, и действительно перед восхищенными зрителями явилась живописная картина.
Ликующая толпа веселых юношей с торжеством прикатила сюда высокую колесницу, на которой в большие праздники возили копию колоссальной статуи Сераписа, окруженную символами его могущества.
На верху колесницы в обольстительной позе полулежала на звериных шкурах Глицера, известная александрийская красавица. Подножием ей служила громадная раковина, а на нижних ступенях ее трона помещалась группа миловидных девушек. Они указывали грациозными, но вместе с тем сладострастными жестами то на царицу красоты, то на участников пира, осыпая их дождем душистых цветов, которые мужчины подхватывали на лету, оспаривая их один у другого. Каждый немедленно узнал в прелестной гетере рожденную из морской пены Афродиту, и все единодушно принялись приветствовать ее и воздавать ей почести, называя Глицеру владычицей Вселенной. Присутствующие столпились вокруг нее, совершая возлияния, потом принялись громко петь и, взявшись за руки, завертелись в диком, хаотическом хороводе.
— Повезем Афродиту к Серапису! Сочетаем ее с великим божеством! — крикнул один из пьяных учеников высшей школы.
— К Серапису! — дружно подхватили другие. — Глицера будет праздновать сегодня свой брачный союз с царем богов!
И охмелевшая толпа двинулась к священному изображению, скрытому за гигантским занавесом, увлекая за собой высокую колесницу с прекрасной смеющейся женщиной и ее очаровательной свитой.
До сих пор пирующие совершенно не замечали отдаленных раскатов грома и блеска молний, но как раз в эту минуту под сводами гипостиля сверкнул ослепительный свет, и мощной громовой удар неожиданно потряс исполинские стены оскверненного святилища. За первой молнией быстро последовала другая, которая как будто раздробила небесный свод, потому что она сопровождалась таким оглушительным треском, стуком и грохотом, точно металлические осколки небосклона обрушились на землю, готовые обратить в развалины всю Александрию и величественное здание Серапеума.
Неожиданно налетевшая африканская гроза с необузданной яростью бушевала над городом. Пирующие в храме онемели, роняя из рук недопитые кубки с вином; румяные лица покрылись смертельной бледностью; руки участников хоровода опустились, богохульствующие губы начали шептать молитвы и заклинания. Девушки из свиты «богини» в испуге соскочили со своих мест, а рожденная из морской пены Афродита беспомощно барахталась в красивой раковине, стараясь освободиться от обвивавших ее гирлянд и воздушных тканей. Видя, что ей неудобно спрыгнуть с высокой колесницы, Глицера подняла жалобный крик. К ней присоединилось множество других голосов. Присутствующие рыдали, выли, произносили проклятия. Через открытые оконные отверстия в храме распространялся резкий холод, пронизывающая сырость и падали мелкие брызги от страшного, почти тропического ливня, затоплявшего окрестности. Разгоряченные члены оргаистов дрожали теперь в лихорадочном ознобе.
Между тем буря потрясала высокие своды Серапеума, фосфорический блеск молний, озарявших стены святилища, по-прежнему сопровождался грохочущими раскатами грома, и перепуганные, отрезвившиеся участники пира, обезумев от ужаса, метались по громадным залам и галереям. Всеобщая суматоха еще более увеличилась в ту минуту, когда Орфей, стоявший сторожем на крыше, бросился вниз, крича:
— Вселенная рушится! Небо разверзлось! Отец мой! Где мой отец?!
Глубоко потрясенная толпа поверила ему на слово. Люди сбрасывали с головы венки и рвали на себе волосы, предаваясь дикому отчаянию. Среди безобразного визга, стонов и бешеных порывов ярости каждый думал только о себе и, несмотря на ожидаемую гибель, старался предохранить от простуды свое обнаженное тело, дрожавшее от испуга и промозглого холода. У высоких груд беспорядочно набросанного платья происходила давка, сыпались удары, раздавались визгливые крики женщин и дикий вой несчастных, охваченных паническим страхом. То была ужасная картина, возбуждавшая жалость и отвращение. Горго смотрела на происходившее, кусая губы от стыда и гнева. Теперь она страстно желала собственной смерти, ожидая гибели мира как отрадного избавления.
Эти безумцы, низкие создания, эти трусы, эти животные в образе мужчин и женщин не заслуживали пощады. Но возможно ли, чтобы из-за такого презренного отродья Творец обратил в ничто прекрасный мир, основанный на мудром гармоническом порядке? Гром и молнии по-прежнему не прекращались, твердый фундамент храма колебался, но молодая девушка уже не верила в ожидаемую катастрофу, не верила больше в несокрушимое могущество и недосягаемое величие кумира, скрытого в священной нише. Пылая краской стыда и негодования, она сказала себе, что не хочет больше ему поклоняться. Громкий жалобный вой толпы с ее стадными инстинктами, необузданными страстями и глубокой нравственной распущенностью показал Горго во всей наготе полную несостоятельность язычества. Ее возвышенная душа жаждала более чистых идеалов; старые боги не удовлетворяли уже ее благородных стремлений. Она переживала тяжелую нравственную ломку, но в эту минуту в воображении молодой девушки воскрес любимый образ бесстрашного юноши, который ставил выше всего священный долг христианина и доблестного воина, не отступая ни перед какими жертвами.
Гордая дочь Порфирия, благородная Горго, пламенная защитница старых богов, вполне разделяла теперь взгляды Константина. Она с восторгом думала о том, что их ждет светлое будущее и бесповоротно решила служить христианскому Богу, который один укрепляет на высокие подвиги мужества и добродетели своих смиренных последователей.
ГЛАВА XXII
Из-за мрачной грозовой тучи, обложившей горизонт, показалась заря наступающего утра, но перепуганные язычники не замечали этого. У них не было руководителя, который мог бы успокоить возбужденные умы и ободрить несчастных, предававшихся отчаянию. Олимпий и его друзья, стоявшие во главе интеллектуальной элиты Александрии, а также ученые жрецы Сераписа долго не показывались народу.
Молния, ударившая в металлический купол святилища, испугала также и свободных мыслителей и философов, после чего их симпозиум закончился немногим лучше оргии в галереях храма. Однако между этими людьми только некоторые явно обнаружили охвативший их смертельный испуг. Приняв громовые раскаты за начало наступавшей катастрофы, гости верховного жреца продолжали беседовать и притворяться равнодушными. Уважение Горго к своим единоверцам не могло особенно увеличиться, если бы она присутствовала в комнате пира. Знаменитый грамматик и биограф Элладий, не желая показаться трусом, громко декламировал под удары грома стихотворение о прикованном Прометее, между тем как ноги подкашивались у него от страха, а в лице не было ни кровинки. Другой грамматик, Аммоний, написавший ученую книгу «О сходных и различных выражениях», расстегнул на себе одежду и, окинув вызывающим взглядом присутствующих, подставил под удары молнии свою обнаженную грудь. К сожалению, его геройская осанка была замечена немногими. Большинство гостей, и между ними философ из неоплатоников, историограф и завзятый противник христианства, Эвнапий, закутали головы краем одежды с тупой покорностью судьбе. Некоторые, упав на колени, шептали молитвы и заклинания, тогда как один поэт, увенчанный за свое дидактическое стихотворение «Человек, властелин и учитель богов», лишился чувств, причем его лавровый венок попал в стоявшее перед ним блюдо устриц.
