Московии таинственный посол - Самвелян Николай Григорьевич (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
Две мысли, читатель, не давали в ту ночь покоя одному из умнейших и хитрейших людей той эпохи — Антонио Поссевино. Первая — кто сменит на троне в Москве царя Ивана и появится ли у него, папского легата, возможность возобновить переговоры о союзе между Римом и Москвой. Лиха беда начало — важно, чтобы диалог начался. А там видно будет, в чью пользу он закончится.
Но не меньше тревожило Поссевино дело московского печатника Ивана. Что, если на смену покинувшему эту землю московиту приедут другие, построят русские типографии во Львове, в Вильно, расширят существующие в Остроге? Что, если русские школы возникнут в Киеве и Чернигове, в Луцке и Пинске? Эта мысль страшила Поссевино. И он вновь вспоминал мираж в горах, когда в ответ на свое «да» он слышал «нет».
Тут наконец Челуховский победил сон, потянулся с хрустом в суставах и спросил:
— Я, кажется, временно отсутствовал в этом мире?
— Что снилось?
— Откуда вы знаете, что мне почти всегда снятся сны? Сколько себя помню, столько сплю со снами, которые, пожалуй, интереснее того, что доводится видеть наяву. Вот сейчас, к примеру, снились мне олимпийские боги. Ну, самые обычные боги, только, скажем так, выполненные в мраморе. Будто их специально для моего сна изваял Пракситель. Сидели почему-то за большим дубовым столом Зевс, Гера, Афродита, Марс и прочие. Зевс держал гневную речь и стучал по столу беломраморным кулаком. И в такт словам колыхалась его мраморная борода. Было страшно. Зевс очень сердился. Как я понял, и на богов, и на людей. Спрашивал, как случилось, что Копернику дали издать его еретическую книгу. Ведь теперь, когда стало известно, что мы вертимся вокруг Солнца, а вокруг нас не вертится никто, кроме Луны, жить стало грустно и даже страшно… Кстати, где луна? Ага, проползла уже почти полнеба.
Челуховский подошел к окну, отдернул штору, долго вглядывался в небо.
— Дразнит меня эта луна. Ох как дразнит и тревожит!
— А вы не думайте о ней. Это единственный способ уйти от опасных и разъедающих наш мозг мыслей — не думать, не слушать, не знать…
— Но я не трус! — воскликнул Челуховский. — Я не боюсь ни острой шпаги, ни острой мысли.
— Ах, вы не трус? — с улыбкой спросил Поссевино. — Вы бесстрашны? Тогда становитесь Прометеем, если сумеете. И пусть орел клюет вашу печень.
Челуховский улыбнулся. И улыбка эта была бледной и робкой.
— Ну, не до такой степени я смел… Недаром Зевс стучал на меня во сне кулаком. Ведь это он не Афродите и не Гере угрожал, а именно мне.
— У вас мания величия.
— Ничуть. Просто он понял, что я собираюсь устроить театр мраморных богов… В подвале одного из своих замков… Заставлю какого-нибудь хорошего скульптора исполнить фигуры жителей Олимпа, а сам стану говорить разные слова от их имени. И каждый раз — новые… Впрочем, о чем я? Сам себе надоел. Эта страсть непрерывно удивлять самого себя — от чего она? Уж не от страха ли перед вечностью? Нет, в Прометеи я не гожусь. Мне бы что-то попроще.
— Понимаю и сочувствую. А вот московский печатник Иван чувствовал в себе силы подняться над мирской суетой во имя идей вечных. Потому мы боимся даже тени его. Куда нам — суетным и лживым — тягаться с ним?
— Неужели вы сами о себе так думаете?
— Ни в коем случае, — ответил Поссевино. — Случайно проговорился. И забудьте мои слова.
Таинственный посол добра
(Послесловие)
Жизнь древнерусских художников, писателей, зодчих — даже самых гениальных из них — известна очень плохо, а то и вовсе неизвестна. Много ли мы знаем об Андрее Рублеве, Феофане Греке, Дионисии с сыновьями, о замечательном писателе конца XIV века Епифании Премудром, об ораторе XII века Кирилле Туровском? Как много прояснилось бы в «Слове о полку Игореве», если бы мы хоть самую малость знали о его гениальном творце — ну, хоть бы о том, в каком княжестве он жил и работал?
Причина нашей малой осведомленности о культурных деятелях Древней Руси не в невнимании к их личности или в каком-то неуважении к их творчеству. Авторы Древней Руси часто пишут о себе в своих произведениях не меньше, чем авторы Нового времени. Основная причина — в гибели архивов. Мы ничего не знаем о тех, о ком не упоминают летописи или документы первостепенной государственной важности, которые берегли особо. Не сохранились частные архивы, личные письма. До XVII века не писались воспоминания — жанр этот не был принят. Не были известны и жанры биографий или исследований литературы. То немногое, что мы знаем о гениальном русском первопечатнике Иване Федорове, не только создавшем первые печатные произведения, но и сделавшем их столь высокими по своим печатным и художественным особенностям, что превзойти их не могли не только его ближайшие последователи, но и отдаленные, мы знаем по преимуществу из предисловий и послесловий к напечатанным им книгам. По его же изданиям мы можем судить о его высокой филологической образованности, о высокой культуре умственного труда — качествам, столь ярко присущим великим деятелям Ренессанса. По художественным же элементам в его книгах — по заставкам, концовкам, буквицам-инициалам и рисунку букв, по гравюрам — мы можем судить и о его знакомстве с итальянскими и немецкими изданиями своего времени, знакомстве, которое обогащалось традициями древнерусского рукописного художества.
Не только дело Ивана Федорова, которому он был предан до конца дней своих, но и личность его была исключительной. Сейчас это стало совершенно очевидным.
Есть в жизни Ивана Федорова одно обстоятельство, которое особенно загадочно, непонятно и постоянно вызывает споры и разноречивые толкования: почему Иван Федоров покинул Москву и уехал во Львов? Было ли это изгнанием, бегством? Но тогда почему он уехал не в спешке, захватив с собой часть особенно ценных типографских материалов? Если он уехал из Москвы добровольно, то почему ему было удобнее работать во Львове? Судя по московским изданиям Федорова, дело его было отлично поставлено в Москве и он там имел опытных помощников. Ведь до сих пор не найдено в его московских изданиях ни одной типографской погрешности (плохих оттисков, непрочно закрепленных строк, нестойкой типографской краски) и ни одной опечатки, без которых не только в России, но и в Западной Европе не обходилось во все последующие века книгопечатания ни одно издание (разве только в эпоху Ренессанса — у типографов Венеции). Может быть, на Ивана Федорова пало обвинение в еретичестве и он поспешил уехать потому? Но в чем мог он оказаться еретиком? Он был занят в Москве только типографским делом и в издававшихся им книгах не допускал никаких отступлений от традиционного текста, сверяя его с лучшими русскими рукописями, не пытаясь выверять его с греческими и латинскими изданиями.
Обычно авторы исторических романов и повестей предпочитают писать о хорошо известном, о том, что подкреплено заслуживающими доверия историческими источниками. Это и понятно: чем больше достоверных сведений, тем легче восстановить по ним исторические события и создать последовательное повествование. Но автор лежащего сейчас перед читателем исторического романа «Московии таинственный посол» Н. Г. Самвелян пошел по иному пути: он предпочел сделать центром своего романа именно эту историческую загадку, над которой бьются исследователи первопечатника: почему и зачем переехал Иван Федоров в Литву, работал во Львове и в Остроге? В романе Н. Г. Самвеляна над этим вопросом ломают голову не историки, живущие в наше время, а современники Федорова. Это своего рода шахматный ход конем, объясняющий нам, почему эта загадка стоит и перед нами, дожила до нашего времени. Федоров непонятен не только ученым XIX и XX веков, но и своим современникам — врагам и даже друзьям. Отсюда постоянная слежка за ним во Львове и Остроге его врагов и неверные поступки друзей. Историческая «ученая» загадка породила исторический детектив — и с каким блеском, с каким писательским тактом это выполнено!
В самом деле, почему все-таки в названии романа Иван Федоров назван «таинственным послом»? На что указывает это название? Дело в том, что экономические расчеты всегда ясны и никак не таинственны. Ясны практические соображения или корыстные побуждения. Ясны и политические соображения, «служебные обязанности». Но в бескорыстной любви человека к своей родине, к просвещению, в тяге к добру всегда есть доля непонятности, таинственности. Тем ценнее эти побуждения. Тайна есть в таланте, в бескорыстном призвании человека, в его любви к своему делу, в «неоправданной» простой выгодой преданности идее. Не потому ли нераскрытыми остались для историков и биографов причины, побудившие Федорова переехать во Львов, что были они обусловлены простой и непосредственной любовью к своему народу в сложных обстоятельствах борьбы за свою веру и культуру на западных окраинах Украины. Не потому ли и он сам вызвал к себе столько подозрений во Львове и в Остроге, что окружающие его посредственные люди склонны скорее верить в корысть, чем в бескорыстие человека?
