Богдан Хмельницкий - Рогова Ольга Ильинична (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗
– Пан гетман, кто вам дал право…
– Потише, потише, ясновельможная пани! – весело проговорил Хмельницкий, отвешивая ей поклон. – Я только пришел засвидетельствовать пани свое почтение и дать ей добрый совет: не годится добрым православным панам гнушаться нами, казаками. Ой, отрекитесь от ляхов, пока еще есть время. Сгинет ляшская земля! Сгинет… А Русь будет надо всеми вами пановать!
Отвесив еще поклон хозяйке, Хмельницкий круто повернулся и вышел.
– Куда же теперь, пан гетман? – спрашивали его полковники.
– Тут нас дурно приняли, пойдемте-ка к своим в гости. Пан полковник, ты хоть и татарин, а, наверно, угостишь нас на славу, – сказал он, обращаясь к Джеджалыку. – Я тобою нынче доволен, сделаю тебе честь и попирую у тебя до рассвета. А на завтра утром милости прошу ко мне, будем провожать трансильванского посла. Кстати, и головы поправим после пирушки. – Быть может, ясновельможный пан гетман снизойдет к нашим просьбам и назначить завтра время для переговоров? – решился сказать Кисель, провожая Богдана на крыльцо.
– Быть может и назначу, – небрежно отвечал Хмельницкий через плечо. –Пришлите завтра ко мне кого-нибудь, там и увидишь.
Но и на завтра паны послы не дождались аудиенции. Когда пан хорунжий и князь Четвертинский почтительно вошли в комнату, где происходила пирушка, и объявили, зачем они пожаловали, гетман их и слушать не хотел.
– Ничего с той комиссии не будет! – закричал он. – Вот начну войну, так поверну вас, ляхов, вверх ногами, потопчу и отдам турецкому царю в неволю. Я хоть и малый человек, а стал теперь единовластный самодержавец русский. Так и скажите пану воеводе и комисарам. Вы стращаете шведами – и те мои будут, и будь их хоть пятьсот тысяч, не сломить им русской, запорожской и татарской мощи. С тем и идите. Завтра будет справа и расправа.
Паны ушли. На другой день повторилось то же. Хмельницкий, видимо, не хотел вести с ними переговоры; он даже отказал выдать им пленных поляков, о чем они его просили. Почти две недели прожили они, ничего не добившись. Наконец, Кисель в последний раз отправился к Хмельницкому и со слезами на глазах упрашивал его пожалеть родину.
– Ваша вельможность желает заключить союз с погаными, – говорил он, –но ведь они захватят в свою власть не одну Польшу, а и Русь. Что же тогда будет с православной верой и русскими церквами? Король готов исполнить всякие ваши требования, увеличьте казацкое войско, как желаете, и если пан гетман так уж желает воевать, пусть он ведет свое войско на неверных, а не христиан. Король за это осыплет своими милостями…
– Что тут толковать, – отвечал Хмельницкий. – Было время, когда вы могли торговаться со мной и ставить условия: и после Желтых вод, и после Корсуна, и после Пилявиц, и под Замостьем, а теперь уже поздно. Я хочу высвободить из неволи русский народ. Теперь у меня своих триста тысяч да вся орда ждет моих приказаний, да Тугай-бей со мной, брат мой, душа моя, он все сделает для меня. Великая моя приязнь к нему и никто ее не разорвет. Ни на татар, ни на турок не подниму я сабли. Будет с меня и Украины, Подолии и Волыни!
Гетман пришел в такое волнение, что вскакивал с места, топал ногами, хватал себя за волосы. Паны комисары обомлели и не решались сказать ни слова, тем более, что полковники накинулись на них тоже с упреками и смеялись, что они уже не те ляхи, что били немцев и турок. От имени татар они обмерли от страха и побежали, бросив свой лагерь. Паны не знали, что им делать. Хмельницкий нарочно на их глазах отпустил с большими почестями московского посла, а их не велел пускать к себе. Целые сутки послы просидели в своих квартирах, как пленники, слыша под окнами ругань черни и ожидая, что вот-вот поведут их рубить им головы. Один из комисаров, пан Мястковский предложил свои услуги: он был когда-то знаком с Выговским и теперь рассчитывал на его содействие.
– Добро пожаловать, пан Андрей, – любезно встретил его писарь. – Чем могу вам служить?
– Пан Иван, кажется, в милости у гетмана. Он, конечно, не откажется выхлопотать нам более приличный прием. Он согласится, что с королевскими послами нельзя поступать так, как обращаются с нами. Нас держать, как пленников.
Выговский пожал плечами.
– Что делать, пан Андрей? Что делать? У гетмана крайне неровный характер. Подождите немного, не спешите, не гневите его.
– Но, может быть пан Андрей замолвит за нас слово.
– Хорошо, – отвечал выговский, – я сделаю все, что могу.
Пан Андрей откланялся. Через несколько часов комисаров допустили к гетману. Гетман вручил им написанные условия. Пан Кисель быстро пробежал бумагу и молча, пожимая плечами, передал ее товарищам. Все они читали и, недоумевая, смотрели друг на друга, а гетман, заложив руки за пояс, стоял у своего стола и с усмешкой посматривал то на одного, то на другого.
Это были невозможные для поляков условия. Гетман требовал совершенного уничтожения унии, чтобы после примаса митрополит киевский имел первое место в сенате; чтобы все воеводы и каштеляны на Руси были православные; чтобы войску запорожскому были оставлены все его вольности, гетман казацкий подчинялся бы только королю; все жиды были бы изгнаны из Украины; Иеремия Вишневецкий никогда бы не назначался коронным гетманом. Воевода Кисель еще раз перечитал грамоту и спросил гетмана:
– Какое же число регистрового войска желает пан гетман? Здесь этого не сказано.
– А зачем говорить? Их будет столько, сколько захочу: сто тысяч, так сто тысяч, а то и больше.
Паны комисары видели, что они ничего не добьются от казака; они решили, по крайней мере, выпросить пленных.
Богдан и слышать ничего не хотел.
– Что завоевано, то завоевано! – резко остановил он просьбы панов. –Об этом и думать нечего.
Как его ни упрашивали, он стоял на своем. Попробовали было комисары предложить ему иные условия, но он ни слова ни говоря, взял перо, обмакнул в чернила и накрест перечеркнул эти условия.
Пан Кисель попытался убедить сурового гетмана и в длинной речи осыпал его упреками, побуждая его бросить союз с неверными, не пренебрегать милостью короля: он может обратить на него и гнев свой; не губить православную веру, пощадить кровь невинных, так как она может пасть на его же голову. Кисель говорил с увлечением, голос его дрожал и гетман совсем был тронут; на глазах у него показались слезы.
– Нельзя мне удержаться от меча, нельзя возвратиться в неволю! –говорил он. – Лучше сложить свою голову. Знаю, боевое счастье изменчиво: сегодня победы, завтра поражения, но дело наше правое… Мы чтим короля, как государя, а шляхту и панов ненавидим и никогда их друзьями не будем. Если не утвердят условий, будем биться насмерть, так и скажите королю. Кроме написанных мною условий, ничего другого не будет.
Комисары вышли от гетмана с поникшими головами.
– Что же нам делать? – говорил пан Мясковский. – Неужели, так и уехать, не выручив своих товарищей?
Выговский отвел его в сторону и вполголоса проговорил:
– Советую послам обратиться к полковнику Чорноте. Его мнение гетман уважает. Если панам удастся склонить его на свою сторону, их дело выиграно. Между прочим, могу панам послам сообщить, – прибавил он, понизив голос, – пан полковник и сам мечтал в былые времена о гетманской булаве. Может быть послам и удастся поймать его на эту удочку.
Мястковский передал слышанное своим товарищам и они отправились к Чорноте. Полковник жил совсем по-казацки, в небольшой хате, просто убранной, на стенах висело оружие, а кругом стояли деревянные лавки. На них стлался тулуп, а другой тулуп клался под голову.
Паны застали Чорноту лежащим на лавке и едва его добудились. Увидев нежданных гостей, он спустил ноги, сел и угрюмо взглянул на них.
– Пан обозный нездоров? – спросил его Кисель.
– Нездоров, – угрюмо проворчал Чорнота. – Много горилки вчера выпил с гетманом, мне за ним не угоняться, он пить горазд. За каким делом ко мне пожаловали, панове? – прибавил он искоса поглядывая на гостей.
