Святая Русь. Книга 2 - Балашов Дмитрий Михайлович (книги онлайн без регистрации .TXT) 📗

Посол читает громко и отчетливо:

— «Мы, Влодко, люблинский староста, Петр Шафранец, краковский подстолий, Николай, завихвостский каштелян, и Кристин, казимирский владелец, объявляем во всеобщее сведение, что в пятницу, перед октавою трех королей, сего, двенадцатого декабря 1386 года, прибыли мы к непобеждаемому князю Ягайле, милостью Божьей Великому князю литовскому, владетелю Руси, в посольстве от шляхты и вельмож польских, как высших, так и низших и вообще от всего народа королевства Польского, с верительными грамотами светлейшего князя Владислава, по той же самой милости Божьей владетеля Опольской земли, а также упомянутых выше вельмож королевства.

Силою этих-то грамот и от имени тех же вельмож согласились мы условно с упомянутым великим князем Ягайлом и окончательно постановили, что избираем и берем его за господина и за короля того же королевства, то есть Польши, и утверждаем за ним, даем и отказываем Ядвигу, урожденную королеву польскую, для соединения с ним венчанием законного супружества. Такому нашему постановлению настоящему и условно даем клятву и обещаем, согласно порученному нам посольству от всех жителей польской короны, ненарушаемую силу, власть и сохранение. Кроме этого мы условились еще и постановили с тем же высочайшим князем Ягайлом, от имени упомянутых жителей, всеобщий съезд в Люблине, в день очищения пресвятой Богородицы note 5, долженствующий наступить скоро. На этот съезд тот же князь Ягайло может прибыть спокойно и в безопасности вместе со своими братьями и подданными всякого состояния. И будет ему также дозволено разослать в то время с полною безопасностью свои посольства или же послов своих во все пограничные места королевства Польского к свободному завершению его дел. А мы, вышеупомянутая шляхта, обещаем честью и нашею доброй славой, от имени всех подданных королевства Польского, высочайшему князю Ягайле, также всем его братьям и людям, находящимся на вышеупомянутом съезде, а также его послам, проезжающим через польскую землю перед Люблинским съездом или же живущим там постоянно, всякую безопасность и всякую свободу делать и совершать, что им будет нужно.

В свидетельство же и достоверность того приказали мы к настоящей грамоте привесить наши печати. Состоялось и выдано в Волоковысске, год и день, как сказано выше».

Послы передают грамоты литовским вельможам. Ульяния обморочно вздыхает. В грамоте ничего не сказано о крещении Литвы, и она надеется, во всяком случае, тем успокаивая свою совесть, что крещение коснется только литвинов-язычников и не затронет православных христиан… Сколь часто люди, по извечной слабости своей, жертвуют вечным и дальним ради сиюминутной и ближней выгоды! Воистину, не один Исав продал первородство за чечевичную похлебку! И часто даже не отдельные люди, но и целые народы, не в силах заглянуть в дали времени, принимают решения, самоубийственные для их внуков и для всего племени в целом, суть которых становится ясна только тогда, когда уже ничего нельзя ни изменить, ни поворотить назад!

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Заговорщиков, по-видимому, выдал приглашенный ими капеллан. Если, конечно, не проболталась кухонная прислуга. Уже был собран брачный стол, уже произнесены обязательные латинские слова, уже лица хмелели одержанною над спесивыми магнатами победой, и вся алая от радостного смущения Ядвига, ощущая плечом сидящего рядом Вильгельма (исходящее от него тепло пронизывало ее всю сладкой истомой), примеряла на палец подаренное им кольцо, когда в двери стали ломиться с криком, лязгала сталь, трещало дерево и надобно было спешно бежать, покидая покой, туда, в дальние комнаты, где, забаррикадировав дверь тяжелым дубовым шкафом, решали лихорадочно: что делать? И бывалые замковые паненки, вспомнив, как спасали венгров во время памятной резни, предложили спустить Вильгельма за стену замка на веревках в бельевой корзине, что и было исполнено после отчаянных слез и торопливых прощальных поцелуев.

Шкаф не выдержал как раз тогда, когда корзина с Вильгельмом коснулась земли, и опомнившаяся Ядвига, бледная от ярости, кричала и топала ногами на ворвавшуюся стражу, требуя сама, чтобы искали под кроватями и в сундуках, а потом объяснили ей, в чем подозревают ее, королеву, и почему смеют врываться к ней, словно ночные грабители или захватчики, взявшие замок приступом. Она едва не выцарапала глаза Добеславу, дала пощечину явившемуся не вовремя Владиславу Опольчику (невзирая на все это, осмотр помещений был проведен самым доскональным образом), и уже когда все окончило и все ушли, Ядвига повалилась на постель и стала выть, вцепившись зубами в подушку, выть, как раненая волчица, потерявшая своего детеныша.

Разумеется, по городу поползли самые невероятные слухи, надзор за замком и королевой увеличили вдвое (с Вильгельмом они теперь могли лишь втайне переписываться), и, в довершение бед, дошли вести, что литовский князь уже выехал свадебным поездом и неделями будет в Кракове. Увидеться, увидеться, во что бы то ни стало! В этот раз она даже не ждала и не звала Гневоша. Где живет сейчас Вильгельм, она знала, хорошо запомнила этот угловой дом. Велела подать себе самое простое платье, кивнула служанкам: «Пошли!» Высокие ступени сводчатой узкой каменной лестницы… Едва не споткнувшись, вышла, выбежала к обжигающему холодному ветру, к солнцу, оглянулась — идти к главным воротам, конечно, не стоило. Плотнее запахнувши платок, она толкнула скрипнувшую калитку в южной ограде замка, близ старой башни Любранка. Вдоль башни спускались каменные ступени к калитке внизу, которую из хозяйственных нужд никогда не запирали. Этою дорогой пользовались все девушки, когда им надобно было ускользнуть в город. Ветер, обрушиваясь на башни, овевал холодом горящее лицо. (Там, внизу, под стеною, можно будет взять коня. Ядвига знала, где коновязи, а ездить она умела. Там ее уже не успеют задержать!) Но что это? У калитки часовой?! Усач в курчавом тулупе с бердышем в руках выступил из-под низкого свода. Калитка была на замке!

— Отвори! — требовательно приказала Ядвига.

— Не велено, ваша светлость! — Сторож глядел на нее круглыми от ужаса глазами, он сразу узнал королеву, но не мог нарушить приказа и не отворял.

— Кто запретил? — выкрикнула Ядвига звенящим голосом, еще не понимая, что все кончено и она — пленница.

— Вельможи.

— И мне запрещено? Твоей королеве? — Страж в ужасе совсем прикрыл глаза, замотав головой.

— Подайте топор! — велела Ядвига, оборотясь к девушкам, тем страшным голосом, которому уже нельзя не подчиниться, ежели хочешь сохранить жизнь. Топор нашелся почти сразу. Страж прянул посторонь, прижав ко груди оружие. Он не мог ни схватить ее, ни даже замахнуться на королеву.

Ядвига, почуяв в руках тяжесть секиры, словно осатанела. Исказясь лицом, взмахнула обеими руками и слепо, глухо ударила в створы калитки. Лезвие топора проскрежетало по какому-то железу. Второй раз Ядвига ударила уже точнее, по дужке висячего замка, и продолжала бить и бить, увеча топор, щурясь от летевших в стороны щепок и высекаемых топором искр, и уже почти совсем сбила замок, который едва держался, грозя отвалиться, и теперь надо бы только выбить тем же выщербленным топором железный засов и выйти, выбежать туда, на волю…

— Королева, светлейшая государыня! — старый Дмитр из Горая, коронный подскарбий, старый слуга покойного родителя, Людовика, бежал, задыхаясь, к ней. Затиснулся между нею и калиткой, пал на колени, стал умолять дочерь покойного благодетеля отказаться от своего намерения, не срамить память отца.

Дмитр отлично знал о всех замыслах крещения литовских язычников и объединения королевств, но ему было жалко Ядвигу, и жалость эта, вместе со старческими слезами, пуще самих слов придавала силы его увещаниям. Ядвига опустила топор и, оглядясь, уронила его на землю. Со всех сторон бежала стража, вельможи двора с оружием в руках. Не хватало только, чтобы ее связали.