Салтыков. Семи царей слуга - Мосияш Сергей Павлович (электронная книга txt) 📗
— Хорошо, Петр Семенович. Но пока он исправен, у меня к нему претензий нет.
Однако в самый канун отъезда фельдмаршала в ставке появился генерал-поручик Глебов.
— Ваше сиятельство, я прибыл для производства сравнительной экспертизы новой артиллерии со старой.
— Пожалуйста, сравнивайте, генерал.
— Но вы должны при сем присутствовать.
— Я? Зачем?
— И вы и весь ваш генералитет и даже рядовые артиллеристы от каждой батареи по нескольку человек.
— Не иначе Шувалов затеял все это? — догадался Салтыков.
— Да. Это по инициативе генерал-фельдцехмейстера графа Петра Ивановича Шувалова.
— Но ведь это всем известно, что его единороги прекрасные орудия.
— Это все разговоры, ваше сиятельство, а необходимы письменные свидетельства, записанные в журнал испытаний и подписанные всеми присутствующими, то есть вами, офицерами и рядовыми.
— Странно, — пожал плечами фельдмаршал, — Один приказывает явиться, другой задерживает.
И Салтыков задержался на весь январь, а сравнительные испытания состоялись в последние три дня января.
Если артиллерист генерал Глебов, видимо представляя интересы изобретателя Шувалова, хотел превознести единороги и отставить старые мортиры от употребления, то при написании заключения в журнал испытаний неожиданно встретил сопротивление с той стороны, откуда не ожидал.
Дружно запротестовали рядовые пушкари:
— Да вы что, ваше превосходительство, мы не согласные.
— Как так не согласные? — возмутился генерал Глебов.
— За что их исключать из парка?
— Но они же устарели, вы сами видели: и рассеивание больше и скорострельность в два раза ниже. Видели?
— Видели.
— Так о чем же спор?
— Оне с нами и Пальциг и Кунерсдорф прошли. Как же их списывать? Нет, мы не согласные.
Ах, как хотелось генерал-поручику указать рядовым их место. Но за них неожиданно вступился фельдмаршал:
— Сергей Иванович, вы сами ратовали за равенство всех членов, будь то фельдмаршал или рядовой. А они из них стреляют и лучше нас с вами знают, на что сии орудия годны. Давайте уж будем до конца справедливы и запишем так, как они хотят.
— Ладно, — неохотно согласился Глебов.
— Говори, Ермолай, — сказал Салтыков пушкарю.
— То, что единороги хороши, кто ж спорит? Но мы считаем, что полезно содержать в батареях как прежние пушки, так и новоизобретенные, — сказал пушкарь Ермолай. — За что ж заслуженные обижать. Грех.
Так под давлением именно рядовых, поддержанных авторитетом фельдмаршала, выводы комиссии даже начинались их словами: «Хотя новоизобретенная артиллерия пред старою натурально преимущества имела… но опыт минувших кампаний доказал, что как одна, так и другая артиллерия в своем роде нужна и полезна и впредь с успехом употребляема быть может…»
Хоть подпись Ермолая и стояла в самом конце длинного списка, начинавшегося с фельдмаршальской фамилии, но концовка выводов комиссии была почти дословно записана с его слов: «…нижеподписавшиеся за полезное находят содержать при армии как прежние пушки и мортиры, так и новоизобретенные орудия».
Глебов возвращался в Петербург вместе с Салтыковым, везя в бауле журнал свидетельства артиллерии с точным дотошным описанием всех стрельб и с выводами едва ли не сточленной комиссии. На одном из ночлегов, укладываясь спать с фельдмаршалом в одной избе, Глебов вдруг попенял ему:
— И что вы за них вступились, Петр Семенович?
— За кого? — не понял Салтыков.
— Ну за пушкарей ваших, рядовых?
— Ах, Сергей Иванович, для солдата ружье, а тем более пушка — предмет почти одушевленный. Думаете, случайно они поют: «Наши жены — пушки заряжены»? Нет, друг мой, от искренней любви к сим предметам. Мне многие офицеры сказывали, что наш солдат, в бою умирая, прощается с ружьем, целуя его. Да, да. Вот и этот Ермолай, как же он согласится списать пушку, которая в бою, может, ему жизнь спасла. Сие он сочтет предательством. Так что не надо на них серчать, Сергей Иванович, их понимать надо.
Постаревшая жена Салтыкова Прасковья Юрьевна встретила мужа радушно:
— Что? Отвоевался наконец, Аника-воин?
— Кабы так, Парашенька. Вызвали для отчету.
— А что ж Ваню-то не привез?
— Совестно, мать, за собой сына таскать, чай, не кадет уж, полковник. На нем уж полк гренадерский, как его оставлять?
— Сам-то вон армию оставил, — ворчала жена за обедом. — А ребенку, вишь, нельзя.
— Нельзя, Парашенька, нельзя. Меня государыня востребовала. А армию Фермору велели передать.
— Но вот прошлый раз же присылал Ивана курьером. Можно было?
— Тогда он в адъютантах обретался, а ныне командир полка. Разница?
— Не назначал бы на полк.
— Как можно, как можно, мать? Командир полка пал в бою, солдата не поставишь, а тут Иван под рукой.
— Вот-вот, чтоб еще и Ваню убили.
— Что делать, Парашенька, на то мы военные, знали, на что шли. А убивают не всякого ж.
Как мог утешал Петр Семенович супругу, пенявшую ему за сына, в душе разделяя ее беспокойство и сочувствуя ей.
На следующий день, одевшись в парадную форму с кавалериями, явился Салтыков к канцлеру Воронцову. В приемной сидели просители, но адъютант канцлера, увидев фельдмаршала, вскочил, щелкнул каблуками:
— Айн момент! — и исчез за дверью, ведущей в кабинет канцлера, и почти сразу же распахнул золоченые створки, провозгласив на всю приемную торжественно:
— Их сиятельство фельдмаршал и кавалер Петр Семенович Салтыков.
Воронцов поднялся навстречу такому гостю:
— Петр Семенович, дорогой. Я рад приветствовать славного героя Кунерсдорфской баталии.
Он обнял фельдмаршала, трижды приложился своими холеными бакенбардами к выбритым ланитам графа.
— Жаль, опоздал, Петр Семенович. Тут такие торжества у нас были в честь твоей победы, такие фейерверки, пожалуй, нисколь не хуже петровских. Сама государыня так велела.
— Извините, Михаил Илларионович, не до торжеств мне было. Армию на зимние квартиры определял, госпитали устраивал, ремонт телегам, пушкам налаживал. Голова кругом шла.
— Голова кругом, однако прислал-таки свои виды на следующую кампанию.
— А как же, чай, война не кончилась.
— Вот мы и решили позвать тебя. Ее величество велела, зовите, мол, фельдмаршала, ему все исполнять придется, с ним и составляйте план. Мы зовем, а тебя нет все.
— Да меня задержали сравнительные испытания артиллерии.
— Знаем. Все это Петр Иванович затеял.
— Я догадался.
— Он с этим своим единорогом всем уши прожужжал, мол, ни у кого такой пушки нет. Надо, мол, чтоб враг не проведал ее секреты.
— Возни нам с этой его секретностью. Пушку закрывай, никого не подпускай. Надысь часовой поранил одного офицера, тот вздумал у секретной пушки малую нужду справить.
— И что же вы с ним сделали? — улыбаясь, спросил Воронцов.
— С кем?
— С солдатом, конечно?
— Пришлось благодарность выносить.
— Вот те раз. Он же офицера ранил, говоришь.
— А зачем к секретному орудию офицеру приспичило? Знал же, что секретное.
— А что, там действительно большой секрет?
— Да как сказать? У единорога коническая зарядная камера, это ускоряет заряжание, а при выстреле уменьшает рассеивание. Ну и к тому ж за счет облегчения лафета единорог более маневрен, чем старая пушка, а еще и прицел в виде диоптрии. А это повышает точность стрельбы.
— Ну что ж, это немало. Значит, Петр Иванович знал, что секретить. Ну бог с ним, с единорогом. Мы получили, Петр Семенович, ваш краткий план будущей кампании. Но он, как бы это сказать, похож на сказку: если пойдешь налево — погибнешь, если направо — пропадешь.
— Неужто поняли так? — Салтыков почесал нос.
— Ну вот смотрите, — Воронцов придвинул к себе бумагу. — Если, мол, пойдем направо, то есть в Померанию, то можно, посылая отряды, оголодить эту еще не тронутую страну, если пойдем влево, в сторону Силезии, то эти места совсем истощены. Очень уж коротко и, главное, без обоснований и боевых операций. Мы вас вызвали, чтоб вы представили план подробный, обстоятельный, с объяснением, почему так, а не по-другому. Ее величество велела, пусть, мол, распишет и объяснит. И сказала, что сама потом ознакомится и подпишет. Сколько вам надо, чтоб расписать все?
