Жена Петра Великого. Наша первая Императрица - Раскина Елена Юрьевна (читать книги без регистрации txt) 📗
А вот у Александра Данилыча при виде выраставших из земли крепостных бастионов и зданий глаза разгорались дивным блеском. Он поселил Марту в своем новом доме, тотчас умчался надзирать за работами и словно позабыл про желанную красавицу! Жалованье ей выделил, на полное обеспечение поставил, и только! Дел государевых нынче было много, слишком много! Санкт-Питербурх строился! Медленно, но верно поднимался над зыбкими болотами и серо-стальной Невой, словно невиданное чудо, райский град, Парадиз. Государь отвел Меншикову, питербурхскому градоначальнику, место для строительства большого дворца, а покамест царев любимец разместился в небольшом, но уютном и хорошо обставленном деревянном доме, где благодаря стараниям Марты и расторопных слуг всегда были уют, тепло и отменно сервированный обильный стол. То, что рабочие, приказчики, солдаты и даже офицеры питались впроголодь и быстро мерли от болезней и истощения сил, отнюдь не лишало Александра Данилыча отменного аппетита. «Людей в России достанет — чай, бабы еще рожать не разучились!» — думал он, испив наливки и смачно похрустывая укропным огурчиком.
Днем рождения нового города считался один из дней в конце мая 1703 года от Рождества Христова, когда по приказу царя Петра было начато возведение фортеции, закрывавшей вход в устье Невы из Финского залива. Остров, на котором была заложена крепость, названная в честь апостолов Петра и Павла, в Питербурхе именовали Заячьим. Почему именно Заячьим — Марте никто не мог объяснить, во всяком случае, ни одного зайца она там не видела. Впрочем, в Питербурхе, как и в Москве, было немало странностей, которые Марта тщетно пыталась понять. Вопросов у нее накапливалось все больше, и не на один не находилось ответа. Ее разуму было недоступно, почему новый город так тяжело и страшно строился именно на этом влажном, заболоченном, малопригодном для строительства месте. Почему огромная армия рабочих, возводивших здания и укрепления, продолжала ютиться в ужасных условиях — в землянках, в шалашах, а то и просто под открытым небом — когда разумнее было бы начать с домов для самих строителей? Куда и как бесследно исчезали казна и провиантские запасы, которых Александр Данилович получал от государя все больше и больше, а жалованья и нормальной кормежки мастерам и военным все не было? Как могли согнанные на постройку города русские и малороссийские мужики последними словами проклинать новую забаву царя и все же послушно повиноваться его приказам? Ливонские крестьяне давно бы разбежались с этих превосходивших человеческие силы строительных работ или подняли бы бунт. Но русские и украинцы строили и только туже затягивали пояса, пока не падали от изнеможения или от страшно косивших их ряды болезней. Впрочем, украинцы-то чаще работали нехотя, вполсилы, и то и дело бежали.
В Москве Марта начала понимать природу рабского сна, в который был погружен народ этой огромной страны. В Питербурхе она окончательно ее осознала. В России все управлялось всемогущим и ужасным именем царя, которое порой казалось Марте не облеченным в плоть. Она столько слышала о Петре, но ни разу его не видела. Иногда она даже думала, что великого государя вовсе нет на свете, а существует только его имя, управляющее всем и вся. Но одного звука этого имени было достаточно, чтобы благородный и человечный, в сущности, Шереметев приказал выжигать и опустошать ее родной край, а потом покорно отослал ее саму в дом к Меншикову. Значит, свободным в России был один только царь, которого Марта называла про себя Артаксерксом. Все остальные лежали пред ним во прахе и не смели, более того, не хотели поднять головы! Никогда европейские герцоги или короли не имели такой власти… Ни один народ в мире не принимал тяжкого и унизительного угнетения так покорно и безгласно!
Меншиков гордился тем, что был тенью царя. Но тень эта, как чувствовала Марта, порой управляла своим господином. Александр Данилыч был всюду, куда устремлялся беспокойный и деятельный царь Петр. Государь воевал — и Меншиков считался лучшим из его офицеров, исключая разве что фельдмаршала Шереметева. Государь строил — и Меншиков приобрел немалые знания в инженерном искусстве. Крепость Петра и Павла своими орудиями перекрыла фарватеры по Неве и Большой Невке, а на острове Котлин вставала еще одна сильная фортеция — Кронштадт. Этой новой крепости Петр, по словам Меншикова, придавал особое значение — она должна была стать главной гаванью для задуманного им флота, обеспечить морской путь из России в Европу.
Почти полгода жила Марта в дому у Меншикова, управляя его хозяйством и постигая законы и обычаи жизни в этой чужой для нее стране. От Йохана Крузе все не было известий. Неужели ее любимый действительно погиб? Нет, не может быть! Но чем объяснить тогда его странное и мучительное для Марты отсутствие? Неужели он забыл о ней или, хуже того, счел ее погибшей? А может быть, Йохан томится в русском плену и не может прийти за нею? Отсутствие любимого становилось для Марты невыносимым бременем. Каждый день она молилась о его возвращении, но снова и снова всходило холодное северное солнце, а Йохана все не было… Душой Марты медленно, но верно завладевало отчаяние.
Она тщетно пыталась найти хоть какие-то следы Йохана, расспрашивая о своем муже приходивших в дом к Меншикову офицеров. Те отвечали односложно: «Не ведаем. Ничего сделать невозможно!» — и в их глазах читалось глубокое неумение понять ее тоску. Единственный человек, который мог что-то узнать, друг Йохана, бывший уппландский лейтенант Хольмстрем, по слухам, был где-то во Пскове, продолжая подневольно обучать русских драгун мастерству клинка. Его тщательно охраняли, чтобы столь ценный наставник не вздумал сбежать, и снестись с ним письменно или через проезжих людей не было возможно. В отчаянии Марта однажды обратилась за помощью даже к единственному человеку, на помощь которого в поисках мужа рассчитывать было напрасно, — к Меншикову. На просьбу Марты узнать, нет ли среди содержащихся в плену шведов трубача Йохана Крузе, Александр Данилыч ответил неожиданно грубо: «И узнавать не стану! Он мне не надобен, а вы его забудьте. Ради своего же блага!».
С тех пор зыбкое уважение, которое Марта начала было испытывать к этому человеку, сильно пошатнулось. Теперь в присутствии Меншикова Марта вела себя сдержанно и сухо, давала понять, что выказывает ему почтение только как служанка — владельцу дома, не более. В глаза ему смотрела дерзко и с вызовом, и все ждала, когда зашипит от досады хищный кот-охотник, вздыбит шерсть и бросится на нее… Но Менжик словно не замечал ее дерзости: все так же любезничал и при случае осыпал комплиментами, улыбался белозубо и вел себя как ни в чем не бывало. А потом и вовсе внезапно отбыл из Санкт-Питербурха в Ливонию, на театр военных действий.
«Ничего! — думал Александр Данилыч, уезжая. — Некуда от меня деться этой чухонке! Пущай ее, в одиночестве посидит да поскучает! Нутро-то бабье свое возьмет, авось посговорчивее будет, как возвернусь». О том, что с войны возвращаются не все, он и не думал. Крепко верил сын худородного литовского шляхтича Менжика в свою счастливую звезду, и высоко всходила эта звезда на державном небосклоне. Да и не вовремя было на баталиях погибать: слишком уж соблазнительная добыча ждала его в Питербурхе!
Меншиков, знаток и покоритель женщин, любил и вожделел их, но уважать — не уважал. «Бабы — дуры, мыслят не башкой, а нутром своим жарким, — думал порою Александр Данилыч. — Нет среди них той, которая ради лучшего мужика худшему бы рогов не наставила!» Но к Марте он впервые испытывал нечто вроде уважения и восхищения. В этой симпатичной и нежной на вид молодой женщине ощущались и смелость, и мощная внутренняя сила, и непокорность — черты редкие в женщинах! Потому особой заслугой было бы завоевать такую, покорить ее упрямое сердце, заставить растаять под жаркими лучами его страсти и потом в сладкой истоме шептать на ложе те самые слова, которые так часто слышал Александр Данилыч из женских губ… Однако такую фортецию с наскока не возьмешь, понимал он, и потому вел осадные работы по всей амурной науке. Он не тревожил Марту пустыми домогательствами — не хотел раньше времени сводить богиню с пьедестала. Ничего, дай срок, и окажется богиня самой обыкновенной бабой, мягкой и сдобной, как и все они, от крестьянки до княгини, и разомлеет в его объятиях! А никого женщины не ласкают так страстно и так жадно, как победителей!
