Азов - Мирошниченко Григорий Ильич (книги серии онлайн txt) 📗

Злым ветром стало нагонять и разгонять пенистую и взбаламученную воду. Порошин, смекнув, в чем дело, сказал походному атаману:

– А и не переплыть нам – гляди, как гонит воду.

Татаринову не понравилось предупреждение Федора.

– А в самый раз и плыть нам, – сказал он строго, отвернувшись от него. – Расседлывай!

– Да нас снесет водой, закрутит. Эк-то бурлит!

– Расседлывай! Вода гудит – пусть гудит. Аль поза­были: плыви, пока татарин спит, иди – пока река играет, а спи – пока собака лает! В том удаль казака.

– А тут, помилуй бог, – сказал Порошин, – море ху­же волка воет! Вот и плыви! Коней потопим, Миша!

– А ну, расседлывай! Пустое мелешь, есаул. Кричи по-петушиному, а в воду лезь. Пройдем! На то мы казаки донские. Казак донской что ерш морской. Плетите салу [38] из камыша сухого. Кладите седла в салу, по-та­тарски вяжите ее к хвосту, а сами цепляйтесь за уздечки.

Сплели казаки салы, ворчат, но раздеваются и рухлядишку заворачивают в салу.

Татаринов тоже разделся и первый влез с конем в холодную пенистую воду. Конь его крутнул головой. Поплыл Татаринов, не оглядываясь. Неохотно, словно в бешеный омут, бросились за ним казаки и поплыли к Керчи. Переваливаясь с боку на бок, кони отфыркивались, тяжело ржали, но, подняв шеи и головы, покорно плыли вперед. А дума у казаков только одна: не замок бы порох, – без пороха в Крыму погибель будет. Салы легко скользят на волнах. Хвосты коней оттянуты назад. Торчат из воды головы казачьи да правые руки, держа­щие уздечки. Левыми руками взмахивали, как веслами на стругах.

Вскипают и белеют волны злые там, где встречается Черное море с Азовским. Взбесилась «Кафская улица»! Так остервенело воет, будто скликает себе помощь из Крыма. А Татаринов упрям и неподатлив: плывет знай вперед, коня рукой по шее гладит, причмокивает. Мелькает его крутая бритая голова, забрызганная пеной.

Босфорус, преграждая путь к Малому Стамбулу, шумит косматыми волнами, гремит точно цепями. Но плывет ватага казаков. Тяжеленько им. С размаху разрезают воду широкими ладонями, друг другу помогают, коней заморенных тянут. А берег еще далеко, еле чернеет бере­жок. То скроется, то вновь откроется…

Едва доплыли. На берег вышли голые, усталые и попадали на землю.

Кони стоят, дрожат, качаются от устали.

Татаринов стоит на берегу, смеется.

– Ой, вы, орлики! Да с вами и в железа не попадешь, и от царевой неправды уйдешь!.. Седлайте коней! К Джан-бек Гирею в гости едем!

Услышали казаки слова Татаринова и духом воспрянули. Вскочили, наскоро оделись во все татарское, поседлали коней, порох руками щупают – сухой. На Мишке снова смеются сафьяновые красные сапожки с закрутками, сверкает золотом халат татарский, дрожит серьга серебряная под ухом. Когда обсохли кони, Татаринов сказал:

– Ну, казаки донские, орлы степные, дорога сократилась вдвое. Вон Керчь стоит. Глядите! На этот раз Керчи не тронем.

Казаки ответили:

– Побудем и в Керчи.

Татаринов пустил коня, помчался быстро. И казаки за ним. Пыль клубилась из-под копыт.

Обогнули они Артазалинское озеро, и Татаринов полетел птицей к Аджигаю. Малый Стамбул лежал внизу у моря. Колючий карагач, перекати-поле, погнало резким ветром к степям Султан-Бачалы. Старый дворец Салхата стоял в горах выше Мертвой бухты, в каштановой долине. Еще повыше громоздились серые скалы, плелись тропинки узкие, а где-то близко, в приморских скалах, лежал древнейший город Кизил-Таш. Спускались виноградники, ручьи гремучие пенились под копытами коней.

Ехали по заброшенной, еле видной тропе. За той тропой переплывали казаки Кучук-Карасу и Биюк-Карасу. Сушились на скале, как птицы горные. Оттуда виден был татарский шумный город Карасубазар с одиннадцатью мечетями и минаретами, с торговыми рядами, лавками. Там пыль столбом стояла. Мечети белые, дома беленые, из серого камня, ограждены плетнем.

Поскакали дальше. Синеют горы. Сереет мгла. Дорога, сплошь кремнистая, звенит. Добрались наконец до Салгира, самой большой и глубокой реки в Крыму. Спусти­лись от Салгира к морю. Море гудит. Коней вели под уздцы. Повисли все над пропастью: и казаки, и кони. Тучи плывут густые, цепляются за шапки и за ноги. Въехали в Байдары. Уже вечерело.

Внизу, под скалами, застыло море синее. Чуть по­скользнись – и прощайся с жизнью. Поспали ночку на скале сырой в Байдарах. День грелись. Усталых коней поили в речках быстрых, кормили в зеленых рощах.

Татаринов отдыхал на камнях, думу думал. А каза­ки – кто спал, кто жевал сухую рыбу, мясо, кто воду пил из фляги. Потом Татаринов вскочил.

– Ну, казаки! Седлайте коней, да понадежнее. Дело не ждет.

И снова в путь. На заре Черкес-Кермен легко проско­чил. Биюк-Каралез как птицы пролетели. Остановились в деревне Улаклы. Песок кругом да камень. Луна висит над пропастью. Бахчисарайское ущелье, Чуфут-кале и Хан-Сарай лежат под звездами. Дворцы – в садах зеленых. Мечети на горе. Запахло шашлыком, каштанами, орехами. Гремя камнями, бежала речка Чурук-Су.

– Попробовать бы нам баранинки, – сказали ка­заки.

– Попробуем в дворцах у хана крымского. – ответил Татаринов. – Копыта коней обверните войлоком, чтоб топота не слышно было. Уздечки обмотайте тряпками, чтоб не гремели. Ножны приторочьте. Не стукайте, желе­зом не гремите. Совой три раза крикну – кончайте стражников, выручайте меня. Слышите?

– Слышим, атаман, – откликнулись негромко ка­заки.

– А теперь все по местам. Ждите, пока вернусь.

Татаринов с тремя казаками пошел в разведку.

В двух главных мечетях молились татары: сам крымский хан, прибывший из Казикерменя Гусейн-паша Делия, верховный судья Чохом-ага-бек и все придворные беки. Малочисленная охрана, оставленная возле дворцов, не заметила, как прокричала сова. Вскоре после этого сигнала стража была схвачена и прирезана.

В городе было тихо и безлюдно. Звезды светили щедро. Луна висела острием над крайней мечетью и освещала песчаные и каменистые тропинки, ведущие к дворцу. Убитых стражников казаки бросили в кусты и за низкие каменные стены дворов. Татаринов и Порошин, словно две черные кошки, перебрались через высокую каменную ограду ханского дворца. Притаившись за кустами и наблюдая за стражей, они поджидали возвращения хана с молитвы.

Джан-бек Гирей долго не появлялся. Вблизи гарема плясал огонек – то исчезал, то вспыхивал. Огонек освещал дорогу, по которой должен был возвратиться Джан-бек Гирей. Когда огонек заплясал дрожащим мотыльком, склонился и потух, Татаринов услышал в глубине сада шаги; они торопливо приблизились к дворцу. Атаман узнал Джан-бек Гирея, за ним – пашу турецкого и рядом с ним – верховного судью: всех их довелось атаману раньше видеть в боях с татарами.

Три длинные тени скрылись за террасой, а на их месте выросли неизвестно откуда появившиеся два татарина. Сверкнули ятаганы, но сабли казаков вонзились в татар быстрее молнии. Убитых бросили в бассейн фонтана. Татаринов и Порошин прошли во дворец. Там зажигали свечи.

В Бахчисарае уже все спали.

Слуга, зажигавший свечи, вышел в прихожую. Порошин, быстро накинув на его шею петлю, поволок за дверь, на улицу. Один из казаков подхватил татарина и прикончил кинжалом. Другой шепнул Порошину:

– Скажи походному, что мы перебили на дворе янычаров Гусейн-паши.

– Дело! – ответил Порошин и скрылся за дверью.

Татаринов не стал медлить и смело вышел на середину ханского зала.

– Селям-алейкум, Джан-бек Гирей! – тихо проговорил он.

– Алейкум-селям! – ответил хан, с тревогой присматриваясь к вошедшему. – Что нужно тебе, нежданный гость?

– Тихо! Я походный атаман Татаринов! – сказал по-татарски Мишка.

Джан-бек Гирей в ужасе попятился к стене. Чохом-ага-бек присел с раскрытым ртом.

– Как ты попал сюда?

– Не спрашивай!

Гусейн-паша схватился за рукоять кинжала. Хан, сверкнув глазами, метнулся в сторону паши, выхватил у него кинжал и кинулся было на Татаринова.