Далёкий край - Задорнов Николай Павлович (книги бесплатно без онлайн .txt) 📗

И, любуясь милой, Чумбо, поджав ноги, сидя, подпрыгивал в такт песне.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

САМПУНКА В ОНДА

В Онда пришла мачтовая сампунка. Река обмелела. Судно не смогло подойти к деревне и остановилось в отдалении от берега, на расстоянии чуть побольше выстрела из фитильного ружья.

В открытое окно Удога мрачно наблюдал, как рабочие-китайцы бросили якорь и, бегая по настилу, сворачивали соломенный парус, скрепленный длинными бамбуками. За спиной Удоги, на кане, позванивая талисманами и разными медными побрякушками, отгоняющими злых духов, Дюбака покачивала лубяную зыбку и что-то ласково бормотала дочке.

От сампунки отвалила лодка. В лачугу поспешно вошла гостившая в эти дни в Онда горбатая мать Дюбаки.

— Маньчжуры приехали! — со страхом сказала старуха.

Ойга с оханьем поднялась с кана. Ноги и поясница не давали ей покоя. Если бы не гостья, помогавшая ей, все хозяйство развалилось бы.

Дюбака, оставив младенца, подошла к двери.

Из всех домов выглядывали смуглые лица женщин, не решавшихся выйти на берег. Там толпились мужчины, кланялись приезжим.

Приехал сам Дыген и оба его помощника — толстый маленький Сибун и высокий свирепый старик Тырс. С ними было двое маньчжуров и рабочие-китайцы, все без оружия.

Маньчжуры, высаживаясь в стойбищах, оставляли оружие на сампунке, а то были случаи, когда напуганные, отчаявшиеся местные жители все бросали и убегали в тайгу, и тогда пустели деревни и не с кого было брать меха, из-за которых совершались набеги.

Своих соболей у Удоги не было, и он пошел к купцу Гао. Он знал, что если не дать соболей Дыгену, то маньчжуры могут жестоко наказать или захватить с собой гребцом в дальнюю дорогу.

«Я во власти торгаша, — с горечью думал Удога. — Когда беден, то стараешься где-нибудь поскорей занять, лишь бы избегнуть несчастья».

В лавке была суета. Сыновья хозяина прятали под крышу какие-то узлы, бегали за амбар в тайгу и, возвращаясь, взволнованным шепотом передавали друг другу какие-то новости.

Маньчжуры всегда придирались к Гао. Правда, обычно все заканчивалось вымогательством мехов, но именно вот это лицемерие чиновников и выводило из себя Гао.

— Какой негодяй! Какой лжец и обманщик! — тонко и гневно кричал старик, обращаясь к Удоге и показывая пальцем на сампунку Дыгена. Старик дрожал и, полуоткрыв свои черные глаза, не сводил их с судна…

Он бранил Дыгена, а его сыновья, Вангба и работники тем временем прятали меха и товары.

— Я тебя всегда выручу… Выручу… Дам хороших соболей… Таких уж давно нет… Нет нигде… только у меня. Старые соболя, хорошие. Ты отдашь этой зимой за каждого по два соболя… И еще полсоболя — проценты. Ты такой умный, теперь ты знаешь, что такое проценты.

Гао подал Удоге двух хороших черных соболей.

— Да ведь это мои! — воскликнул Удога и быстро взял шкурки. — А ты говорил, что мои соболя порыжели. Вот они! И черные, такие же, как были!

— Как? — спросил Гао.

— Как ты сказал? — подскочил старший сын.

— Это мои соболя! А ты засчитал мне в уплату долга рыжих.

Гао Цзо гневно взглянул на своего среднего сына — он подсунул ему эти шкурки. Сын по взгляду понял, что будет бит. В такой суете не мудрено позабыть, кто каких соболей приносил…

Торгаши дружно загалдели, обступив гольда. То один, то другой, возвышая голос, наперебой доказывали ему, что это старые соболя, что они много лет висят в амбаре…

Удога взял соболей и быстро ушел из дома Вангба. Он чувствовал, что надо молчать и терпеть. Он все сносил покорно, но в душе его зрело желание разорвать сети, которыми путали его с юных лет хитрые, злобные и жадные люди.

А дома остались жена и маленькая дочка, мать. Брат хочет жениться… Надо за него и за себя внести выкуп.

Когда Удога удалился, Гао Цзо подскочил к среднему сыну, схватил его дрожащей рукой за ухо, ловко ударил ногой под спину.

— Ты должен помнить, каким способом и у какого охотника взять меха. Отец старается, выдумывает, изобретает, а ты тащишь то, что совсем не надо показывать, и отдаешь… Не жалеешь отца! Ой, я не вынесу такой жизни! Мои дети погубят меня! И еще Дыген приехал! Лучше мне умереть и не видеть, как гибнет мое богатство!

Старик присел на край кана и съежился совсем, так, как это делал его петух, когда наступали холода.

Дыген обходил стойбище, маньчжуры поддерживали его с обеих сторон. Рябой одноглазый маньчжурский дворянин чуть ступал, желая показаться перед гольдами изнеженным, высшим существом.

Несчастье Дыгена было в том, что он не мог наесть брюха. Он очень завидовал айгунскому полковнику, который превосходил толщиной любого борова из императорских свинарников в Пекине. «Если бы мне выдаться фигурой, я бы сразу вышел в люди, — часто размышлял он. — Но я маленький и щуплый…»

Только вид изнеженности мог напустить на себя Дыген. А грузная важность навек оставалась ему запретной.

Дыген не собирался задерживаться в нищем стойбище Онда, где, кроме рыбы, у населения нет ничего. Маньчжуры решили обойти стойбище и взять что удастся. У каждого дома Дыгена встречал хозяин.

— Давай меха! — приказывал маленький одутловатый Сибун. — Дыген добрый, даст тебе подарок за это.

Писарь тут же читал по книге, сколько мужчин в этом доме.

Сибун забирал меха. Дед Падека получил за своих соболей чашку проса. Ногдиме дали два локтя грубой белой бязи.

Заметив две черные шкурки, вынесенные Удогой, Дыген заговорил с ним.

— Это за тебя и за брата? А еще у тебя нет таких? А кто это у тебя кричит в доме? — вдруг спросил Дыген. — Ребенок? Мальчик?

— Наверно, мальчик, — заметил старик Тырс.

— Нет, девочка.

— Если мальчик, так и за него ты должен дать еще одну шкурку. Доставай где хочешь такую же хорошую.

— Пожалуйста, посмотрите, я правду говорю, — низко кланяясь, говорил Удога.

Горбатая мать Дюбаки ужаснулась.

— Зачем в дом зовешь? — шепнула она на ухо Удоге. — Так не делай! Худо будет!

— Иди! — сердито отозвался Удога.

Старуха кинулась в лачугу. Один за другим маньчжуры полезли в дверь. Оба окна лачуги выставлены на лето, и поэтому внутри светло.

— А-а! Вот тут и мать! — весело сказал Дыген. — Здравствуй! Ну-ка, покажи нам, сын у тебя или дочка.

Дюбака в страхе отступила, закрывая зыбку.

— Не бойся, не бойся, — беря ее за руку, сказал свирепый Тырс, — мы только посмотрим.

— Пусть увидят, что девочка, а то с меня еще один албан требуют, сказал Удога. — Открой им ребенка!

Ондинцы с тревогой смотрели, как маньчжуры с жадным любопытством тянутся к только что родившемуся младенцу. У горбатой матери Дюбаки застучали зубы от страха. Мало ли что бывает в таких случаях…

Но сама Дюбака, казалось, успокоилась, когда Удога ей все объяснил. Она развернула ребенка.

— Девочка! — пробормотал Сибун.

Маньчжуры отошли от зыбки и стали выходить. Дыген, казалось, совсем не был опечален, что ребенок — девочка и что нельзя получить еще одну шкурку.

Мать завернула плачущего ребенка.

— Ты ведь дочь Локке, — сказал ей Дыген ласково. — Я его помню… Почему же ты боишься меня? Я еще недавно вспоминал тебя, думал, куда это ты исчезла из Мылок.

Дюбака с испугом взглянула на маньчжура.

Дыген задержался в доме Удоги, посидел на кане, поговорил с хозяином, похвалил его, похлопал по плечу и сказал, что такие охотники ему нравятся. А сам все косился на Дюбаку.

Выйдя из дома, Дыген заметно повеселел. Он что-то стал говорить Тырсу, показывая глазами на дом Удоги.

— Я говорила, никогда не вводи в дом маньчжуров, — с сердцем твердила горбатая старуха. — Я старый человек и знаю, что от этого всегда беда. Уж мы в Мылках насмотрелись и знаем их хорошо.