Шелихов. Русская Америка - Федоров Юрий Иванович (читать онлайн полную книгу txt) 📗
Степан оглянулся на него и остановился. Остановились и собаки. Степан подошёл к присевшему на нарты Григорию Ивановичу.
— Не мучайся, — сказал, — ложись на нарты.
— Глубь снежную пройдём, — прохрипел тот, — тогда лягу. Всё едино свалит сейчас.
— Да я привяжу тебя, — сказал Степан, — надёжно будет.
— Нет, — ответил Шелихов, наконец отдышавшись. Махнул рукой. — Пошли.
И опять ныряли, ныряли по снегу нарты. Повизгивали собаки, рычал вожак.
Шелихов* с трудом вытягивая ногу, выбрасывал её вперёд и еле-еле тащил другую. Деревья по краям тропы шатались, валились под ветром и вот-вот, казалось ему, рухнут, накрыв разом и Степана, и нарты, и Собак, и его.
Но он всё же шёл.
В середине дня, выйдя к высоким скалам, теснившимся у побережья чёрными громадами, Степан решил сделать привал. Скалы заслоняли от ветра с моря, и здесь, в затишке, удобно было отсидеться. «При такой ходьбе, — подумал, — всё одно далеко не уйдём».
Вытер рукавом кухлянки мокрое лицо.
Разожгли костёр, согрели воду. Глотая кипяток, Степан поглядывал на заснеженные деревья, мял бороду, соображая. Поднялся, сказал:
— Ты полежи, отдохни чуток. Я пойду, может, белку стрельну, дупло разворошу. Орехов поедим. Всё какая ни есть, а еда.
Шелихов поднял на него глаза. Лицо Степана то приближалось, то отдалялось, уходя вдаль.
— Поближе к побережью держись, — сказал, — и собаку возьми.
Степан вскинул на плечо ружьё, свистнул вожаку. Повернулся к Шелихову.
— Поспи, — сказал, — Иваныч, дров не жалей. Я мигом.
И, глубоко утопая в снегу, двинул к лесу. Туда же скоком пошёл и вожак. Неровная стежка следов протянулась за ними по снегу.
Шелихов откинулся на скалу и закрыл глаза. «Полегчало вроде с утра, — подумал, — но вот опять навалилось. А всё же идти надо, идти».
Сверху, с вершины скалы, ветер сметал снежок, и он сыпался, сыпался потихоньку, пригашивая костёр, накрывая белым покрывалом и нарты, и собак, и Шелихова, прижавшегося к чёрной каменной стене.
Иван Ларионович вернулся из Кяхты. Доволен был: расторговался прибыльно и товары взял хорошие. Барыш немалый с тех товаров мог выйти.
Кожаный возок въехал во двор обляпанный снегом до макушки. Кони — трое вороных, впряжённые гусем, — дымились паром. Купец бойко вылез из возка, потоптался, распрямляя намятую за дорогу поясницу, взглянул вокруг весёлыми глазами.
Мужики, какие были во дворе, посрывали шапки.
Иван Ларионович степенно поклонился дворовым. У многих от сердца отлегло — хозяин приехал добрым.
Голиков вразвалочку пошагал к крыльцу. Но остановился и на домишко взглянул искоса. Ещё потоптался и быстро-быстро пробежал вдоль фасада. Встал раскорякой. Дворовые приглядываться начали: что-де, мол, с хозяином? Бегает непонятно. А Иван Ларионович всё поглядывал да поглядывал на домишко.
Дом этот, о шести окнах по фасаду, с крепким крыльцом, с резьбой затейливой по карнизу и округ окон, сложенный из неохватных цельных стволов, достался Ивану Ларионовичу от отца и стоял неведомо сколько лет. Но был он тёпел, надёжен и стоять мог, переживя правнуков. Однако больно уж удачна поездка в Кяхту была, и карман у Ивана Ларионовича от золотишка чрезмерно отяжелел. Поэтому ли или по чему иному, словно бес Голикова толкнул под ребро: «А пошто каменные-то палаты не поставить?» Ходил ведь, ходил мимо дома годами и не замечал, чтобы худ он стал. А вдруг решил: «Поставлю палаты каменные». И от мысли такой развеселился ещё больше.
Поднялся на крыльцо, домашние высыпали навстречу. Не в пример обычному, Иван Ларионович всех обласкал и даже жену в сухую морщинистую щёку клюнул губами. Велел баню затопить.
— Истопили уже, — жена запела, — тебя дожидаясь, свет наш.
Иван Ларионович хмыкнул солидно.
«Что ни говори, — подумал, — а домой вернуться после дороги дальней хорошо».
Бодрость необыкновенная Ивана Ларионовича объяснялась не только денежным успехом, в поездке ему сопутствовавшим. Скорее другое поднимало ему настроение.
Съезд купцов в том году в Кяхту, как уже давно не припоминали, был велик. На ярмарку пришли караваны из Самарканда, и из Бухары, и из самых дальних монгольских аймаков. И уж видимо-невидимо наехало купцов и из Пекина, и из Шанхая, и многих, многих других китайских городов. Были купцы и из Японии, и Ост-Индской компании английской.
Товары навезли — трудно по улицам пройти. По ночам люди с факелами да фонарями тут и там объявлялись, охраняя товары от лихого народа, так что темнота, почитай, над городом не сгущалась и в ночное время, а всё вокруг светом было залито, и народ толкался в любой час. Глаз веселился смотреть на такое торговое оживление.
Товары выставили купцы на любой вкус. Мука пшеничная и пшено сорочинское, чай байховый с цветами и чай жулан, шёлк сучёный и железо полосовое, снасти рыболовные, якоря, олово в деле и не в деле, свинец немецкий. Взор поражали ткани разные: дабы пекинские тёмно-вишнёвые и дабы синие, сукна голландские и сукна английские, бархат чёрный и голубой, шелка узорчатые японские цвета василькового, зелёного, жаркого алого. Горами лежали лимоны свежие, цитроны, померанцы, и тут же вина виноградные португальские крепкие в анкерах, водки и спирт в анкерах также, уксус рейнский в бутылках... Всего и не перечтёшь.
Купцы звенели золотом на прилавках. Гребли двумя руками.
Припомнив эту торговлю бойкую, Иван Ларионович головой мотнул:
— Хорошо, ах, хорошо...
— Что? — склонился к нему комнатный человек, не поняв, чем надобно пособить хозяину.
Иван Ларионович, от мыслей оторвавшись, взглянул в лицо глупое, но не разгневался. Сказал:
— Кучера позови. Пущай придёт, поможет в баньке.
— Ежели прикажете, — засуетился комнатный человек, — с этим и я справлюсь.
— Хы! — хмыкнул Иван Ларионович, оглянув его с ног до головы. — Справишься... Сумлеваюсь. Мне рука нужна крепкая, а ты хил.
Поднялся с лавки и пошагал вольно по крытому переходу в баньку в одном исподнем. Сел на лавку в предбанничке, передохнуть перед паром. Похлопал ладошкой по груди и ещё раз улыбнулся, Кяхту вспомнив.
Больше денег радовали Ивана Ларионовича услышанные на ярмарке разговоры. Слов, понятно, разных много наговорено, но одно главным было: все уверенно сказывали, что товары кяхтинской ярмарки с великими барышами идут в Россию и спрос на них растёт. Это значило для человека, умеющего вперёд заглядывать, что торговля на востоке растёт, как опара у тёплой печи. А как купцу не радоваться, ежели торжище расширяется, этот ветерок только в крылья и поддувает, вздымает выше да выше. И углядывал Иван Ларионович, что при таком-то ветре можно высоко воспарить.
Вошёл звероподобный кучер с вениками под мышкой.
Иван Ларионович с лавки навстречу ему все морщинки распустил на лице:
— Ты уж уважь, уважь, Игнатыч. Всю дорогу только и мысль была на полке полежать.
Но Игнатыч, как знаток великий банного дела, улыбки себе не позволил.
Скинул молча ненужное из одежды на крайнюю лавку и нырнул в баньку, опарить её, прежде чем хозяина взять в работу.
Иван Ларионович услышал, как заходил веничек по стенам:
«Шлёп, шлёп, шлёп...»
Это Игнатыч угар ненужный снимал, чад — ежели таковые пробились из каменки. Стены грел, чтобы уж хозяину в баньку нежно войти, ничем себя ненароком не потревожив.
Высунул в дверь бороду, буркнул:
— Гм, гм!
Иван Ларионович знал, что означает это «Входи с Богом». Купец поднялся и вступил в баньку.
Говорено о русской бане, что-де, мол, бодрит она, веселит, силы придаёт, здоровье пошатнувшееся от простуды или иной хвори поправляет. Это так. И вправду баня и бодрит, и веселит, и здоровье поправляет.
Вошёл Иван Ларионович, и паром его обняло, как пухом горячим, невесомым, ласковости необычайнейшей. И не то чтобы обожгло где-нибудь или хуже того — припекло — нет! Но облило тело мягко, согрело во всех местах и как бы даже чуть приподняло, неся к полку.
