Хмельницкий. - Ле Иван (читать книги .txt) 📗
— Нам лучше держаться вместе, панове казаки, — советовали или уговаривали жолнеры, чувствуя себя на своей земле полноправными хозяевами. Здесь что ни село, что ни кустик — все свое.
И они шли вместе. Вначале разбивались на группы, чтобы не вызывать недовольства у мещан, не накликать на себя беду. А когда узнали в Кракове, что туда прибыли полковники польского войска, находившиеся в турецком плену после Цецорской битвы, немедленно ушли из города. Словно от чумы, убегали они на окраины, в соседние села.
— Ну, братцы, давайте уходить кто куда! Во дворце Потоцкого шляхтичи уже и совет держали. Снова хотят взяться за вашего брата казака. А возле Киева казаки собирают широкий Круг. Да и жолнерская конфедерация, сказывают, тоже не за горами. До сих пор не выплатили содержание ни тем, ни другим!.. — сообщил один из поляков-лисовчиков, вернувшийся из разведки в город.
Вместе с поляком-разведчиком ходил и казак Карпо Полторалиха, которого Богдан уговорил пойти с казаками.
— Я останусь еще на несколько дней у Потоцкого. Очевидно, где-то в именин Николая Потоцкого и служить буду, — признался Богдан казаку.
— Так, значит, и в Чигирин не поедете, Богдан?
— А что мне теперь делать в Чигирине, Карпо? Одна печаль и одиночество? Там каждый кустик будет терзать душу, пробуждая воспоминания… Нет, не поеду я ни в Чигирин, ни в Субботов. Нет у меня, братец, ни роду, ни племени. Буду служить у Потоцкого. Может, гайдуком, писарем стану на родной земле. Жизнь лучше узнаю, глядя на нее со стороны, покуда и самого, как пса, на цепь не посадят.
— Так уж лучше в монахи, — пытался отговорить Богдана Карпо.
— В монахи или в доезжачие, в конюшенные — один черт. Разве не все равно, где коротать дни, лишь бы не там, где тебя впервые родители учили по земле ходить.
— Ведь это… измена ей, матери-земле.
Богдан пристально посмотрел казаку в глаза. Широкоплечий и стройный, как девушка, подпоясанный красным поясом, Карпо не смутился недоброго взгляда Богдана. Знает ли он, что значит измена родной матери-земле, если так смело обвиняет в этом сироту-пленника, возмужавшего казака?
— Нет, казаче! Это не измена! Хочу в одиночестве, где-нибудь в уютном уголке, свыкнуться со своей новой судьбой, которая хочет согреть меня, сироту. Да и с жизнью нашего народа должен лучше познакомиться.
— Но ведь она, эта жизнь, и там, у нас на Днепре!
— Со стороны хочется присмотреться к запорожцам. Шляхтичи вон говорят, что украинский народ обленился, не хочет работать на них, все казачеством промышляет. Может, и обленились люди, оставив свои, вечно принадлежавшие им земли. Так, очевидно, и Северин Наливайко, обленившись, сложил свою голову на шляхетской плахе, лишь бы не осчастливить себя панским ярмом.
— Мудро говоришь. Получается — нате, рубите, уважаемые шляхтичи…
— Сам знаешь, какое это счастье быть в панском ярме хоть и без плахи. Присмотрюсь я к этому ярму, да и пана получше разгляжу.
— Вместе с его детками?
— Разумеется. Может, умирать, как Наливайко или Бородавка, и не следует. Живи, плодись, как вошь в кожухе. А святой апостол Петр подоспеет, пожалеет тебя и чудом спасет, как ту великомученицу… Тьфу, черт возьми, наговорил тебе, братец, всяких глупостей… На самом деле… Более двух лет не был на родной земле, а застал ее будто опустошенной. Кругом только шляхтич на шляхтиче!..
— Отца нет, знаем. Но ведь есть люди. И какие! А живой человек о живом думает.
— О живом! Но о каком, брат мой Карпо? Лишился я родителей, растерял друзей, заросли травой когда-то утоптанные тропы. И утаптывать их надо на какой-то новой почве. А знаешь ли ты, молодой и горячий казаче, где именно, на какой земле утаптывать?! Вот я приду в себя и пойду искать эту землю, — может, найду, если и не казацкую, то какую-нибудь другую. Хочу приглядеться к матери-земле, да и к себе… Поезжай, брат, приставай к своим людям. Увидишь чигиринцев, поклонись им от меня, передай, что жив. А больше ничего не говори обо мне. Где я, что буду делать. Пускай затеряюсь, как былинка, подхваченная осенними ветрами.
— Так где тебя искать, если захочется повидаться? Привык я к тебе!
И снова своим вопросом поставил Богдана в тупик. Старшина умолк, посмотрел на дом Потоцких. Может, он не знал, что ответить, или не хотел говорить правду.
— Стоит ли искать, дружище? Где-нибудь в имении Потоцких, а все-таки на Украине. Тут недолго пробуду, чтобы не зарыться, как линь в тину. Но лучше… я сам тебя найду, когда немного свыкнусь со своим одиночеством. Прощай; казаче.
Видел ли кто-нибудь, как крепко обнимались казаки, скрытые пеленой утреннего тумана? Так прощаются только родные, когда отъезжают в далекий путь. Как на смерть. Но с надеждой обмануть ее, проклятую.
14
А собравшееся под Киевом казачество бурлило, точно море весной. Его ратные подвиги на Хотинском побоище не только не были достойно оценены, но еще и позорно растоптаны королем. Ни восторженные реляции покойного гетмана Ходкевича, ни даже расточаемые королевичем Владиславом беспристрастные похвалы казакам, которые, по свидетельству и самого Зборовского, своей храбростью и отвагой решили исход войны и принесли победу Польской Короне, — ничто не помогло.
Сенаторы Речи Посполитой сейчас были заняты тем, как разоружить казаков, заставить их взяться за плуг в шляхетских имениях на Украине. «Чего доброго, это быдло еще захочет сравняться с польской шляхтой», — с ужасом думали сенаторы.
Казаки-лисовчики, возвращаясь из-за Дуная, наконец встретились со своими побратимами казаками — героями Хотинской кампании. Они сосредоточивались в кагарлицких лесах и ярах, надеясь получить обещанную сенаторами плату за прошедший тяжелый военный год. Лисовчики теперь группировались вокруг Ивана Сулимы. До Кагарлика дошла только половина тех казаков, которые начинали поход от Дуная. Часть из них ушла с полковником Ганнусей, а некоторые, разбившись на группки, отряды, отправились на Сечь. В кагарлицких ярах и перелесках лисовчики встретились с казаками, разгромившими турок на Днестре. Эти казаки по-братски встретили лисовчиков, привели их на совет старшин в Кагарлик и попросили сказать свое слово.
— Мы к этому непричастные… — из скромности отказывался Иван Сулима, попав на Круг, о котором всю весну мечтали казаки.
— Как это непричастные? — с деланным удивлением спросил Олифир Голуб, возглавивший низовое казачество после Сагайдачного. — Так вы бы сдали оружие, добытое за Дунаем, запорожцам и шли бы к панам старостам землю пахать, что ли! Непричастные!
— А мы причастные? — воскликнул моложавый казак. — Жену с ребенком, отца с матерью оставил на произвол судьбы и пошел, обманутый Сагайдачным, защищать сенаторов с королем от турецкого нашествия. За чертову душу два года мытарился за Днестром, жрал дохлую конину. А теперь…
Иван Сулима как околдованный прислушивался к крику души обманутых королем казаков. Почувствовал, как на его плечо опустилась тяжелая рука друга.
— Неужто и Сулима тоже непричастный? Все мудрим! Давай сюда непричастных… Совет держать будем. Шляхтичи измучили казака своими днестровскими кровопролитными боями. Ты с нами?
— Острянин, милый! Чего же нам ссориться, рад видеть тебя живым и здоровым! Мы, безземельные, всегда с казаками. А слышал, как поддел нас казак? Правильно поддел. За чертову душу головы клали! Вон в Кракове вернувшиеся из плена паны гетманы, выкупленные у турок за паши деньги, уже собираются прибрать казаков к своим рукам, петли для них готовят… Вот наш казак Полторалиха кое-что знает об этом и вам расскажет о намерении этих пленников-шляхтичей. А ну-ка, Карпо, сумеешь ли ты заставить запорожцев слушать тебя? Расскажи им о том, что готовят шляхтичи для нашего брата в Кракове!
Карпо смутился, словно засватанная девушка, и направился к возу. Как всегда, он был без шапки, будто только что встал из-за стола. В рядах лисовчиков он впервые участвовал в сражении. На Запорожье, где каждый казак получал боевое крещение, он еще не был. Никто из здешних казаков не знал его.
