Территория бога. Пролом - Асланьян Юрий Иванович (книги серия книги читать бесплатно полностью .TXT) 📗
— На, — улыбнулся он с вызовом, — постреляй.
Я взвел курок и поднял ствол. Раздался грохот, появился легкий дымок и знакомый с детства, уже подзабытый запах сгоревшего пороха. Давно я не был в Кичигино — деревне язьвинцев, моих угорских предков. Помню, мы приехали туда с мамой — мама была в приталенном платье и газовом шарфике. Показывала мне и сестренке кедр над скалой, с которого сорвался ее братишка Егор, сын Павла. Сорвался, но крепко схватился за ветвь дерева, повис над водой и потихоньку выкарабкался.
Когда стремительная вода становится похожей на расплавленное олово, а холодный туман скрывает от взгляда хвойные берега, тогда выходит на дорожку голая луна, освещая путь черной и узкой лодке, уходящей вверх по течению реки, по багровому плесу Вселенной, на космический свет нарастающей Селены. Когда я вспоминаю прошлое, я не нуждаюсь даже в настольной лампе. Я закрываю глаза — и мне хватает энергии тайных слез, ярких, как источники вдохновения, как вода, воздух и звезды города, в котором хорошо проводить детство. Как будто наступает то самое время, когда все есть и ничего уже не надо другого, чтобы быть счастливым человеком, поскольку вокруг шумит, гудит, трубит подземными реками территория твоего Бога.
Эту землю еще никто не покорил. На этой территории живут одни одиночки. Да-да, я вспомнил, что вертолет, выполнявший тот санитарный рейс, разбился возле пермского городка Очёр, откуда родом могучие лиственницы, на которых, по легенде, уже века стоит знаменитая Венеция. И я подумал, что одиночки — это те самые сваи, острова, что держат в черной воде прошлого наше единственное мироздание. И я увидел алмазы чистой вишерской воды, пристальные взгляды молчаливых одиночек, бредущих в туманах Кисловских болот в поисках клюквы: неизвестных поэтов пермского периода, наглых и стильных северных музыкантов, художников, прошедших детские лагеря смерти, охотников-промысловиков и грубых лесорубов с философскими фамилиями, беглых зэков и мансийских шаманов, которые навсегда растворились в запахе багульника, офицеров, державших палец на кнопке пуска стратегических ракет с ядерными боеголовками, и милиционеров, переквалифицировавшихся в археологов, бичей с высшим лингвистическим образованием, подаривших собственную жизнь четвертому энергоблоку, и вертолетчиков, разбившихся возле Очёра во время санитарного рейса, путешественников — неутомимых инспекторов территории, и золотодобытчиков с речки Велс, до сих пор похожей на живую дорогу из Европы в Азию, благородных авантюристов и народных артистов, крымских партизан, награжденных Полярной звездою, и суровых дипломатов, умиравших от разрыва сердца в столицах капиталистических государств, экстремальных парашютистов и гениальных провинциальных педагогов — я увидел нательные кресты и параллельные прямые, уходящие в дикую, непознанную бездну холодной и голодной Вселенной.
Мой дядя Егорка выкарабкался — и мы выкарабкаемся, вот увидите. Мы тоже схватимся рукой за мощную ветвь сибирской сосны, нашего кедра, и потихоньку вылезем из этой пропасти, страшно качающейся под ногами.
«Интересно, когда он это решил?» — подумал я, продолжая подозревать, что мысль об убийстве не была спонтанной, возникшей в состоянии аффекта. Велсовские охотники подтвердили, что расстрелять Идрисова намеревались многие — почти каждый. Но реально сделал это Зеленин. А так ли на самом деле? Какого черта — хотели многие, а убил именно он?
Убийство из-за «кедрового бальзама», как я назвал этот вариант после поездки, напомнило мне версию гибели Петра Копытова: когда он с командой пропал в Хибинах, родные неожиданно выдали на-гора мысль о том, что ребята попали в одну из заброшенных шахт тридцатых годов, где работали заключенные. Сумасшествие какое-то, помутнение рассудка, тихая истерика, последняя надежда, вроде веры во Всемогущего, в масляные краски, левкас, доску и мастерство художника. Не было реального повода для убийства директора Василием, не причины, а повода! Но «кедровый бальзам» стал казаться мне чересчур сложным, как вариант с шахтой. Я чувствовал, что никаких миллионов из кедровой древесины за выстрелами не стоит. С другой стороны, сколько раз я ошибался, когда «чувствовал»? Я разговаривал с велсовскими и другими вишерскими мужиками. Местные страстно ненавидели директора заповедника, наглого казаха, они хотели, чтоб он оказался крупным вором, который схлопотал за дело. Да, так и должно быть в жизни, думали они, воруя по-мелкому и быстро пропивая добытое.
Я достал из архивной папки письмо Малинина и перечитал. Потом снова вернулся к показаниям свидетелей из уголовного дела: «…вспыльчивый, злопамятный, спиртное часто не употреблял, но, бывало, если выпьет, начинал изъясняться высокими материями. Употреблял вегетарианскую пищу и был очень мстительным… Случалось, он проворачивал дело так: давал кому-нибудь устное разрешение на ловлю рыбы в заповеднике, а инспекторам охраны приказывал ловить этих рыбаков как браконьеров и составлять протоколы. Поэтому имел много недругов и ходить по тайге, особенно в первые годы, боялся — всё на вертолетах… У Идрисова было двуствольное ружье, газовые пистолеты „Вальтер“, „Револьвер“, система „Удар“…»
Охрана ходила по тайге с ракетницами, а директор имел целый арсенал. Это только официально. Хотя, конечно, у того же Инспектора стволы все равно были. А куда в России без них? Кто тебя защитит? Не милиция же.
Оксана Николаевна Копытова рассказывала, что разрешения на рыбную ловлю в заповеднике выдавались и регистрировались в бухгалтерии. Согласно приказу директора. Какой с них навар, с местных жителей? Одни кости, бульончик. А как оплачивали залеты спекулянты из Перми, которые гордо называли себя «бизнесменами», неведомо никому, кроме Идрисова. Поскольку цифры нигде не фиксировались. Зато известно, что бани и домики на кордонах рубились посторонними бригадами, с которыми директор расплачивался наличными. И постройки эти ни на каком учете не стоят. Казах делал деньги. Его трясло от понятий «заповедный режим», «летопись природы», «раздел фенологии», «проект дендропарка», «методика подсчета ущерба редким видам от разработки золотоносных месторождений»… Ученых Идрисов ненавидел. Его интересовали оптимистические отчеты.
Когда Василий Зеленин жил под Петербургом, он представлял Пермский край сплошным заболоченным ельником. После приезда в Красновишерск очень удивился, а поднялся в верховья Вишеры — и очаровался. Позднее стал другом семьи коренного жителя, а потом сам захотел стать вогулом. А почему нет? Осенью 1995 года они с женой на территории остались одни — на сотни километров вокруг никого.
Хотя целенаправленной политики по искоренению аборигенов русские не проводили, но добились многого — еще в двадцатых годах Велс считался чисто мансийским селением. Постепенно вогулы были ассимилированы пришлыми рабочими французской концессии и последующими волнами спецпереселенцев. Понятно, самым нужным продуктом считалась водка — саамим. «Саами» — относящиеся к финно-угорским народам. Но конечно, не нам, русским, осуждать за это вогулов. А вы что, думаете — православие, мусульманство, язычество? Нет, государственная религия России — алкоголизм, насаждаемый правительством, думой и президентом. Пьяными легко управлять. Напиваясь, вогулы дурели, случалось, убивали друг друга. Бывало, русские убивали манси, но никогда — наоборот. Сам Василий Зеленин убежден, что причина пьянства оленеводов не в том, что существует некая генетическая предрасположенность, о которой писали специалисты, а в особом языческом мироощущении лесного народа — поэтическом, порожденном природной щедростью, духовностью. На Кваркуше — помните? — я ночевал в избушке Бахтияровых, у стены которой на деревянных кронштейнах хранился самодельный трехструнный инструмент — нарс-юх. Но не внутри домика, а снаружи, под стрехой. И в этом — вся вогульская бескорыстность: чтобы ветры играли на струнах, чтобы звезды, Вселенная слышали. Алчность — это не про манси.
