Донесённое от обиженных - Гергенрёдер Игорь (читать книги полностью без сокращений .txt) 📗
Старший встал перед инженером:
— Предъявите всё золото, какое в доме.
Лабинцов чуть наклонил вперёд голову:
— То есть?
Комиссар молчал в пристально-враждебном ожидании, и Лабинцов, озабоченно достав из кармана носовой платок, обмахнул лицо стеснённо-округлым движением:
— Украшения жены? кольца? У меня — хронометр позолоченный…
Один из красноармейцев заговорил от двери:
— Ничего вашего не возьмут, Семён Кириллыч! Но пусть увидят, что у вас нет другого.
— Другого?! — воскликнул инженер, обратив гневное изумление на комиссара; затем повернулся к предрика: — Меня подозревают в… в присвоении?..
Чекист, что помоложе, окликнул сбоку:
— Добровольно не сдадите — вам же хуже!
— Да что за дичь! — Лабинцов взглядывал на одного-второго, третьего, говоря с суетливо-повышенной интонацией: будь он «то, с чем его путают», так «с самого начала поступал бы иначе», он «мог вообще не открывать рабочим о золоте…»
— Вилять умеете! — похвалил, подтрунивая, молодой; в лице читалось: «Кто ж из вас признается, пока не припечёшь? Удивил!»
Старший сказал, что они приступают к обыску…
Семён Кириллович казался больным, сейчас вставшим с постели: сухой нехороший румянец, шевелюра завидной гущины в беспорядке.
— Местная власть приняла ответственность? — спросил он председателя затравленно и угрожающе.
— Не из чего беспокоиться. Почему же я здесь? — сказав и отвернувшись, предрика шагнул к Байбарину, стоявшему в безмолвии: — Вы будете тесть Семёна Кирилловича?
Хорунжий, ощущая в себе и знобкое и горячащее, ответил:
— Абсолютно так!
— А ведь мы только это и знаем… — сказал председатель с подозрением и как бы сожалея, что вынужден подозревать, — только это. Нашего гражданина, — полуобернулся он к инженеру, — мы знаем досконально. А вас — совсем нет. Вы можете быть из бежавших помещиков.
Тоску, остро трепавшую Байбарина, перебивал зуд риска.
— Я принесу документы, которые всё категорически удостоверят, — сказал он, подаваясь ощупью в неизвестность: с надеждой отдалиться от известного другим и определяемого ими.
В это время Лабинцов воскликнул, адресуя душе местного актива:
— Завтра весь Баймак возмутится вашим произволом и пресмыкательством перед… — он оборвал фразу.
— Никакого вопроса не будет, и вы сами заберёте ваши слова обратно, — предрика так весь и отдался вниманию к Семёну Кирилловичу. — Если ничего не найдут, а мы за то поручились, — что же за неприятность? — разливался тёплый и рассудительный голос. — Вы так беспокоитесь, как будто что-то есть…
— Что вы сказали?!
— Пистолет не вздумайте вынуть, — произнёс предрика уже другим тоном, — сразу будет точка!
Инженер захлебнулся вздохом.
— Вы ворвались в мой дом, как… а я безоружен! — он порывисто, будто предлагая обыскать его, раскинул руки, но смутился и опустил.
Старший из комиссаров велел красноармейцам:
— Мебель сдвинуть!
Прокл Петрович пошёл тихим шагом к двери в столовую, меж тем как впечатления, мысли в убыстрённом темпе выявляли ожидающее. Выходя, оглянулся: предрика и комиссар в пиджачной паре стояли поодаль от Лабинцова, а он, опустив голову, уставил взгляд в пол, словно усиливаясь высмотреть букашку между дощечками паркета.
49
За дверью хорунжий натолкнулся на Анну, снедаемую тревогой. Зашептав ей: — Где дети? Все будьте у матери! — обнял и прошёл с нею в комнату Варвары Тихоновны. Та лежала на кровати; лицо в свете несильной керосиновой лампы было желтоватым, как картофель. Она сжала отечно-пухлыми пальцами чётки, и её приподняло на подушках — немощь не дала броситься к мужу:
— Что им нужно?
— Потише, мать! Страшного нет.
Дочь заглядывала ему в глаза:
— Будут обыскивать? Оскорблять? Семён не вынесет!..
Он обратился к внучкам, что жались к кровати бабушки:
— Никуда не выходите, умницы! Мама с вами.
Анна схватила его за руку:
— Папа, у нас есть деньги! Дать им?
Он вытер ладонью наплывшую на брови испарину:
— Ничего не делайте! Ждите! Я найду помощь… — взгляд был странный, как бы рассеянный не к моменту, с упрятанностью в себя.
Анна не понимала: «Помощь в чужом ему посёлке?» Но растерянно послушалась. Он, выйдя, бесшумно притворил за собой дверь и шёпотом попросил прислугу, чтобы дала ему нож для разделки мяса и выпустила через кухню в сад.
Из окон гостиной сквозь лёгкие летние шторы сеялся в темноту свет, и листва деревьев недвижно дымилась в нём, словно осыпанная серовато-стеклянной пылью. Байбарин крадучись устремился к беседке, всунул нож между досками пола и, торопливо выворачивая одну, отщепил край. Все чувства были так обострены, что ноздри уловили потёкший из щели смолистый запах лиственницы. Он извлёк из-под досок оружие, стал раскрывать коробки с патронами, а узнанное от зятя и то, с чем пришли и как вели себя гости, взрезало сознание неумолимо-характерной простотой: сжимаются клещи, из которых нельзя выскользнуть, а можно лишь бешено рвануться…
Он зарядил двустволку жаканом и вложил в магазин штуцера увесистые патроны. Подбираясь к открытым окнам, слышал, как дышит: нервное усилие давило и, будто прессом, выгоняло из груди воздух. На плече висела двустволка дулами вниз, в руках он держал штуцер, и по стволу зазмеился свет, падавший меж неплотно сдвинутых штор. Хорунжий, невольно отпрянув в тень, задел ветвь, — у него завело дыхание: в гостиной должны были услышать шорох… Кровь замерла в артериях, и перед глазами поплыло…
— Пистолет где у вас всё-таки? — раздался в комнате голос предрика.
— Нет его, сбыл за ненадобностью, — ответил инженер с той конфузливой нотой, которая на свой лад развеивала сомнения в истине.
— Заявлено в трезвом уме и твёрдой памяти! — узнал хорунжий властный голос того, что в кителе.
Голос предрика напомнил уверенный бег к близкому финишу:
— Вам сделали предупреждение, красноармейцы слышали. А за неправду — строго к ответу, невзирая на лица.
Из комнаты доносился шум решительно перемещаемых предметов.
— Нет ничего! — сказал, показалось хорунжему, красноармеец, что давеча успокаивал Лабинцова относительно его имущества.
Раздалось короткое невнятное приказание, и стало слышно, что прошли в столовую. Её окна были тоже открыты, и Байбарин притаился у одного, прильнув к стене. Судя по редковато-беглым шумам, искали в этой комнате уже с прохладцей.
— Полы вскроем! — прозвучал голос старшего чекиста.
— Совсем лишить мою семью сна-аа?! — полоснул оторопью голос зятя.
— Вы же вот их и тревожите, — огорчённо сказал предрика. — Сами создаёте трудности… Советскую власть судите в разговорах.
— Сужу-уу?
— Зачем же делать вид, что это не так, — зачастил предрика в терзании обиды. — Сколько людей слышали вашу панихиду по мусульманам, по контре! Что их расстреляли злодейски, с хитростью, обманом.
Инженер ещё не собрался с ответом, как донёсся голос молодого:
— Говорили или нет?
— Я говорил не против власти Советов, а в том смысле…
— Советы без коммунистов! Эсеровский лозунг! — сказал молодой с радостью поимки.
— Я не против комму…
— Если говорили, — перебил Лабинцова старший, — то это — агитация!
— Вражеская агитация! — подхватил второй чекист. — Подрывная работа!
Прокл Петрович увидел мыслью дальнейшее, и его хлестнуло по глазам. На венце представления устремило в кухню: там была прислуга, и он, с отчаянно исказившимся лицом, кивнул на дверь в столовую. Гримаса подействовала, как должно: женщина скользнула к двери, взялась за скобу и, повернув назад голову, впилась взглядом в Байбарина. Он тихо приблизился и бережно поставил штуцер к стене, слушая, что происходит в столовой.
— Пойдёте с нами и дадите объяснения! — чуть повысился на последних словах голос комиссара.
В то время как хорунжий снимал с плеча двустволку, инженер за дверью запальчиво говорил:
