Бурсак в седле - Поволяев Валерий Дмитриевич (читаем книги онлайн .txt, .fb2) 📗
Новый начальник военно-юридического отдела Михайлов, которому атаман поручил присматривать не только за врагами, но и за друзьями, решил, что в число этих «друзей» неплохо бы включить и самого атамана.
Михайлову стало понятно, что атаман пойдет на что угодно, даже душу продаст, но сделает все, чтобы остаться на своем месте, при булаве; более того — постарается стать главным человеком в буферной республике.
Буферная республика — это японское изобретение, это они выдумали словечко «буферная» и подвели под него материальную базу. В том, что над кривоногой республикой этой будет развеваться белое знамя с красным солнцем посередине, они не сомневались, потому и дали Маленькому Ваньке деньги — совсем недавно, например, выделили кредит в два миллиона рублей.
Кредит этот атаман, естественно, никогда не вернет, поэтому большую кучу ассигнаций (деньги едва влезли в грузовик) можно было считать обычной подачкой, подарком. Дарили подданные «солнцеликого микадо» Маленькому Ваньке и оружие, и боеприпасы, и обмундирование, даже тюк ткани для личных нужд Калмыкова преподнесли — пойдет на второй комплект генеральской формы.
Атаман был доволен. Он обхватил тюк руками и захохотал неожиданно зычно:
— Добрый подарок! Штука сукна мне никогда не помешает. — Кликнул ординарца: — Оприходуй, это, Гриня, незамедлительно. Я куплю, мы с тобой еще одну шинель сошьем. С барашковым воротником — в расчете на здешнюю холодную зиму.
Вскоре Калмыков пошил себе еще одну генеральскую форму, благо в Хабаровске было много хороших портных.
А из Никольска-Уссурийского недобрые вести продолжали поступать: казаки все больше и больше желали свергнуть Маленького Ваньку, орали так, что надо было ватой затыкать уши от их речей: могли полопаться барабанные перепонки:
— Калмыкова — долой! В поганое ведро атамана и — в мусорную яму!
Атаман, когда ему рассказывали об этом, лишь болезненно морщился.
Григорий Куренев сделался ему в Хабаровске самым близким человеком — атаман даже в спальне своей поставил для Грини кровать, чтобы тот охранял его сон. Калмыков опасность ощущал кожей, ноздрями, кончиками пальцев — очень чуток был. Помимо шашки и карабина ординарец теперь обзавелся и дополнительным вооружением — двумя наганами. Это ему посоветовал новый начальник юридического отдела: наган, дескать, самое надежное оружие, никогда не отказывает… Григорий Куренев советом воспользовался — атаман лично вручил ему два ствола.
Выслушав последнего посыльного, прибывшего поездом из Никольска, Калмыков потемнел лицом, раздраженно подергал усами и махнул рукой, выпроваживая посыльного из дома:
— Иди отсюда!
Вечером, когда ординарец подал ему еду, атаман хлопнул ладонью по табуретке.
— Посиди со мною, Гриня!
Куренев безропотно сел, хотя дел у него на кухне было более чем под завязку, — после атамана столько грязной посуды оставалось, как от трех здоровенных неряшливых мужиков. Атаман придвинул к нему крынку с молоком:
— Выпей стаканчик!
Ординарец мотнул головой.
— Благодарствую великодушно. Уже сыт.
— Да пей, лей молоко в стакан, не стесняйся! Может, чарку хочешь?
— Молоко, извините великодушно, Иван Павлович, не стаканами пьют, а кружками.
— Это кто как… И где как. На Кавказе, например, где я родился, пьют стаканами.
— А коньяк?
— Коньяк пьют из турьих рогов. Один рог выпьют — и достаточно. Больше не надо.
Гриня прикинул, сколько же коньяка помещается в большом роге, и восхищенно почесал затылок:
— Это надо ж!
Атаман достал из кармана бумажку с перечнем фамилий, доставленную ему уссурийским посланцем, разгладил ее рукой.
— Хочешь, Григорий, узнать, кто больше всех на меня тянет в казачьей среде? А? — речь у атамана явно была негенеральской — Калмыкову не хватало не то чтобы образования, не хватало даже обычной грамотешки.
— Да вы чего, Иван Павлович? Надо быть дураком набитым, чтобы тянуть на вас, — ординарец изумленно вскинул брови, — это ж все равно, что дуть против ветра.
— Или мочиться.
— Или мочиться, — повторил слова атамана Гриня.
— Есть такие люди, друг мой, есть… И их немало. Вот смотри, — атаман вновь разгладил бумажку. — Первым, естественно, числится Гаврила Шевченко.
— Старый уже, а все ему неймется, — осуждающе проговорил ординарец. — Пфе!
— Старый, но зато опытный.
— О Боге надо думать, о душе, о семье своей, о детях, Иван Павлович, а он… Нет, не понимаю я таких людей.
— Не ты один не понимаешь, Гриня, — народ не понимает. А народ — это о! — атаман назидательно ткнул пальцами в воздух. — Народ — это масса! — Он почмокал языком. — Вторым идет Шестаков, есаул…
— Это кто же такой, очень смелый?
— Есаул, я говорю. Да не один выступает, а вместе со своим сыном, сотником.
— Вот уроды! Не евреи, случайно?
— Нет. Какие евреи могут быть среди казаков, Гриня? Окстись!
— Ныне все может быть, Иван Павлович. Такое может быть, что вы даже не представляете.
— Я представляю все! И знаю все, — обрезал ординарца атаман. — В общем, эти Шестаковы поносят меня больше всех. Даже больше вахмистра Шевченко. — Калмыков сожалеюще вздохнул. — Действительно, уроды. Попугаи! — Он ногтем разрезал две фамилии, отца и сына. — Вот что надо с ними сделать. Как, впрочем, и со всеми остальными. Вот, вот, чтоб наши всегда гнали городских. А этот откуда взялся? Савинков какой-то, подъесаул. Из какой дыры вылез? А хорунжему князю Хованскому чего нужно? Куда он лезет? — Калмыков осуждающе покачал головой.
Ординарец, вторя начальству, также осуждающе покачал головой.
— Я же говорю, Иван Павлыч, чего им неймется? Может, в жабрах муравьи завелись? Либо опилок туда намыло?
— А этот офицеришка, о чем он думает? — атаман громко щелкнул пальцем по листу бумаги. — Куда устремляется? Хорунжий Скажутся…
— О таком я даже не слышал.
— И я не слышал, Гриня, но это ничего не значит. Совсем угорели люди. В бане пересидели! — Калмыков налил себе водки — бутылку с сургучной головкой ординарец предусмотрительно поставил на стол, — налил много, полстакана, залпом выпил. Запил молоком. Покрутил головой: — Уф-ф!
— Хорунжий Скажутин, — задумчиво проговорил ординарец. — Нет, никогда об этом карасе не слыша. И что делать будем с ними, Иван Павлыч? — Григорий указал подбородком на список.
— Только одно, — атаман плоско разрезал рукою воздух, одновременно издал губами чикающий звук, будто отделил противнику голову от туловища, — секир-башка. Других рецептов нет.
— Всем? — ординарец вопросительно постучал ногтем по бумаге.
— Всем, — подтвердил атаман, сжав глаза в жесткие щелки. — Всем до единого секир-башка. Никого не оставлю в живых.
Калмыков говорил с ординарцем откровенно, поскольку знал — Гриня Куренев сор из избы не вынесет. А если хоть одно словечко отсюда выкатится — Гриня знает, что с ним будет, поэтому атаман и не стеснялся. И ничего не боялся.
Заметив, что ординарец жалостно вздохнул, атаман произнес безапелляционно:
— Вопрос стоит так: либо я им сверну голову, либо они мне. Не вздыхай, Гриня, и не жалей никого, жалости здесь места нет. Понял?
Атаман аккуратно сложил лист с фамилиями, ногтем провел по сгибу бумаги и засунул список в карман кителя.
— Вот когда не будет этих людей, тогда я стану чувствовать себя спокойно. И забот у меня никаких, кроме собственного благополучия, не будет. Ясно, Гриня?
С этого дня стрельба в Хабаровске стала звучать чаще. Калмыковцы щипали местных жителей: под прикрытием темноты лазили по подвалам, искали съестное. Если находили — частично съедали, частично безжалостно курочили, разбивая о землю банки с вареньем, заготовленным на зиму, разбрасывали, топтали ногами огромные шлептухи знаменитых хабаровских груздей, расшвыривали целые горы жареного орляка — съедобного папоротника, заменявшего многим беднякам картошку, давили его сапогом. Открыто смеялись, когда кто-то пытался спасти припасенные иа лютую холодную зиму запасы:
