Рыцарь Бодуэн и его семья. Книга 2 (СИ) - Дубинин Антон (онлайн книга без .TXT) 📗
Один раз мы набрели-таки на стадо — сам я его не видел, только слышал радостные крики в передней части войска. Что, что там, спрашивали многие, кое-кто отлучился вперед узнать, что за дела — и вернулся с новостями. Овцы, отличные серые овцы, которых пастухи гнали к Монтань-Нуар на горные пастбища. Овцы достались паломникам Гильема Парижского — благо таковые шли впереди. Наши рыцари из Куси недовольно роптали — войско парижского кантора и так считалось не бедным, благо сеньор его — брат Филиппа де Бове, королевского родича. Разбойники, да и только, ругался мой брат, тоже мне крестоносцы — грабят какое-то жалкое мужичье, всех в пути задерживают! Что ж это такое, ребята, мы сюда пришли овец красть или еретиков карать? Однако я знал, что достанься стадо нашим — ропота бы вовсе не было, по крайней мере, среди людей Куси. Кто ж не любит перекусить бараниной, особенно в долгих военных переходах.
Но это все днем, а к вечеру, когда дорога наша пролегала вблизи самых гор, мы вышли из тени длинного отрога… Сначала опять же услышали крики спереди. Потом прискакал оруженосец от головного отряда, весь белый, его едва ли не тошнило — то ли от скверного зрелища, то ли от ярости. Немецкие пилигримы, рыцари, сказал он, было пять тысяч, теперь пять тысяч трупов, все валялось под солнцем дня три, уже смердит, Господи помилуй, это люди из Фуа. Это сделали люди из Фуа. Приказ от графа Монфора — не останавливаться, продолжать марш со всей возможной скоростью, будут оставлены на месте отряды паломников для захоронения трупов. Все идем к Лавору, и как можно скорее. Пять тысяч трупов. Пусть у них будет трупов не меньше.
Приоткрыв рты, мы выслушали потрясающие новости, не слезая с седел; никто не остановился, никто ничего не сказал. Только потом, когда мы углубились в долину, стало понятно, что это такое на самом деле. Господи помилуй этих людей! Я не знал ни одного из них, но все равно стонал и покачивался в седле — кони наши ступали по трупам, потому как иного пути такому большому войску здесь не было, и эти люди — бывшие люди — трескались и ломались под ногами. Среди наших был один рыцарь немецкого происхождения; матушка у него, что ли, была из имперских дворян, а отец — из Куси. Так этот дядька, Готье, хотя и лет ему было сильно за сорок, ревел как кабан и стучал себя в грудь, говоря сплошь на непонятном языке. С земли пахло кровью, и я говорил себе, чтобы не вывернуть на траву и на мертвых свой завтрак — вот смотри, смотри, как поучительно, как проста и скверна плоть человеческая, вот что мы на самом деле такое. Прах ты, человек, и в прах возвратишься, и нечего тут бояться, это просто мертвая плоть, ты сам станешь таким, когда умрешь.
Да как бы прах — а то гниль сплошная. Даже не жалко было этих немцев — так скверно пахло поле убитых. Не смотреть вниз не получалось, многих тошнило, трупы попадались по большей части обобранные — видно, три дня лежания под открытым небом не прошли даром, постарались мародеры, вилланы окрестных деревень. Кто бы теперь опознал этих немцев — ни щитов, ни котт при них не оставалось, полуголые мертвецы, вилланы ведь везде одинаковы — даже куска ткани не упустят, если можно в хозяйство приспособить. Это сделали люди из Фуа, проходил говор по рядам, будь они прокляты, люди из Фуа, тамошний граф и дети его, и все их вассалы до седьмого колена. И сильно задрожал мой брат, услышав имя среди прочих имен — Жерар де Пепье.
Он ехал и сильно дрожал, и я боялся прикоснуться к нему, а Эд скрипел зубами и говорил такие страшные вещи себе под нос, что я боялся за его голову. Уж не знаю, сколько раз мой брат поклялся убить этого Жерара. А история все обрастала словами — справа от нас какой-то клирик уже рассказывал едущим рыцарям, что впереди с графом Монфором скачет немец, молодой оруженосец из отряда этих вот убитых. И говорит тот молодой, что чудом избежал смерти, рассказывает, как люди графа Фуа подстерегли их засадой у этого самого отрога Черных Гор, не дав германцам времени ни вооружиться для боя, ни перестроиться из простой походной колонны… Многие даже доспехов надеть не успели, говорил клирик, даже копий развернуть. Подлость, мессиры, подлость, невинная кровь пилигримов вопиет к небесам. Пилигримы мирно шли… Собственно, к Лавору и шли, графу Монфору в подкрепление…
Брат обернулся на клирика, и страшно закричал, будто тот и был во всем виноват, что убьет, убьет Жерара де Пепье, катарскую зловонную собаку, и пускай у него, Эда, проказа сожрет все кишки и глаза в придачу, если он не нанижет этого дьявола на свой собственный меч, а то и голыми руками вырвет ему внутренности… Брата начало рвать, его поддержали с двух сторон, потому что останавливаться было нельзя, граф велел продолжать дорогу, ехать как можно скорее, без остановки, без ночевки, до самого Лавора. Граф послал передовой отряд — да нет, сам поехал искать этих людей Фуа — и мой брат все порывался куда-то ехать вперед, присоединиться к передовым, боясь, что Жерара убьют без его участия. Но его удержали, конечно.
Мы продолжали путь уже в темноте; трупы остались позади — под копытами что-то еще хрустело, но запах отступил. Я наконец спешился, чтобы дать коню отдохнуть; мой брат просто сменил коня и теперь ехал рука об руку с немцем Готье, сдружившись с ним за один этот вечер. От авангарда приходили герольды, сообщали, как идут дела. Людей Фуа (именно тогда я впервые услышал название «Фуа») не догнать, они скрылись в направлении Монжискара, отряд Монфора поедет за ними, есть шансы догнать, если те останавливались в прошлую ночь — и под Лавор граф прибудет с опозданием. Монжей пуст, надо идти на Лавор. Граф говорит, отдохнем под Лавором. Лавор заплатит за все, Лавор за все воздаст, граф говорит — он набит еретиками, может быть, он набит и людьми Фуа, этими неизвестными, хитрыми, ненавистными людьми Фуа. Ловкими людьми, которые умудрились до начала большой игры отыграть у нас первую партию.
Бог ты мой, ведь эти немцы тоже шли завоевывать Лавор, запоздало догадался я. И еще запоздало догадался, что когда исчезла вонь и позади остались отряды для погребения, лишь немногие рыцари сохраняют ужас и возмущение первых минут. Скорее они казались раздосадованными — вот, первый тур проигран заранее, и так глупо проигран, нет никаких сил! Эти-то люди видели в жизни трупов побольше моего, сказал я себе, надо приучаться, если хочу стать мужчиной, к виду мертвых тел. Только капеллан Куси продолжал еще долго разглагольствовать о том, что земля вопиет об отмщении, что близка кара Господня на вероломных убийц, но хриплый голос его во тьме звучал весьма угнетающе, и кто-то из рыцарей вскорости попросил святого мужа помолчать. Вот тебе и Монжей, Монжуа, радость моя, думал я совершенно некстати, спотыкаясь в темноте на каменистой дороге. Монжуа — так восклицает обычно «король паломников», тот, кому первым повезло по пути увидеть с высокой горы святой город Иерусалим…
«Аще забуду тебя, Иерусалиме…»
Темнело здесь быстрее, чем у нас, и ночь казалась совсем черной; только тени гор позади показывали, что есть чернота еще темнее черноты небесной. От света факелов по сторонам войска совсем не видно было звезд. «Ничего не скажешь, отличное начало похода», сказал кто-то у меня за плечом. Я обернулся — это был парнишка моих лет, с очень большими в темноте глазами. Он тоже вел коня в поводу. «Мерзко, верно ведь?» Я пожал плечами. «Отец говорит — пожалуй, хватит, — сказал мне мальчик, — каков бы ни оказался этот Лавор, мы после него, пожалуй, обратно. Э? А вы как? Деньги деньгами, а с сарацинами и то лучше. Дерьмо чертово, а? Как думаешь?» Я ничего ему не ответил, что ж тут ответишь, и он куда-то девался. Потом уже я подумал, что он говорит с первым попавшимся человеком, чтобы не бояться — и верно, страшно оказалось в этой земле, такой чужой, ужасно чужой… И решил ответить что попало, парень же не виноват, что мне так скверно, — но собеседника уже не было.
Вот что называется — начало Страстной недели. Сплошные страсти.
Никак мы не могли прийти в себя после тех трупов. Даже мой брат такое видел впервые — а я и подавно. Конечно, немцы — люди чужие, но ведь рыцари, христиане… Даже если бы и сарацины так не погребенными гнили на равнине, Господь бы, я думаю, очень страдал. Легат Арно-Амори отслужил по убиенным роскошную мессу, мы всем войском отчитали за них «Angelus», свет вечный да светит им — а все-таки они пару раз снились, не желая, видно, оставаться не отомщенными: особенно запомнилось телесное ощущение — когда ноги коня ступают по подающейся вниз мертвой плоти.
