Фиалковый венец - Триз Джефри (читать полную версию книги .txt) 📗

— Да, но…

— Твой путь ясен. Я буду гордиться сыном, который выступает в Народном собрании. Отечеству нужны честные государственные мужи, иначе нам не вернуть былой славы.

Итак, было решено, что он будет учиться у Милона, чтобы уметь облекать свои мысли в наиболее выразительные слова. Алексид, правда, по-прежнему считал, что эти слова могут пригодиться для чего-нибудь получше, чем длинные речи в Народном собрании, но, как бы то ни было, пока ему приходилось послушно выполнять волю отца. Вот почему он очень обрадовался, когда привратник сообщил им, что ученый муж немного нездоров и занятий не будет.

— Чем ты сейчас займешься? — спросил Леонт у сына. Сам он торопился в свою гончарную мастерскую, чтобы проверить, взялись ли рабы за дело или проводят время в болтовне, обленившись за дни праздника.

— Ну… — начал Алексид неуверенно. — Я, пожалуй, зайду к Лукиану. Мы сыграем в мяч или, может быть, погуляем за городом.

Леонт кивнул. Ему была по душе дружба сына с Лукианом. Лукиана был красив, но ничуть не изнежен; он отличался во всех видах атлетических состязаний и поиcходил из весьма почтенной семьи — все его предки были коренными афинянами и в то же время не хвастали неправдоподобной родословной, восходящей к богам. Короче говоря, Леонт считал, что дружба с таким юношей во всех отношениях полезна его сыну.

— Если вы отправитесь не прогулку, — сказал он, — то зайди в нашу усадьбу. Предупреди там, что я на днях у них побываю, так чтоб все было в полном порядке.

— Хорошо, отец.

Полчаса спустя Алексид и Лукиан уже выходили из города через восточные ворота. Небольшая деревенская усадьба Леонта (у него, как и у большинства афинских ремесленников, был свой загородный дом) лежала стадиях [16] в сорока от Афин. Алексид любил белый дом, уютно укрывшийся среди зеленых холмов, любил окружавшие его серовато-серебристые оливковые деревья и виноградники на склонах, жужжащих пчел и хлопотливых кур, поросят, старого осла и двух коров с удивительно кроткими глазами.

Друзья передали приказание Леонта старику крестьянину, который вместе с женой присматривал за хозяйством, немного отдохнули в тени и, напившись молока, отправились дальше.

— Пойдем-ка вверх по реке, — предложил Лукиан.

— Ладно. Можно будет искупаться.

Они свернули с дороги и пошли через фруктовые сады туда, где в узкой долине катил свои воды Илисс, стремительно сбегавший со склонов Гиметта и Пентеликона.

Смуглый, черноволосый Лукиан, стройный и изящный, как чистокровный скаковой конь, был немного выше Алексида. Коренастый Алексид прыгал с камня на камень, словно молодой козленок, встряхивая каштановыми кудрями. Давным-давно они поклялись в вечной дружбе по примеру Ахилла и Патрокла [17].

Алексид всегда немного гордился дружбой с Лукианом — ведь тот мог выбрать себе в друзья кого угодно. Многие мальчики набивались ему в приятели. «Ты мне нравишься потому, — как-то признался ему Лукиан, — что никогда ко мне не подлизывался и не надоедал мне. И мне с тобой весело».

В дубовой роще закуковала кукушка. Молоденькая травка на склоне пестрела фиалками. В окрестностях Афин они зацветают в начале декабря и цветут до середины мая.

— Река еще не обмелела, — заметил Лукиан.

Летом Илисс совсем пересыхал и превращался в цепочку мелких прудов среди белых каменных россыпей. Но пока его все еще питали зимние снега и весенние ливни. На камнях кипела белая пена, с высоких уступов, словно длинные зеленые гривы, ниспадали водяные струи. Ниже водопадов река разливалась прозрачными заводями, где можно было разглядеть на дне самые мелкие камешки.

В одной из таких заводей они и искупались. Вода была ледяная, так как над ней смыкался лиственный свод, сквозь который солнечным лучам было нелегко пробиться. Но там, где они достигали воды, на ее поверхности плясали ослепительные пятна, расцвечивая яркими зайчиками серые скалы над заводью. Алексид как зачарованный следил за этой игрой красок.

Лукиан, резвясь в заводи, как дельфин, окатил его градом брызг.

— Да очнись же, Алексид! Или ты вдруг окаменел?

Еще несколько минут они гонялись друг за другом и ныряли, а потом вылезли на залитый солнцем уступ. Их мокрая кожа блестела, и оба были похожи на статуи — Алексид на бронзовую, а Лукиан на вырезанную из слоновой кости.

— Жаль, мы не захватили оливкового масла, чтобы натереться, — недовольно проворчал Лукиан.

— Того и гляди, ты начнешь носить с собой флакон с притираниями, — засмеялся Алексид.

— Ну, я не такой дурак. Пусть ими хвастают щеголи. Вроде этого Гиппия.

Лукиан презрительно усмехнулся. Флаконы с притираниями, так же как длинные волосы, ароматные смолы и драгоценности, были непременной принадлежностью юных отпрысков «первых афинских семей», как выражались они сами. Сограждане, впрочем, называли их гораздо менее лестными словами.

— Скажи-ка мне еще раз стихи, которые ты о нем сочинил, — попросил Лукиан.

Алексид выполнил его просьбу и добавил еще несколько тут же сочиненных строк. Лукиан одобрительно засмеялся:

— Очень неплохо!

— Ну, это-то совсем не трудно. Такие безделки слагаются сами собой, было бы подходящее нестроение. Вот если бы я умел сочинять настоящие стихи!

— Как Гомер?

— Нет! В наши дни нельзя писать, как Гомер.

— А как кто?

— Как Еврипид.

Лукиан, по-видимому, не ожидал такого ответа.

— Мой отец невысокого мнения в Еврипиде, — сказал он. — Он называет его «этот проходимец». Говорят, его мать была простой рыночной торговкой и продавала овощи, а он развелся с женой и…

— Все это только сплетни! — Алексид порой досадовал на друга: ну почему Лукиан всегда думает, как все, и никогда ни в чем не сомневается? — А если это даже и правда, его трагедии не стали от этого хуже.

— Отцу и его трагедии не нравятся. Он говорил, что они внушают людям всякие мысли.

— Ну и что? По-моему, это-то и хорошо.

— Ты прекрасно понимаешь, что я хотел сказать, — ответил Лукиан, перекатываясь набок и подставляя солнцу последние невысохшие капли влаги между лопатками. — И, во всяком случае, спорить я не собираюсь. Ты всегда ухитряешься так истолковать мои слова, будто я неправ. Но мой отец знает, что говорит, и он постарше тебя.

— В таком случае, Еврипид мудрее нас всех, — ответил Алексид, и в его карих глазах вспыхнули лукавые искорки. — Ведь ему уже стукнуло семьдесят, а может, и больше.

Освеженные купанием, друзья надели свои хитоны и пошли дальше по ущелью, неся сандалии в руках, чтобы переходить перекаты вброд.

— Мне тут нравится, — сказал Алексид. — Мы совсем одни, и кругом на десятки стадиев ни одного человека.

— Что это? — Лукиан вдруг остановился, ухватившись правой лукой за молоденькое деревце, чтобы не потерять равновесия: в эту минуту он как раз взбирался по крутому, нагретому солнцем склону.

Алексид прислушался, но услышал только журчание и плеск воды на камнях.

— Наверно, опять кукушка? — спросил он.

— Нет. Какая-то музыка.

— Музыка — здесь?

— Так мне показалось. Как будто флейта или свирель. Но ведь этого же не может быть, правда?

— Конечно! Если только тут не скрывается сам бог Пан. А смертных пастухов поблизости нет, — пошутил Алексид.

Но Лукиан чуть-чуть побледнел.

— Не следует говорить такие вещи, Алексид!

— Но ведь в этих местах и правда никто не пасет ни овец, ни коз…

— Я не о том. Не следует упоминать имя бога… да еще таким тоном.

Это может плохо кончиться.

Алексид весело улыбнулся:

— Мне еще не доводилось слышать, чтобы Пан бродил под самыми стенами Афин. Интересно было бы взглянуть на него.

— Да замолчи ты наконец! — воскликнул Лукиан. — На богов смотреть нельзя.

— А ты знаешь людей, которые их видели?

— Нет. Но в старину это бывало очень часто.

— В седую старину, — согласился Алексид. — По правде говоря, поэтам без таких встреч пришлось бы туго. А какая это была музыка?