Журба(Повесть о хорошем человеке) - Щербак Владимир Александрович (читать книги без регистрации .txt) 📗
— Гарный письмэнник! Мий земляк…
— Но ведь Гоголь родился в Полтавской губернии, а ты родился в Черниговской…
— Много ты знаешь! Учился он у нас в Нежине… А знаешь, Ваня, что наша хата стояла на том месте, где Тарас Бульба потерял свою люльку?
— Ты все врешь, диду! Во-первых, Тарас выдуманный герой, а во-вторых, Запорожская сечь находилась на юге.
— Так я ж не кажу, что я там жил. Це мий дид жил там, под Екатеринославом. Тэж запорижцем був, Яхвимом звали. И Тараса лично знав, ничого он не выдуманный!
— А расскажи, диду, как казаки с татарами воевали.
— Та вже рассказывал…
— Еще расскажи. Я ведь тебе Гоголя сколько раз читал!
— Ладно. Слухай…
Дед Сергей, как и все спасские хохлы, говорил обычно по-русски с вкраплением украинских слов, но когда рассказывал свои многочисленные байки, обязательно переходил на родную мову.
— Ось зробылы казаки пушку — деревяку, гарну, тильки трошки криву — ось таку! И пишлы воевать татарву. А командовал ими Яхвим Журба. Ось вин и командуэ: «Хлопцы, по коням!» Казаки, як горобцы, за симь часов на коней позаскакивалы тай поихалы. Ихалы воны, ихалы — як симь дней, так симь верст, аж кусты мелькають! Приихалы. А татарвы, татарвы! Чи дванадцать, чи трынадцать. Ось Яхвим и командуэ: «Хлопцы, в битву!» Бились казаки, бились, пока не зровнялись: у них трынадцать, и у нас трынадцать. Тоди Яхвим командуэ: «Хлопцы виддыхать!» Хлопцы заварили галушки, а Яхвим пийшов квиточки для коханой своей збираты. Ось вин квитки збирае, а за ним косой киргизяка з кривою соблюкою! Вин тоди бачит, шо дило погано, тай кричит: «Хлопцы, рятуйтэ!» Казаки тут — шо робыты? За галушки — тай в пушку! Залили тай ще пидпалыли. Воно там кипило, кипило, шкварчало, шкварчало, а потим як бабуляхнэ! Усих татар вбыло. А одна галушка розумная была… Та за тем киргизякою! Тоди вин вскочил в курень, а вона стала пид виконце тай пиджидае. Вин тильки дверь отчинил, а вона його по лбу — бац! — тай годи! Поихалы казаки до дому. Едут, едут, а собака дэсь брэше, брэше, ось так же як я вам зараз брэшу!
Бабка Евдоха смеется смешно, как-то так: «хю-хю-хю», стыдливо прикрывая рот углом головного платка, а Ванюшка хохочет во все горло, до боли в животе, хотя слышал байку не один раз.
Семинария продолжала политизироваться. До уроков, после них, на переменах, в уборной, во дворе ученики с детской прямотой пытали друг друга: «Ты за кого?» Имелось в виду: за эсеров или большевиков, за меньшевиков или кадетов. Все это напоминало какую-то игру, и Ванюшка Журба в ответ на подобные приставания лишь досадливо дергал плечом: «Я ни за кого! Я сам за себя!». Однажды Степан Сологуб, здоровенный парень, этакая орясина, выше всех в классе на голову, а малорослого Вани так и на две, остановил его в коридоре и, глядя недоуменно, словно увидел в первый раз, сказал:
— Присматриваюсь я к тебе, Журба, присматриваюсь — никак не могу понять, что ты за человек!
— Человек как человек! — буркнул Иван. — Чего надо-то?
Вдвоем они смотрелись как воробей с петухом.
— Чего ты лебезишь перед халдеями, чего лезешь в первачи?
— Ни перед кем я не лебежу… не лебезю… и никуда не лезу. Я хочу учиться и учусь.
— А все вокруг пусть горит синим пламенем? — сощурился Степан. — Пусть наши солдаты гибнут на фронте? Пусть их семьи дохнут с голоду? Пусть хлопцы — твои ровесники — на цемзаводе, на Свиягинском лесопильном, на Нововладимировском скипидарном работают по 12–14 часов? Пусть?!
— Я тоже, между прочим, не буржуй! — вспыхнул Иван.
— Вот именно! — подхватил Сологуб. — Ты сын рабочего, внук крестьянина, поэтому не имеешь права оставаться в стороне от классовой битвы. Кстати, вспомни, кто тебе помог поступить в семинарию? Народ! А если буржуи обратно посадят царя на престол, что с тобой будет? Молчишь? — Сологуб заметил, что Журба поник головой, и смягчил тон. — Я ведь тоже хочу учиться, и мы обязательно будем учиться, но сначала наведем в стране порядок. Понял?
— Не очень, — честно признался Иван.
— Ладно, поймешь еще. Я тоже не в одночасье понял. На-ка вот, почитай для начала. — Степан протянул ему довольно засаленную книжицу, на обложке которой с трудом прочитывалось: «Пауки и мухи».
— Это что, про насекомых?
— Сам ты насекомый! Про капиталистов и рабочих. Это азбука революционера!
Через несколько дней Журба вернул книжицу Сологубу и на вопрос: «Ну как?» — молча покачал головой.
— Не понял или не понравилось?
— Не понравилось.
— Дать что-нибудь другое?
— В этом же роде?
— Да.
— Не надо. Я сейчас читаю «Войну и мир». Вот это вещь!
— Ну и читай своего графа! Эх ты… слепой щенок!
«Союзники» надолго отстали от Ивана. Между тем в затерянный на просторах Дальнего Востока уездный городок одна за другой врывались, подобно тайфунам, вести, прекрасные и грозные. В Питере произошла еще одна революция! К власти пришли Советы! В Приморье началась интервенция!
…Многие русские города гордятся тем, что на их землю никогда не ступала нога иноземного солдата. Владивосток же на пятьдесят восьмом году своего существования — возраст для города почти младенческий — испытал нашествие войск двунадесяти, как говаривали в старину, стран.
Сначала они вошли в воды Владивостока — в бухту Золотой Рог. «На мирно голубевший рейд был, как перчатка, кинут крейсер», — писал в те дни молодой приморский поэт Коля Асеев. Таких «перчаток» — вызовов — в восемнадцатом году и позже интервенты накидали на акваторию бухты немало: американский крейсер «Бруклин», японские «Ивами» и «Асахи», английский «Суффолк», итальянский «Витторе Эммануил», французский «Жанна д’Арк» и прочие греки и румыны…
Сам Владивосток тоже напоминал корабль, громадный океанский лайнер, лежащий в дрейфе: его мачтами были сопки Тигровая и Орлиная, надстройками — дома по их склонам, а ватерлинией — Светланская улица, тянущаяся по-над бухтой Золотой Рог. И этот красавец-корабль чуть ли не ежедневно брали на абордаж чужеземные пираты.
Гудели судовые гудки, громыхали якорные цепи, посвистывали паровые лебедки, и на причалы волна за волной обрушивались десанты. Слышались разноязыкие команды, мелькали разноцветные лица и знамена. Походными колоннами под грохот барабанов шли незваные заморские гости по главной улице города. Подкованные сапоги высекали из дикого булыжника бледные искры. Задумчивые першероны тянули орудия, полевые кухни и фуры с армейским добром.
Узкие тротуары были забиты народом. В толпе говорили о том, что японцы, высадившиеся во Владивостоке первыми, сделали это для того, чтобы защитить своих подданных, проживающих в городе, потому что в конторе некоего Исидо (или как там его?) неизвестными были убиты два клерка, но скорее всего это сделали сами японцы, точнее, ихние спецслужбы, чтобы создать предлог для интервенции; велись и другие подобные разговоры. Горожане — одни с громогласной радостью, другие с угрюмым молчанием, третьи с недоумением — смотрели на этот странный парад завоевателей, с которыми никто не воевал. Появление каждой колонны сопровождалось репликами и комментариями зевак.
— Гляньте, ребята: нипонцы! Экие махонькие!
— Эти махонькие уже один раз набили нам морду! В пятом году.
Четким мелким шагом, остекленело глядя перед собой, шли низкорослые солдаты в мундирах цвета хаки, с поперечными красными погончиками, в фуражках с желтыми околышами, в тяжелых ботинках с обмотками. Винтовки с примкнутыми штыками они несли на плече.
— А это кто такие нарядные?
— Кажись, макаронники…
Итальянцы в голубой форме, в синих беретах, в башмаках на толстой подошве и обмотках все того же небесного цвета, шли какой-то странной подпрыгивающей походкой, вроде как легонько бежали трусцой.
— Ой, держите меня, умру! Девки идуть!
— Какие девки, дура! Не видишь разве — с бакенбардами!
«Девками с бакенбардами» были шотландские стрелки — одно из подразделений британского контингента. Они были одеты в короткие гофрированные юбочки из клетчатой ткани и кокетливые береты с помпонами. Зато второй отряд англичан — 25-ый батальон Миддльсекского полка — более походил на солдат: мундиры, сапоги, каски. Правда, офицеры выглядели франтами: у многих в глазницах поблескивали монокли, в руках посвистывали стэки.
