Южане куртуазнее северян (СИ) - Дубинин Антон (мир бесплатных книг .txt) 📗
Графу Анри было недосуг разбираться в тонкостях чужих родовых проклятий; просто Алена де Мо он не любил. Ни за что, чисто инстинктивно — как рычит и поднимает шерсть на загривке пес, чувствуя чуждый кошачий запах. Нелюбви своей благородный Анри старался не выказывать — но она иногда сама собой вылезала наружу, сквозя в пренебрежительной речи или во взгляде, и человек болезненно ранимый, как Ален, конечно же, не мог этого не замечать.
Вот и сейчас он, излагая свою просьбу, внимательно следил за сменой выражений на лице сеньора — и порывистому Анри казалось, что холодный взгляд вассала копается у него в голове. Он нахмурился и отказал.
И всего-то хотел де Мо пустяка — когда в следующий раз, ко дню Всех Святых, соберется Мари в Пуатье, он просился сопровождать ее: там намечался турнир, и последний представитель своего рода хотел в нем поучаствовать. А заодно пожить при дворе госпожи Алиеноры. Ведь там, говорят, то и дело собирается цвет французского рыцарства, и пуатьерский двор в присутствии королевы двух королей обретал тот самый блеск и размах, к которому столь стремилось честолюбивое Аленовское сердце… Но Анри, двинув бровями и следя взглядом за возней оруженосцев, обронил только несколько слов:
— Да нет, не стоит, благодарю вас. Кретьен съездит.
Де Мо втянул губы. Этого имени ему вообще слышать не хотелось, особенно в подобной речи; терзая суставы пальцев так, что они трещали (от отца унаследованная привычка, в свое время раздражавшая еще старика Тибо), он осведомился, пристало ли в столь почетную поездку отправлять человека столь низкородного.
— Кроме того, ведь есть немало дворян, готовых услужить вашей супруге, мессир, — голос его столь явно упирал на слово «дворян», что Анри вскинулся.
— Да нет, Ален, я же сказал, — Кретьен съездит. Не утруждайте себя, ему уже не в первый раз. Это все, о чем вы хотели говорить?.. А то я, в общем-то, занят…
Анри не любил, когда не любили его друзей. В частности — его лучшего друга, которого давняя близость еще Бог весть когда сделала для Анри равным. Которого, черт возьми, не за что не любить!.. А тут еще всплывает эта дурацкая куча навоза, эта беда с «незаконным» Кретьеновым рыцарством, намеки на его, Анри, самоуправство, которыми графу Тибо все уши прожужжал, помнится, отец этого самого де Мо…
— Нет, монсеньор, — голос Алена от гневной обиды стал совсем высоким. — Я еще хотел… сказать, если позволите.
— Ну, так говорите поскорее, — еще не предвидя беды, нетерпеливо хлопнул перчаткой по бедру владетель Шампани. Так, с досадливым желанием поскорей освободиться, он взял легкою рукой кубок с отравленным напитком и выпил его единым длинным глотком.
(Говорите и ступайте прочь, вы мне надоели, просквозило в его голосе — да, та самая раздраженная нотка, которая никогда не прозвучала бы, обратись он к своему любимцу… К черноволосому простолюдину, которого Анри подпустил к себе ближе, чем брата. Если б не это, все могло бы случиться иначе, но теперь де Мо уже не мог не ударить в ответ.)
— Как вам угодно, мессир… Не мне вам советовать, кому стоит доверять, мессир — рыцарям, чьи отцы служили вашим предкам верою и правдой, людям благородной крови или…
— Да, де Мо? Так кому же? — брови Анри опасно сошлись на переносице, но было уже поздно.
— Тому, кто носит рыцарские шпоры противу всяких правил, только по вашему, монсеньор, попустительству. Наглому простолюдину, который столь хорошо втирается в доверие, чтобы потом топтать ногами вашу честь… За вашей же спиной…
— Ты о чем это, де Мо? — глаза графа опасно сузились, а голос стал похож на бритву. Холод уже коснулся его спины, но он все еще не желал слышать. Все еще был открыт для стрелы.
— О том, монсеньор, — (теперь это слово прозвучало почти издевательски), — о том, о чем весь труаский двор говорит уже более года! Похоже, вы единственный, кто еще об этом не знает, и открыть вам глаза — это мой христианский долг.
В глазах у Анри на миг стало темно, будто его оглушили, и сквозь ватную темноту до слуха долетел конец захлебывающейся фразы:
— Да, мессир, отправляйте же в Пуатье своего достойного трувора, пригревайте и далее змею на груди — доверяйте и впредь любовнику вашей жены!..
Слово было сказано, отмщение свершилось. Ален чуть ли не в тот же миг пожалел об этом — потому что ему стало очень страшно. Даже слегка дрожа от нервного возбуждения, он встретил взгляд Анри — и на какой-то миг у него перехватило дыхание. Граф шагнул к нему, просто-таки полыхая гневом, и все — даже ничего не подозревавшие юные оруженосцы на другом конце двора — затихли и обернулись, поняв, что сейчас Анри вассала ударит. Может быть, даже убьет.
Несколько секунд Анри в самом деле был близок к этому; если б ошеломление сработало чуть слабее — совсем ненамного, — а лицо де Мо оказалось чуть менее вызывающе отчаянным, все бы кончилось очень дурно. Но Анри только швырнул перчатки на землю — не вассалу под ноги, а просто в сторону, очевидно, даже не поняв, что это у него в руке за штука — и прохрипел голосом трехдневной простуды:
— Что… что ты сказал?
— Правду, мессир, — достойно отвечал де Мо, бледный, как труп; у него уже не осталось, чего терять, хуже сделать было невозможно. — Вы можете спросить у… других, если мне отказываете в доверии… я же только радею о вашей чести, мой сеньор. Только о вашей чести.
Мир пришел в движение, юный Колен ударил копьем в красный щит, конь под присмотром старика Аймона затанцевал на месте, какая-то большая серая птица (ворона?) низко пролетела над ристалищем, шумя тяжелыми крылами. Анри перевел дыхание.
— Грязная ложь, — тихо и раздельно сказал он, нависая над хилым Аленом, закусившим обе губы. — Если ты хотел клеветой добиться бедствий и смут, тебе это не удалось, низкий лжец. Еще раз повторишь — я тебя убью. Пошел прочь, вассал.
Де Мо побледнел еще больше, хотя, казалось бы, это уже невозможно. Он стал даже каким-то прозрачным. Гордая фраза вроде «Вы назвали меня лжецом, мессир, а это ни для кого не проходило безнаказанным» умерла у него на губах. Он понял, что Анри и правда его убьет. Прямо руками придушит, не посмотрев на высокое рыцарское звание. И хотя тени отца и брата изо всех сил взывали со дна его сознания, Ален де Мо на этот раз им не внял. Он смог выдавить только:
— Я… не лжец. Я… готов доказать, что…
— Пошел прочь, — еще тише повторил мессир Анри. Зрачки его сузились до черных точек. Но в жилах Алена де Мо все же текла древняя и отважная кровь, и теперь он, вместо того, чтобы быстро убежать куда его послали, смог учтиво поклониться, отступая на шаг, и осведомиться чуть слышно:
— Как я должен это понимать, мой сеньор? Как приказ удалиться в замок или… удалиться совсем?… За пределы замка или… графства?..
— Прочь! — гаркнул Анри с такой силой, что оруженосец по имени Эдмон уронил уже занесенное для удара копье, конюх Аймон подпрыгнул на месте, а маленький паж, в чью обязанность входило копья подавать, на вдохе захлебнулся воздухом и закашлялся. Испуганно обернулись все, включая даже коней; Ален коротко поклонился еще раз и пошел прочь, споткнувшись на ровном месте раза три. Его трясло.
Анри обвел глазами широкий двор. Лицо его было красным и слегка перекошенным; он с силой ударил кулаком о ладонь и крикнул оруженосцам, замершим, как герои рождественской пантомимы на тему «Волхвы, следящие полет святой Звезды»:
— Ну, что встали? Продолжаем! Копье подобрать! Вперед!
Паж подал копье, неуверенно оглядываясь на графа. Антуан, оглядываясь точно так же, сомкнул руку на древке. Еще один оруженосец, пеший на тот момент, подобрал с плит перчатки господина и неуверенно переминался с ноги на ногу, не смея просто так их отдать. Анри сам протянул руку, чтобы взять их, и криво улыбнулся:
— Ну же, юноша, все в порядке… Я вас не съем. Не отвлекайтесь, сейчас ваша очередь.
К ужину Анри спустился мрачнее тучи. Дело не в том, что он хоть на минуту поверил клеветнику Мо — нет, конечно, об этом не могло идти и речи. Что с ним делать, Анри пока точно не решил — отослать куда-нибудь подальше, например, и забыть о нем к чертовой матери. С ним все понятно. Только вот… что-то не так стало теперь у графа в душе, что-то очень важное там нарушилось, и он уже попросту не мог видеть вещи в прежнем свете. Яд медленно начинал действовать, отравляя все его помыслы, и против воли, против желания благородного человека он припоминал теперь всякие мелочи, ничего не значащие фразы, случайный взгляд — все, что в новом, отравленном свете складывалось в какую-то неимоверно уродливую мозаику.
