Морские нищие (Роман) - Феличе Арт. (полные книги .TXT) 📗
Он остановился. Спазма сжала ему горло. Справившись с собой, он продолжал:
— В Сарагоссе жил наш родственник. Он приютил их на время, а потом дал денег и отправил ко мне в Валенсию. Там солнце и морской воздух вернули бы сестре здоровье… Но мне не пришлось увидеть их обоих. В одной придорожной венте, в бреду, Гюлизар стала петь про «Сады Пророка» — песню тоски по свободе. Хозяин венты думал, что у дяди много денег, и захотел поживиться. Он выдал их монахам… Те схватили обоих и бросили в тюрьму.
Голос Рустама снова оборвался. Генрих слушал, закрыв лицо руками.
— Их бросили в тюрьму, — повторил хрипло Рустам, — и стали пытать. Дядя держался долго — не хотел губить дочь. Но, когда узнал, что Гюлизар от первой же пытки умерла, начал громко проклинать палачей и признался, что всегда исповедовал ислам, а христианство ненавидел… И его сожгли вместе с мертвым телом Гюлизар. Проклятые, они сожгли старика, который за всю жизнь не сделал ни одного злого дела! Они сожгли тело замученной Гюлизар. Они сожгли и мое сердце, — добавил он почти спокойно. — И теперь на месте сердца у меня огонь их костра…
— Зачем ты в Бургосе? — тихо спросил Генрих.
— А не выдашь? — засмеялся зло Рустам. — Знаю, что не выдашь. Так слушай еще… Я узнал, что здесь живет великий инквизитор, и вот я пришел сюда.
— Зачем?
— Ты думаешь — просить вернуть жизнь сожженным или подарить ему красивое фаянсовое блюдо?.. Нет. Я хочу попросить «святого судью» гяуров погасить пламя в моем сердце…
Генрих не сводил с него глаз.
— Я шел сюда издалека, чтобы убить святого судью мушрикинов и его кровью смыть свою скорбь, свою ненависть, свою муку.
— Постой! — Генрих сжал Рустаму плечо. — Ты хочешь мести? Ты выбрал неверный путь. Ты убьешь одного инквизитора, а их десятки, сотни, и великих и малых… Ты погубишь себя напрасно.
Рустам молчал.
— Нет, здесь, в Испании, борьба пока невозможна. Испанская инквизиция, как змея, обвила весь полуостров. Что сделаешь ты один? А у меня на родине, в Нидерландах, таких, как ты, много. Там все сердца горят твоим пламенем. Поедем со мной в Нидерланды. Моя родина нуждается в таких, как ты.
Рустам продолжал молчать…
— Едем, Рустам! Едем! Там ты нужен. Там — твои новые братья…
— Сейчас? — страстным шепотом спросил мавр.
Генрих покачал головой:
— Нет… Как только инфант накопит достаточно денег, мы составим окончательный план.
Рустам сразу точно погас.
— А ты все еще не перестал возиться с королевским сынком? — спросил он холодно.
— Рустам, — сказал Генрих, — инфант — мой друг.
— Друг?.. — Мавр пожал плечами. — С ненадежным же другом ты задумал освобождение родины. — Он резко встал и протянул руку: — Хорошо, я помедлю со своей местью. Ты прав: убрать одного инквизитора слишком мало. Это плохая помощь моему народу. Я подожду, но только немного. Завтра же я буду в Мадриде. Ты найдешь меня в любое утро на ступенях Почтового дома.
Он ушел, не оглядываясь. Генрих следил за удаляющейся высокой, крепкой фигурой. Он думал о разнице между этим простым сыном затравленного народа и капризным, нерешительным и болезненным Карлосом.
Капкан
Оранский отдавал последние распоряжения. Спешно вы званный из-за границы Рудольф ван Гааль уже дал ему полный отчет в делах. Старый воин объехал вместе с Людвигом Нассауским не один двор курфюрстов, ландграфов, побывал и у императора Максимилиана в Австрии. Всюду они с жаром описывали события в Нидерландах, призывали владетельных особ к оказанию помощи стране.
Никогда еще жизнь не казалась ван Гаалю такой полной. Он впервые научился читать мысли людей: понимать преследуемые цели, угадывать личные расчеты. Да здравствует старость!.. Еще недавно она тяготила его, а теперь принесла счастье, которое он не испытывал даже в годы лихих битв императора.
Обходя с ван Гаалем подвалы своего брюссельского дворца, Оранский впервые по-настоящему оценил труд старика. Он оглядывал сверкающие груды мечей, развешанные по стенам латы, панцири, нагрудники, щиты, шлемы, осматривал прочные копья, арбалеты и грозное огнестрельное оружие. И в десятый раз жал старику руку.
Старый рыцарь в смущении сказал:
— Вы не по заслугам благодарите меня, ваша светлость. Должен признаться со всею честностью, что мною руководила тогда единственно врожденная любовь ван Гаалей к оружию…
Оранский обнял его:
— Вы скромны, как девушка, мой дорогой потомок славных ван Гаалей!.. Кстати, я давно не получал писем от вашего племянника. Швенди намекает, что его нет в Мадриде, что он деятельно подготовляет приезд в Нидерланды очень высокого лица. Думаю, что речь идет об инфанте. Напрасно Генрих тратит столько сил на это. Инфанта не знают в Нидерландах, да и сам он, мне кажется, не создан для роли вождя народа, борющегося за свою жизнь.
Возле кабинета Оранского ждал молодой еще человек в бархатном коричневом камзоле, с маленькой светлой бородой и длинными волосами, рассыпавшимися по белому воротнику.
— Познакомьтесь, — сказал Оранский, — и будьте друзьями, как сыны одной родины. Рыцарь Рудольф ван Гааль из Гронингена, пример доблестного мужества, и мастер Антоний Оливер из Монса, живописец-патриот.
Новые знакомые пожали друг другу руки.
— Друзья, — сказал принц, усаживая их в кабинете рядом с собой, — в недалеком будущем ожидаются большие события, и мы должны принять в них участие. А пока вам, друг мой, — обратился он к старому воину, — предстоит нелегкая работа: переправить в полной тайне и, по возможности, спешно все приведенное в порядок оружие в мой замок Дилленбург. Мои конюшие — верные люди, они предоставят вам лошадей. Торопитесь, дорог не день, а час.
Гааль сейчас же встал, раскланялся и быстро вышел.
Живое, открытое лицо художника выражало нетерпеливое ожидание. Оранский подсел к нему:
— Я вам уже сообщал о планах короля. Альба готов в путь. Войска под его знаменами собраны. Время летит неудержимо, и скоро тяжелый сапог испанского полководца коснется нашей земли. Вам предстоит более трудная задача, чем перевозка оружия, вы знаете — какая. Завтра я еду на свидание с графом Эгмонтом. На последнее свидание, — повторил он почти пророчески и, резко встав, подошел к окну. — Все-таки жаль покидать Брюссель!.. Я всегда был неравнодушен к этому веселому городу.
Свидание состоялось в доме деревенского мэра, на пути между Брюсселем и Бредой. Вильгельм Оранский и Эгмонт съехались туда теплым апрельским вечером. Бледный месяц чуть заметным светлым пятном плыл по погасшему небу. Только ало-золотая полоса все еще горела на западе. В маленькой комнате второго этажа было тихо. В открытое окно лилась душистая свежесть ранней весны. Белела скатерть накрытого для ужина стола.
Оранский сидел, подперев подбородок руками, и слушал. Все еще стройный, моложавый Эгмонт верхом на стуле, точно на боевом седле, держал полученное им на днях письмо из Мадрида.
— Государь собственноручно ответил мне, — говорил он. — И ты сам увидишь, Вильгельм, что твои опасения напрасны. Слушай!.. — И он начал читать: — «Mon cousin [34], мне было очень приятно узнать из ваших писем, что вы согласились на присягу, следуя приказаниям, которые я отдал моей сестре. Я ценю это как добрый пример, который вы подали другим и которому, надеюсь, последуют. Я узнал с не меньшим удовольствием о содействии, оказанном вами моей сестре, и о ваших предложениях, за которые я вас благодарю».
Эгмонт с торжеством посмотрел на Оранского. Тот продолжал сидеть в прежней позе.
— Ну, что ты теперь скажешь?.. — спросил нетерпеливо Эгмонт. — Разве государь — не самый благородный и снисходительный из христианских монархов? Во всем виноваты его министры.
Оранский молчал. Эгмонт вскочил и запальчиво крикнул:
— Ты не имеешь права не верить столь милостивому письму!..
— Я верю делам, — отозвался принц, — а не словам, начертанным на бумаге, которую можно разорвать, сжечь, выкрасть, от которой можно отказаться. Я верю только делам. А дела… Не стоит говорить о них. Их знает и видит любой нидерландский мальчишка, но не граф Эгмонт. — Он схватил друга за руки, притянул к себе и страстно заговорил: — Зачем было соглашаться на требование вновь присягать, Ламораль?.. Разве мы нарушили хоть раз прежнюю присягу в отношении короля, а главное, в отношении родины? И эта присяга должна быть единственной и нерушимой. Кто, как не король, показал пример нарушения всех клятв, не соблюдая законов и вольностей страны?
