Первый великоросс (Роман) - Кутыков Александр Павлович (бесплатная библиотека электронных книг .txt) 📗
Увязалась за Светояром мерянская баба. В леске перед речкой выбежала наперед, скинула через голову холщевик. Отступала задом, не торопясь, глядя на мужика страстными — будто дурными — просящими глазами. Он, конечно, ее узнал — давно звала уединиться, твердила имя Уклис, угрожая что-то рассказать про нее. Светояру очень это не нравилось — даже просил Лесоока как-то вступиться. Тот смеялся и, приговаривая шуточки, отказывался: мол, тут я тебе не подмога… На деле же — говорил с прокудницей, но без толку. А эта цеплястая молодица уже выучила немало русских слов для приставаний.
Светояр дошел до голых грудей.
— Пусти, дура.
— Я хочу! Бери.
— Уйди, сказал, не то вдарю.
— Скажу жене про Уклис.
Светояр залепил пощечину приставучей бабе. Она упала и заплакала. Мужик подошел и поднял ее. Она тут же бросилась к нему на шею, крепко прижимаясь грудями.
— Уйди ты! — Он снова ее оттолкнул и пошел встревоженный домой.
— Завтра решили ехать, — объявил Светояр, войдя в хату.
— Осторожно там! — волновалась Стреша. — Впервой так далече.
— Как немочь — так ехать! — сетовал Ижна. — А где Синюшка?
— Синюшка будет завтра от них.
— Я тоже еду, — подошел к Светояру Козич.
— Зачем ты?
— Надо посмотреть вокруг. Мне есть што показать вам.
— Што же? — удивились переселенцы.
Козич пошел в одрину, молча оглядывая всех.
— Может, съездить за Дубной? — предложил Пир.
— Не успеем, — размышлял Светояр, — а надо бы.
— Сколь народу будет? — поинтересовался Ижна.
— От лешаков вроде четыре, да нас трое-четверо. Ты, Ижна, останься со Стрешей: в случае чего — будешь кормить.
Пожилой мужик с понятием согласился.
— Чего он там показать нам хотел? — с нетерпеливым прищуром поглядывал с сторону одрины Ижна. — Идет, мудрец, цветет зоряным пламенем.
Козич принес плоскую дубовую коробочку с резными бронзовыми петельками. Коробочка была темного цвета размером в полторы ладони. Даже ее обечайка вызывала изумление искусной работой. На ней что-то было написано.
— Ну, показывай, кантюжник-коробейник, что там? — торопил отчего-то загоревшийся больше всех Ижна.
— Токмо Синюшке не сказывайте — опасаюсь я… — волновался Козич.
— Брось, чего тебе Синюшка? Открывай же скорей! — не утерпел Светояр.
Козич открыл створку, и все увидели дивное золотое перо.
— Дай подержать… — Стреша дрогнула голосом.
— Конечно, возьми, девочка, — разрешил Козич, и выражение его лица точно соответствовало определению — как пламень.
Женщина взяла смуглыми, крепкими пальцами сияющее яхонтами украшение, сорвала плат и к упавшим на грудь черным, как смоль, длинным волосам приложила золотое диво. Ах!.. Все затаили дыхание и, не шевелясь, смотрели на нее. Да!.. Что со Стрешей? Вот это красавица: нос, губы, рот, глаза, подбородок — ровно гордая молодая княгиня!.. Светояр сбоку смотрел на свою жену мерцающими глазами. Козич любовался ими обоими и был очень рад.
— Дай-ка, хоть издалече… — Не отводя взора от диковины, просовывал руку между тел Ижна. За ним тянулся Пир. Сыз ждал, когда Стреша поднесет и скажет: «Посмотри, Сызушка…»
— Вот, хотел продать, когда поедем… — сказал, насладившись общим восхищением, Козич.
— Ой, ты что! Миленький, дай нарадоваться!.. Сызушка, посмотри, что Козич продать захотел!
Сыз боковым зрением окинул вещицу и произнес:
— Да, не наша работа — тонкая и долгая.
— Как скажет Стреша, так с пером и поступим. Токмо Синюшке не говорите, а то умыкнет и продаст… Ведь дюжину добрых коней за этакую красоту выручить можно!
— Где ж ты его прятал до сих пор, нешто в одрине?..
— Три года?..
— С Десны с ним шел, а нам не сказал?..
— Ну и Козич, ай-да Козич!
— Нет, красу такую — дюже лепую — в торг никак нельзя пустить!..
На ночь покушали овсяной каши, вареной оленины, попили брусничного взвара. Засыпали в раздумьях о завтрашней поездке. Хорошее расположение духа вселяло надежды. И маленькая девчушка, перед сном наглядевшись в глаза склонившихся над нею мамы и папы, тихонько сопела, через короткое время делала глубокий вздох и, не просыпаясь, бесшумно переворачивалась на другой бок. Пес-трехлеток, после драки расставшийся со сворой и среди ночи прибежавший со звериной гулянки в свой двор, принялся, задыхаясь, крошить белыми зубами оленьи кости, потом улегся под дверью одрины, вдыхая успокаивающий козий дух…
Переселенцы обживали новое место, имея из домашней утвари лишь котелок, иглы, два кремневых огнива да в пух рваную одежду. Зато с оружием все обстояло хорошо: железные наконечники для стрел, большие копья и маленькие сулицы, почти у всех — мечи, ножи, броня, шлемы, снятые с павших и убитых лошадей металлические застежки, кольца, пряхи, неиспользованные до сих пор целые серебряные гривны и резаны от них. Малые кусочки серебра променяли недавно на ткацкий стан хорошей работы. Тонкостями обслуживания его овладел Козич: усидчиво поправлял он рядки многочисленных нитей, с радостью обеспечивал семью серо-бурыми полотнищами…
Эти кромы привезли из Булгара и купили их у булгар — в бытность тех в мерянском лесу. В булгарских краях сами здешние обитатели еще не бывали: туда — из-за расстояния да многочисленных опасностей — нелегко было доехать.
На востоке земель мери худо-бедно теплились торжки, устраиваемые восточными купцами из Итили. В столице Булгарского ханства глубоко обжились арабские и иудейские торговые люди, заправлявшие торговлей Камско-Волжских земель с южным Хвалынским морем и далее с персами. Лесные края Булгара манили поначалу негоциантов разных мастей. Но многовековое торжище вытесняло некачественные изделия, выводя уровень торговли и ремесла на очень высокий по тем временам мировой уровень. Тянувшиеся туда со всего света солидные купцы определяли планку качества, предъявляя к товару весьма и весьма строгие требования.
Пушнина, воск, рабы — превосходные!.. Изделия ремесленников — нужные и долговечные!.. Украшения — по-восточному ослепительные!.. Товар качеством похуже тоже находили сбыт, и незачем было упрашивать иудеев или персов приобретать его за бесценок. Снаряжались караваны в Ростов, Суздаль, муромские, мещерские или мерянские леса — туда, где уже действовали менее прихотливые торжки. Все, что не находило спрос в Булгаре, там шло нарасхват… Справедливости ради следует напомнить: Муром, Ростов, Суздаль больше клонились в торговле к татарам, нежели в сторону далекого Киева. Тем паче, что стольный град русичей сам взорами прикипел к Греции, алкая наживы, а не укрепления связей с утекающими от днепровской власти северными городами. Конечно, предпринимались попытки исправить такое положение, но до того действия Киева были неуклюжими, что только сильнее разобщали родные вотчины. Киев, руководствуясь интересами больших мужей, последовательно выполнял их честолюбивые прихоти и утолял спесь, даже в ничтожной степени не учитывая чаяния смердов. Земля в широте своей платила государству тем же.
Население бродило в поисках лучшей доли. На востоке заходило в Дикое Поле, но стремная и неспокойная жизнь по соседству с кочевниками мало кого прельщала… На юге — военная зона, не позволявшая укорениться основательно… На западе господствовал прокиевский государственный уклад… Лишь на север вели относительно безопасные пути-дорожки, обещавшие труженикам покой. Не боясь сурового климата, славянская молва тонкими струйками сочились в Залесье.
Привычка благородных верхов мыслить в поисках решения общих проблем таким образом, чтобы наперво обеспечить свое, близкое, вела к тому, что в нижних пластах соплеменников царил самотек по принципу: все как-нибудь перемелется… Вот и возникали у смиренных русских кромешные ситуации. В неустойчивом положении, когда бурлит мутная вода, зрячими остаются поначалу лишь те, кто исподволь начал смуту. Но вскоре плотность ото всюду приносимой грязи становится такой, что слепнут и мутари. Тогда судорожно ищут в земле урядника — того, кто успокоит народ, накажет виновных, обеспечит «наряд» — то есть вернет хотя бы туда, откуда с таким трудом ушли…
