Батый - Ян Василий Григорьевич (читать книги онлайн без сокращений .txt) 📗

Евпраксия постояла в дверях, послушала и печально вернулась в свой терем. Еще тоскливее стало на душе.

Упросила Евпраксия старушку позвать ворожею. Пришла гадалка в платке затейного узора. Зерно сыпала, воск лила, на тень смотрела…

– Скоро гость к тебе будет, княгинюшка! Подарков привезет заморских, радость тебе будет дивно хрушкая… [142] Ты о чем все кручинишься? Твое сердце далеко, здесь нет его… Взял с собой его добрый молодец… Ты о нем не спишь ночи долгие? Успокойся: беда не грозит ему. Видишь – путь его ждет какой дальний. Ну, смотри сама, коль не веришь мне: вон соколик твой, а вон дорога длинная-предлинная!..

Евпраксия смотрела, и неясная тень на белом полотенце казалась действительно милым обликом мужа. Обрадовалась Евпраксия. Отпустила ворожею, щедро одарив ее. Ободрилась и нянька:

– Видишь – правда моя! Говорила тебе – нечего раньше времени плакать! Вернется голубчик, князь наш. Чай, путь ему не близкий…

Позвала девушек Евпраксеюшка, работа закипела в ее проворных руках. Надо приготовить новое красивое платье для встречи мужа. Князь Феодор любил рядить ее, часто баловал свою княгинюшку, любовался ее красотой. Девушки с песнями мелкими стежками сшивали мягкий шелк, а Евпраксия взялась за вышивание, искусным узором покрывала цветными шелками атласную сорочку – подарок любимому мужу.

Работа спорилась дня два, потом снова выпала из рук. Напрасны были уговоры нянюшки, напрасно девушки старались развлечь княгиню. Снова тоскливо смотрела она на далекую безлюдную дорогу, снова лились из глаз непослушные слезы.

Старая княгиня, скрывая собственную тревогу, утешала любимую сноху. Даже невестки пытались развеселить ее, но Евпраксия никого не слушала. Бесцельно бродила она по опустевшим горницам и думала все ту же безрадостную думу: «От князей защиты не дождешься, а Феодора все нет!.. Придут татары. Кто укроет, кто заступится? Князья все спорят да ссорятся, каждый верховодить хочет… Погубят они землю русскую! Придут татары… Зарежут аль уволокут к себе».

Семеня ножонками, подошел к ней сынишка. Крепко прижавшись к матери, поднял на нее отцовские глаза. Хоть и мал был, а чувствовало дитя, что у матери горе. Обняла Евпраксия любимца, с трудом сдержала слезы:

– Нет! Не отдам тебя татарам, Ванюшка! Не будет рабом татарским сын Феодора! Не будет татарской наложницей и жена его Евпраксеюшка!

Снизу послышался странный шум. Захлопали двери, раздался громкий вопль и рыдания.

Сердце оборвалось у Евпраксии. Не помня себя, с ребенком на руках, опрометью бросилась она вниз, вбежала в горницу… На руках у плачущих женщин билась старая княгиня Агриппина. Князь Юрий, казалось, потерял разум. Он рвал на себе одежду и кричал:

– Я виноват в его кончине! Я!..

Впереди стоял старый Апоница, верный слуга и пестун князя Феодора. В рваной и грязной одежде, с запекшимися кровавыми ранами, измученный и похудевший, он тоже заливался горькими слезами:

– Изрубили его, окаянные! Никого в живых не оставили! Меня отпустили вам поведать… На моих руках скончался наш соколик!

Евпраксия не закричала, не забилась в слезах и причитаниях. Молча повернулась и, прижимая к груди сына, вышла из горницы. Поднялась по витой лестнице в свой терем, подошла к окну, распахнула его и вместе с ребенком бросилась на черневшие внизу камни.

Глава седьмая

Пленные монголы

Рязанское войско вошло в глубь Дикого поля. Застигнутое метелью, оно остановилось боевым лагерем.

Князья и воеводы сидели в шатре тесным кругом на большом ковре. Думали, как сберечь русскую землю. В шатре, сквозь полотнища, слышалось завывание метели, унылый свист ветра. Лучины в двух поставцах горели трепетными огнями. Угольки, шипя, падали в деревянные ковши с водой. Чадь, [143] сидя на коленях, присматривал за огнем. Нападения не жди в такую ночь – буря с ног валит!

Кто-то подъехал на коне. Стал расспрашивать, где найти князя? Приподняв тяжелый полог, в шатер пролез засыпанный снегом отрок в нагольном полушубке. Скинув запорошенный колпак, отрок сказал:

– Приехал старый воевода Ратибор. Говорит: важные вести привез. Ждать до утра не может.

– Какой он воевода! – сказал один из князей, давно враждовавший с родичами Ратибора. – Не поп и не расстрига! Сидел бы в монастыре и отбивал усерднее поклоны и молитвы! Бродит по ночам, как леший. Видно, на душе немало тяжких грехов, если не спится, не сидится и сон не берет.

– Истину ли ты говоришь? Бог тебе послух! – ответил из угла голос. – Силком доброго витязя в поруб [144] засадили и постригли в монахи.

– Довольно старой розни! – сказал третий голос. – Имемся отныне во едино сердце!

Все замолкли. Отрок приподнял полог, и в шатер вошел большой, грузный Ратибор. Он снял меховой треух, расстегнул нагольный полушубок. Вытащил и расправил окладистую седую бороду. Перекрестился трижды на образ в золоченой ризе, стоявший на кожаном сундучке в углу, и поклонился в пояс князю рязанскому.

– Проходи, отче Ратибор! – сказал князь Юрий Ингваревич. – Садись с нами. Трудные думы сейчас у нас. Может, ты что доброе скажешь?

Ратибор опустился на ковер и начал свой сказ:

– Я держал сотню дружинников в засаде, в камышовой заросли. Хотел выловить татарина. Надо у них выведать, что они надумали. Метель нас засыпала снегом, да обидно было отступать с пустыми руками. На счастье наше, заметили мы нехристей. Видно, сбились с пути или сами пробирались, чтобы достать у нас «языка». Мы дружно набросились на них. Они пустились наутек. Двоих удалось стащить с коней. Один, попроще, легко сдался, другой, как дикий зверь, отбивался, визжал, не хотел покориться. Насилу мы его ошарашили секирой и перевязали ремнями.

– Живьем забрали?

– Забрали и допытывали. Видно, много знает, а сказать ничего не хочет.

– Пытать не умеешь, – сказал кто-то. – Привез бы ко мне.

– Я и привез.

– Давай-ка сюда! – сказал князь.

Отроки ввели в шатер монгольских пленных. Руки их за спиной были затянуты ремнями. Один – побогаче, в суконном чекмене, подбитом мерлушкой, с синими нашивками на левом плече и в замшевых белых сапогах. Лицо сухое, точно выкованное из красной меди, напоминало голову рассерженного сыча. Глаза, надменные и зловещие, на мгновение острым испытующим взглядом остановились на каждом из сидевших в шатре. Это были глаза гордого, непокорного, но затравленного зверя, готового к прыжку при первой надежде на битву и свободу.

Другой пленный – совсем молодой, лет семнадцати, в полуистлевшем домотканом чекмене, надетом поверх облезлого, изодранного полушубка. Ноги завернуты обрывками старой овчины. Он смотрел с испуганным любопытством, впервые видя перед собой урусутов, против которых царь Батый повел свои полчища.

Князь приказал крикнуть Лихаря Кудряша.

– Ты будешь ли отвечать? – обратился Лихарь к старшему пленному.

Тот покосился на него и отвернулся.

– Если молчать будешь, тебя прижгут огнем.

– Буду отвечать.

– Кто ты? Как тебя зовут?

– Я сотник Урянх-Кадан, из тумена владыки всех владык, Бату-хана.

– Сколько у него войска?

– Войска у Бату-хана столько, что пересчитывать его придется девяносто девять лет.

– Где находится Бату-хан?

– Здесь, в степи. На расстоянии полета стрелы. Прямо перед вашим войском.

– Куда он идет?

– Бату-хан идет покорить урусутов и сделать их своими кандальниками.

– Почему он стоит, а не идет вперед? Боится нас?

– Бату-хан ничего не боится. Он выжидает, пока успокоится метель. Злые духи урусутов плюют снегом нам в лицо, не хотят пустить нас в свои земли. Когда наши онгоны прогонят урусутских мангусов, Бату-хан пойдет вперед, прямо на город Рязань.

– Кто главный начальник у монголов?

– Их много. Главные начальники – одиннадцать царевичей священной крови Великого Воителя Чингисхана.