Симода - Задорнов Николай Павлович (чтение книг .TXT) 📗

– Это Петр Иванович Елкин, – ответил Колокольцов.

– Так едемте за ним!

– Вот лейтенант Пегрэйм разговаривал с ним у борта.

– Вы говорили?

– Да.

Шиллинг пожал плечами в недоумении и тихо сказал Алеше:

– Удивляюсь, как он мог разговаривать, не зная ни одного языка!

– Почему не приехал лейтенант Елкин?

– У Елкина нечего на себя надеть, и он отказался ехать, – сказал Сибирцев по-русски.

Посьет перевел, и американцы громко засмеялись.

– Возьмите для него вес, что нужно, – под новые взрывы смеха сказал Мак-Клуни. – Отважным все прощается...

Капитан кивнул головой, как бы показывая, что все будет улажено.

Американские матросы тесно обступили поднявшихся на палубу дианцев. У них синие глаза и смуглые от загара лица. На некоторых видны ссадины и, кажется, раны, – значит, порядочная схватка все-таки ночью произошла...

Американцы столпились молчаливо, но с крайней степенью любопытства и восторга. Лица лезли из-за лиц, всюду масса синих, голубых и черных глаз и разноцветных бород.

Вдруг откуда-то сверху, как с неба, раздался громовой бас кого-то, – может быть, проповедника из святых квакерских потомков, ушедшего в плаванье:

– Ну, как, братья, вам тут живется на рисе?

Грохнул дружный матросский хохот сотен здоровенных глоток и, раскатившись по палубе, поднялся на реи и мачты. Эта очень едкая насмешка адресовалась не гостям, а их хозяевам, которые уже всем успели досадить и насолить, с которыми все непросто. Верно, и русских накормили досыта не только рисом, но и своими причудами.

Началась грубая и отчаянная давка. Теперь каждый пробивался, как мог. С рей, опустив вытянутые руки, бас-проповедник спрыгнул прямо на палубу, а за ним полетели другие или спускались по снастям, скользя, как на роликах, на собственных смоленых мозолях. Гостей хлопали по спинам и плечам, словно начиналось восторженное избиение, в карманы дианцам совали какие-то брелоки, табакерки, картинки и побрякушки, резные фигурки, стояли сплошные голоса и слышались выкрики, словно открылись двери Бедлама.

– Ночные пираты! Здорово, ребята! – врывался новый голос.

Жали руки, заглядывали, как цыгане коням в зубы, в глаза, в уши, трогали рубахи, осматривали, во что одеты.

– Как вы после кораблекрушения? Это удивительно. Наверно, молились? Все было, ребята! Мы понимаем! Со стороны еще страшней!.. Думали, что начинается светопреставление? Так, говорят, и было! Но я не верю, что горы двигались... Разве могло море ринуться в трещины и уйти, а бухта высохнуть?..

Вся эта бурная, непонятная речь перебивающих друг друга людей не нагнетала в душу Букреева растерянность. Самоспасения не было, все это как цунами... Каждый из матросов надеялся, что кто-то из наших тоже найдется и, может быть, не ударит лицом в грязь.

– Японцы умеют насолить и довести до бешенства и при этом улыбаются! А что сделалось с Симода! Если бы не эта катастрофа! Да, да... Мы бы с вами провели время на берегу. У нас есть знакомые красоточки...

– На площади у храмов Старый Медведь показал им парад. С пальбой и в барабаны били, была тогда наша маршировка и хорошая погода.

– Русские! Тут хорошо не в такую морось!

А японские лодки все время ходили под бортами у открытых иллюминаторов, словно и тут чиновники хотели все точно узнать и выяснить, о чем между собой сговариваются русские и американские представители.

На палубе появился негр с мешком хлеба на плече. Целая вереница матросов подымалась за ним из глубины пароходного магазина.

– Хлеб, ребята! – вздрогнув, сказал Иванов.

– Брэд! – сказал американец и толкнул Ваську в грудь, потом так же толкнул себя и своих товарищей. – Брэд! Брэд! – приговаривал он.

– Да, брэд, ребята! Мы все едим хлеб наш насущный, живы хлебом, как вы, пашем и печем! И мы вас, ребята, очень хорошо понимаем. Столько просидеть без хлеба! Мы знаем, у вас тоже есть свой Старый Медведь [26]! Наверно, он, дьявол, сам жрет хлеб и сахар. А вы, ребята? Столько просидеть голодом и еще так работать! Правда! И еще, как черти, нападать голодными на француза...

Американец не выдержал, прекрасно понимая, что только под угрозой страшной дисциплины люди принуждены молчать, глотая слюни. Он поставил мешок на палубу и открыл его. Он достал ковригу, совсем не такую по форме, как пекли в нашем флоте.

– После кораблекрушения все дозволяется!

– Сейчас идем на берег к вашему Путятину и заодно доставим хлеб для команды.

– Ребята будут довольны.

– Да, как раз к обеду, – ответил Маслов.

Американец разломил ковригу.

– Пробуйте после поста!

– Мы понимаем... В стране цветов... и просидеть два месяца с церемониями и при старом адмирале с палками или с казачьими плетьми...

Остролицый американец с таким рябым лицом, что оно, казалось, расшито кружевами, а каждая рябинка выстрочена белыми нитями, так вошел в интересы гостей, так ярко представлял себе их судьбу, подобную той, которую испытали моряки, годами жившие на необитаемых островах, и описанную в книгах, что сам стал есть хлеб, как вырвавшийся из японского плена.

– Каждый из нас, моряков, может, ребята, оказаться в таком же положении. Мы сами такие же... И при всем сочувствии нам могут, конечно, приказать драться друг с другом, до чего, надеемся, никогда не дойдет.

– Ну, а что поделаешь! – как бы понимая, соглашался Маслов.

– Мы ведь тоже дисциплинированные, – пробился наконец и громовым басом загудел проповедник, свалившийся с неба. – У нас линьки и еще бамбуки! Бамбуки переняты нашими офицерами у китайцев! Удобная штука! Казаки и черкесы, наверно, так не наказывают. А если бы вы знали, что случилось на «Поухатане» из-за вас сегодня утром... Мы вам приготовили пир внизу, под надзором цепного собачника. Идемте! И посоветуем что-нибудь друг Другу для спасения души.

Взваливая мешки с хлебом, американцы, уходившие в шлюпку, вступали вереницей на трап.

– Как посмотрит адмирал! – сказал Маслов.

Дежурная шлюпка, в которую грузили продукты, хорошо выкрашена, а вода из нее вычерпана чуть не досуха. Прежде замечено, что американцы в порту не сидят без дела, у них матрос с кистью на длинной палке и с ведром висит у борта и подкрашивает облезлые места. По рассказам матросов, живших с Посьетом в Гёкусэнди, по утрам на «Поухатане» целыми часами виден густой строй матросов на палубе. Там, видно, всем задают с раннего утра уроки. Только сегодня дождь, и, может быть, поэтому люди на палубе не выстраивались.

– Push on, America! [27] – кивнул Букреев с палубы загребному на шлюпке, здоровенному детине, вершков четырнадцати ростом, с маленьким ястребиным носом и с прорыжью в баках. Букреев, как и многие его товарищи, бегло говорил по-английски.

Американец, однако, не собирался стараться сверх меры. Он, загребной, работал как полагалось, не меньше и не больше.

Голоса на палубе постепенно стихли, и первый приступ сумасшествия проходил. Матросов повели вниз, где накрыт был обширный стол. Выставлена бочка рома.

– Как полагается ночным пиратам! – объявил проповедник.

– Слушайте! Слушайте!

Во главе стола уселись объемистые пети-офицеры, люди немолодые, как и наши унтера и боцмана, дерущие и сами драные. Но из машинного отделения слышался лязг железа, там работали.

Маслов, высокий и осанистый, с толстой шеей, с нашивками унтер-офицера, недавно произведенный адмиралом, сразу опознан был стариками пети-офицерами как свой и посажен тоже в вершине стола, как главный гость, хотя он и моложе их. Рядом – Сизов. Петруха такого же роста, как Семен, но пожиже и в поясе потоньше. Сизов половчей, сметливей, любит щегольнуть на берегу, пройтись с форсом, женщины обращают на него внимание. Но товарищи знают, что в душе он телок. А смех! Японку улестил, все были еле живые после высадки, а он... Сизов носит кольца, серьгу и уже отпускает кудрявые баки сверх меры. Японки удивляются, как могут быть у молодого человека такие белые волосы, как седые.