Спартак (Роман) - Фаст Говард Мелвин "Э.В.Каннингем" (лучшие книги читать онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
— Я не могу.
— Сенат приказывает тебе говорить.
— Это были слова раба, пусть мой язык отсохнет…
— Этого достаточно, — сказал Гракх. — Расскажи нам, что тебе сказал этот раб. Расскажи нам.
Тогда солдат передал слова Спартака. Вот что сказал ему Спартак — почти дословно, как Гракх мог припомнить, спустя все эти годы; и вспоминая, перед Гракхом вставала картина того, как должен был выглядеть преторий, большой шатер Римского полководца с голубыми и желтыми полосами, стоящий посреди поля, заваленного обнаженными мертвецами, раб Спартак, сидящий на кушетке командующего, его гладиаторский штаб, собравшийся вокруг него, и перед ним испуганный, раненый Римский солдат, единственный оставшийся в живых, поддерживаемый двумя рабами, держащий в свою очередь тонкий жезл силы, жезл легата, руку Сената!
«Вернись в Сенат (сказал Спартак) и отдай им жезл из слоновой кости. Ты легат. Вернись и расскажи им, что ты здесь видел. Скажи им, что они прислали свои когорты против нас, и что мы уничтожили их когорты. Скажи им, что мы рабы — то, что они называют говорящим инструментом. Инструмент говорящий. Расскажи, что говорит наш голос. Мы говорим, что мир устал от них, устал от вашего гнилого Сената и твоего гнилого Рима. Мир устал от богатства и великолепия, которое вы выжали из нашей крови и костей. Мир устал от песни кнута. Это единственная песня, которую знают благородные Римляне. Но мы больше не хотим слышать эту песню. В начале все люди были одинаковыми и жили в мире, и они делились между собой тем, что у них было. Но сейчас есть два вида людей, хозяин и раб. Но нас больше чем вас, и многих других. И мы сильнее вас, лучше, чем вы. Все, что хорошо для человечества, принадлежит нам. Мы дорожим своими женщинами и они встают рядом с нами и сражаются рядом с нами. Но вы превращаете своих женщин в шлюх, а наших женщин в телок. Мы плачем, когда наши дети оторваны от нас, и мы прячем своих детей среди овец, чтобы мы могли побыть с ними подольше; но вы воспитываете своих детей, как вы выращиваете скот. Вы разводите детей у наших женщин, и продаете их на рынке рабов, запрашивая самую высокую цену. Вы превращаете людей в собак и отправляете их на арену, чтобы рвать друг друга на части для вашего удовольствия, и, чтобы ваши благородные Римские дамы смотрели, как мы убиваем друг друга, они ласкают собак на своих коленях и кормят их драгоценными лакомыми кусочками. Какая вы паскудная шайка и какой грязный бардак вы сотворили из жизни! Вы сотворили издевательство над всеми людьми, над людьми, которые мечтают о труде своими руками в поте лица. Ваши граждане живут на пособие по безработице и проводят свои дни в цирке и на арене. Вы создали пародию на человеческую жизнь и лишили ее всякой ценности. Вы убиваете ради убийства, а ваш изысканное развлечение — смотреть на кровопролитие. Вы отправляете маленьких детей в свои шахты и доводите их до смерти за несколько месяцев. И вы создали свое величие, будучи вором для всего мира. Ну, это закончено. Сообщи вашему Сенату, что все закончено. Это голос инструмента. Скажи вашему Сенату, чтобы он послал свои армии против нас, и мы уничтожим эти армии, когда мы их уничтожим, мы вооружимся оружием армий, которые вы посылаете против нас. Весь мир услышит голос орудия — и рабам всего мира, мы прокричим: встань и низвергни цепи твои! Мы пройдем через Италию, и куда бы мы ни пошли, рабы присоединятся к нам — и тогда, в один прекрасный день, мы придем и встанем напротив стен вашего вечного города. Тогда он перестанет быть вечным. Скажи об этом Сенату. Скажи им, что мы сообщим, когда мы приедем. Тогда мы разрушим стены Рима. Тогда мы придем к дому, где находится ваш Сенат, стащим их с их высоких и могучих мест, и мы сорвем с них одежду, чтобы они могли стоять обнаженными и судить так, как всегда были судимы мы. Но мы будем судить их справедливо, и мы окажем им полную справедливость. Каждое совершенное ими преступление, будет обвинять их, и будет проведен полный расчет. Скажите им это, чтобы они успели подготовить и испытать себя. Они будут призваны свидетельствовать, а у нас длинная память. Потом, когда справедливость восторжествует, мы будем строить лучшие города, чистые, красивые города без стен, — где люди смогут жить вместе, в мире и счастье. Это послание для Сената. Доставь его им. Скажи им, что это пришло от раба по имени Спартак…» Так сказал солдат, или как-то иначе — это было так давно, подумал Гракх, и так Сенат услышал его, и лица их были похожи на камень. Но это было давно. Так давно, и большая часть этого уже забыта, а слова Спартака не записывались и не существуют нигде, кроме как в воспоминаниях немногих людей. Даже из записей Сената эти слова были удалены. Это был правильно. Конечно, это было так же правильно, как и уничтожить те памятники, созданные рабами и превратить их в щебень. Красс понял это, хотя Красс придурковат. Человек должен быть немного глупым, чтобы быть великим генералом. Если только он не был Спартаком, потому, что Спартак был великим генералом. Неужели он тоже был дураком? Были ли эти слова. словами дурака? Тогда как дурак, в течение четырех долгих лет, сопротивлялся власти Рима, разбивая одну Римскую армию за другой и делая Италию кладбищем легионов? Как тогда? Говорят, что он мертв, но другие говорят, что мертвые живут. Разве это живой образ его, идущего к Гракху — гигантских размеров, гигантский мужчина, и все тот же, сломанный нос, черные глаза, коротко стриженые кудри на голове? Мертвые ходят?
VII
— Посмотрите на старого Гракха, — сказал Антоний Гай, улыбаясь тому, как низко склонилась большая голова политика, но он держал свой кубок ароматной воды ровно, так что ни капли не пролилось.
— Не смейся над ним! — сказала Юлия.
— Кто смеется над Гракхом? Никто, говорю я, моя дорогая Юлия, — сказал Цицерон. — Всю жизнь я буду стремиться к такому достоинству.
— И не всегда это будет хорошо получаться, — подумала Елена.
Гракх проснулся и моргнул. — Я спал? Для него было характерно, что он обратился к Юлии. — Дорогая моя, прошу прощения, я грезил.
— О чем-то хорошем?
— О старых вещах. Я не думаю, что человек благословлен памятью. Проклят ею. У меня слишком много воспоминаний.
— Не более, чем у любого человека, — предположил Красс. — У всех нас есть наши воспоминания, одинаково неприятные.
— А приятные никогда? — спросила Клавдия.
— Моя память о тебе, моя дорогая, — пробормотал Гракх, — будет как солнечный свет до дня моей смерти. Позвольте старику сказать это.
— Она тоже позволит молодому человеку, — засмеялся Антоний Гай. — Красс рассказывал нам, пока вы спали…
— Мы должны говорить только о Спартаке? — воскликнула Юлия. — Ни о чем, кроме политики и войны? Я ненавижу этот разговор…
— Юлия, — прервал ее Антоний.
Она замолчала, торопливо сглотнула, а затем посмотрела на него. Он говорил с ней так же, как с трудным ребенком.
— Юлия, Красс — наш гость. Компании доставляет удовольствие слушать, как он рассказывает нам то, что мы не смогли бы узнать никоим образом. Думаю, Юлия, тебе тоже было бы полезно послушать.
Ее губы сжались, глаза стали красными и водянистыми. Она склонила голову, но Красс милостиво извинился.
— Мне скучно так же, как и тебе, Юлия, моя дорогая. Прости меня.
— Думаю, Юлия хотела бы послушать, не так ли, Юлия? — сказал Антоний Гай. — Не так ли, Юлия?
— Да, — прошептала она. — Пожалуйста, продолжай, Красс.
— Нет-нет, совсем нет…
— Я была глупой и плохо себя вела, — сказала Юлия, словно повторяя урок. — Пожалуйста, продолжай.
Гракх вмешался в то, что обернулось чрезвычайно неприятной ситуацией. Он переключил внимание от Юлии на Красса, сказав, — Я уверен, что смогу догадаться, о тезисах генерала. Он говорил вам, что рабы побеждали, потому что они не уважали человеческую жизнь. Их орды нахлынули и захлестнули нас. Я прав, Красс?
— Ты вряд ли мог ошибиться больше, — рассмеялась Елена.
Гракх позволил себе быть мишенью и был даже терпим к Цицерону, когда молодой человек сказал: — Я всегда подозревал, Гракх, что любой, чьи рассуждения были так же хороши, как твои, вынуждал в это поверить.
