Блокада. Книга 3 - Чаковский Александр Борисович (читать книги онлайн полностью TXT) 📗
В те сентябрьские дни весь запуганный немецкими победами мир с часу на час ожидал, что голос радиодиктора объявит о падении второго по величине и значению города России. Но ни Кейтель, ни Гальдер, ни Йодль, ни сам Гитлер уже не тешили себя надеждой на захват Ленинграда в ближайшее время. Однако фюрер не хотел признаться в этом. Он заявлял о необходимости немедленно готовить решающий удар на Москву, что, естественно, предполагало переброску части войск группы армий «Север» в распоряжение фон Бока. И когда истекли три из четырех выпрошенных фон Леебом дней, он приказал Гальдеру дать необходимые указания о начале такой переброски.
В тот же день фон Лееб получил предписание Гальдера направить 41-й корпус и 36-ю моторизованную дивизию на Московское направление.
На ежедневных оперативных совещаниях Гитлер говорил теперь только о подготовке наступления на Москву. Казалось, он забыл о Ленинграде, бывшем в течение трех месяцев войны его вожделенной целью.
И никто не решался спросить Гитлера, каковы же его дальнейшие планы на северо-востоке. Все в ставке понимали, что любое напоминание будет истолковано фюрером как бестактная попытка вынудить его публично признать поражение.
…Поздно ночью камердинер Гитлера штурмбанфюрер Гейнц Линге разбудил Гальдера: фюрер требовал начальника генерального штаба сухопутных войск немедленно к себе.
Это было необычно. Мучимый бессонницей Гитлер по ночам никого, кроме врача, не вызывал.
Никто не догадывался, что у фюрера развивается страшный недуг — болезнь Паркинсона. Пройдет еще три с лишним года, прежде чем профессор де Кринис поставит этот диагноз и тем самым обречет себя на самоубийство. Тем не менее о том, что Гитлер находится в состоянии сильного нервного возбуждения, знали многие. Резко возросшую раздражительность и нетерпимость фюрера обитатели Растенбургского леса объясняли бессонницей, обострившейся в связи с неблагоприятно складывающейся ситуацией на фронтах. Все были уверены, что первая же решающая победа излечит его. Никто, кроме личного врача фюрера Мореля и Гейнца Линге, не знал, что только специальные инъекции могли помочь Гитлеру заснуть хотя бы на несколько часов, а утром вывести его из состояния прострации.
Интуиция подсказывала Гальдеру, что ночной вызов к фюреру не предвещает ничего хорошего.
Холодный и наблюдательный, генерал видел, что Гитлер все последние дни, вопреки обыкновению, делает огромные усилия, чтобы не дать выхода обуревающему его бешенству. Но рано или поздно гроза должна разразиться. И не на него ли, Гальдера, падет сейчас первый удар молнии? Не его ли намерен фюрер сделать ответственным за неудачи фон Лееба и вынужденную отсрочку наступательных операций на Центральном направлении?
Разумеется, начальник генерального штаба мог бы попытаться защитить себя напоминанием, что он еще в августе предлагал начать наступление на Москву. Но Гальдер был слишком умен и слишком хорошо знал характер Гитлера, чтобы верить в эффективность такого самооправдания. Выигрыш в любом споре с фюрером неизбежно влек за собой жестокую расплату за это.
Гальдер боялся теперь гнева Гитлера именно потому, что фюрер, выдвинув главной целью захват Петербурга, оказался не прав. Впрочем, сегодня начальник генштаба отдавал себе отчет в том, что захватить Москву тогда, в августе, было желательно, но… невозможно.
В душе он понимал, что не только маниакальное желание как можно скорее овладеть Петербургом руководило тогда фюрером. Яростное сопротивление русских — вот что заставило Гитлера попытаться «разменять» одну трудно достижимую победу на две, казавшиеся более реальными: отсрочить наступление на Москву, чтобы получить взамен Петербург и богатства Украины и Кавказа.
Каковы же итоги? Петербург не взят и не будет взят в ближайшее время — в этом Гальдер был теперь убежден окончательно. Победы на юге не заслоняют этого зловещего факта, о котором рано или поздно узнает вся Германия, весь мир.
Только захват Москвы может заставить людей забыть о неудаче под Петербургом. Но теперь наступление на советскую столицу придется вести в распутицу, на пороге страшной русской зимы.
Все эти мысли проносились в мозгу Гальдера, пока он торопливо одевался.
«Зачем он вызвал меня ночью, зачем?» — с тревогой размышлял начальник генерального штаба.
Внезапно он застыл в оцепенении, подумав о том, о чем старался не вспоминать и о чем не забывал ни на минуту.
Мысль об этом приходила Гальдеру в голову каждый раз, когда он чувствовал, что фюрер им недоволен, когда ощущал на себе его буравящий, подозрительный взгляд.
Нынешний начальник генштаба дорого дал бы за то, чтобы этого никогда не было. Но это было. Всего три года назад он, Гальдер, не только считал, что Гитлера необходимо убрать, но имел неосторожность откровенно беседовать об этом с близкими ему людьми из военных кругов.
Гальдеру, как и некоторым другим генералам, в то время казалось, что, восстановив былую силу и могущество немецкой армии, жестоко расправившись с коммунистами, а затем и с социал-демократами в Германии, подчинив всю экономику страны военным целям, Гитлер тем самым уже сделал свое дело и, подобно небезызвестному мавру, должен уйти, поскольку внешняя политика его слишком авантюрна.
Гальдера и его единомышленников беспокоил тот факт, что Гитлер намеревался развязать войну на Западе. Более разумным и менее опасным в военных верхах считали другой вариант: немедленный союз с западными державами для совместного удара на Восток, по Советской России.
Советский Союз был вожделенной целью и самого Гитлера, в этом планы фюрера и его генералов совпадали. Но пути достижения этой цели им представлялись по-разному.
Своими сомнениями Гальдер делился с некоторыми другими генералами, в чем позднее жестоко раскаивался.
Правда, все те, кто полагал, что Гитлера надо убрать, были связаны между собой круговой порукой не на жизнь, а на смерть.
Заместитель Гальдера генерал Штюльпнагель, руководитель абвера адмирал Канарис (который был за «мирное» устранение Гитлера), начальник одного из отделов абвера генерал-майор Ганс Остер, генералы фон Лееб, Бок, Вицлебен и Гаммерштейн — все эти люди, тогда, в 1938 году, так или иначе допускавшие мысль о том, что устранение Гитлера и замена его одним из высших немецких генералов пошла бы на пользу армии и обеспечила бы более короткий путь к завоеванию мирового господства, умели молчать.
После успеха западной кампании все они, опьяненные легкими победами и убедившиеся в том, что поход на Восток теперь не за горами, стали служить Гитлеру не за страх, а за совесть. Но это произошло уже позднее…
А тогда, в 1938 году, было другое. Были секретные совещания, интриги, посылки тайных эмиссаров в Рим, к папе, с просьбой выступить негласным посредником в переговорах между немецкими генералами, с одной стороны, и Парижем и Лондоном — с другой. Эмиссары сновали между Цоссеном, где размещался тогда генеральный штаб германских сухопутных войск, и Римом, Лондоном, Цюрихом…
И все это длилось до тех пор, пока о генеральских интригах не пронюхал Гейдрих — шеф гестапо и СД — службы безопасности.
Ни Гальдер, ни кто-либо другой из связанных с ним генералов не знали тогда, многое ли стало известно Гейдриху — какие именно подробности и чьи имена. Не знали они об этом и теперь. Более того, им не было известно, сообщил ли Гейдрих обо всем Гитлеру или поныне хранит в тайне свои козыри, чтобы использовать их в подходящий момент…
Случайно или нет, но молния ударила тогда совсем в другую сторону.
Восьмого ноября 1939 года в Мюнхене, в здании, где проходило традиционное собрание в память «пивного путча» — первой попытки Гитлера захватить власть в 1923 году, — взорвалась бомба. При этом пострадало более тридцати человек, но сам фюрер, выступавший здесь с речью, остался невредим: он покинул собрание за несколько минут до взрыва.
На другой день все немецкие газеты напечатали сообщение о том, что гестапо удалось раскрыть заговор против фюрера. Кто же готовил этот заговор? Оказывается, английские агенты. Двое из них уже схвачены СД на голландской территории и доставлены в Германию.
