Третий Рим - Жданов Лев Григорьевич (читать книги полные txt) 📗
Видно, шепнул кто пищальникам, когда и как поедет Иван. Покинув шатры, ратники забрались по ту сторону дороги, в рощу. И теперь, как из мешка, сыпались на опушку; стоят и на пути, по которому царю вперед ехать надобно. Сначала, казалось, немного их вышло из лесу. Но за полверсты видно, что между дерев еще кафтаны и цветные верхи шапок виднеются… И постепенно увеличивается живой человеческий затор на пути.
Побледнел Иван от ярости, узнав новгородскую дружину, вольницу, ему с малых лет страшную и нелюбимую… И старый страх прополз холодной змейкой по спине.
Далеко еще они, пешие… Кругом – обороны много у Ивана… А все же невольная дрожь пробегает по телу…
Овладев собой, говорит Горбатому:
– Ну-ка, Сашка, пошли кого, пусть погонят с пути это воронье… Новгородцы, никак?.. Их даже кони, того и гляди, испужаются.
Мигом от группы дворян, ехавших сзади, отделилось человека три и поскакали к кучкам пищальников, но те, опершись на свое оружие, стоят спокойно, ждут приближения поезда.
– Эй, вы! Што за люди?! Прочь с пути, смерды поганые… Царь едет!.. А не то!..
И дворяне внушительно свистнули по воздуху своими нагайками турецкими, со свинчаткой на конце.
– Су! Грози, да не грозно. И не таких медведей мы подымали на рогатины… Што ж, што царь? Его-то нам и надобно. Челом ему бить хотим, на обидах на поместных, на служилых да на дворянских… Скачите, скажите царю… Неча ему пужаться нас. Не татаре мы: его подовластные, хрестьянский люд.
– Прочь! И слушать ничего их не хочу!.. – с пеной у рта от дерзости холопов вскрикнул Иван, когда подскакали дворяне и передали, что толкуют пищальники. – Пусть в шалаши свои попрячутся, нам дорогу дают. Для жалобщиков приказы есть у нас… Прочь их погнать… Сейчас же.
– Приказы?.. Знаем мы энти приказы! Вон они у нас, здеся сидят! – показывая на загривки, уже гораздо резче загалдели пищальники, выслушав ответ Ивана.
Ответ этот сообщили им царские посланные, окруженные толпой провожатых дворян, по знаку Горбатого выехавших вперед царского поезда.
– Что?! Вы орать? Царского слова не слушать?.. Прочь, холопы!.. – загремел голос старшего из дворян-охранников. – Ну-ка, братцы, покрестим дураков, чтобы знали, как молиться, как лоб крестить!
И со свистом опустилась тяжелая нагайка на плечи ближайшего из толпы.
Там словно ждали только этого знака…
Плотной стеной, отвечая бранью на каждую брань, толчком на толчок, стали надвигаться на конных пищальники. Одни хватают за уздцы горячившихся коней, стараясь стащить с седла всадника. Другие – колют лошадей: те, вздымаясь на дыбы, чуть не сбрасывают всадников. А куча новгородцев, озлобленных, дюжих, подвыпивших хорошо, очевидно для храбрости, все растет. Полетели комки грязи, камни в дворян. Сообразив опасность, конные круто, все разом повернули, проскакали немного назад, выстроились, опять повернули и стоят теперь живой стеной между поездом царя и толпой бунтовщиков, готовые ринуться в лихую атаку. Но раньше вынули по стреле, зарядили самострелы и ждут, что будет.
Князь Горбатый, видя, что творится, поскакал к дворянам-стражникам, чтобы распорядиться боем.
Иван, еще пуще теряясь, страшно озлобленный, огляделся вокруг.
Прежде всего ему кинулось в глаза, как разделилась его собственная свита. Владимир Андреевич, Сицкие, Захарьины, Курбский молодой, Мстиславский, Адашев, Морозов, Воротынский, Челяднин и Бельские – все заступили царя, огородили его, словно прикрывая собой от опасности, как пчелы матку порою оберегают телами своими.
Петр Шуйский, Хованский и Кубенский с Палецким, словно ненароком, отстали малость, поодаль, на отлете держатся. Воронцовы-братья – ни в тех, ни в сех: посредине, так сказать! И сюда, и туда одинаково быстро и незаметно примкнуть могут, смотря по ходу события.
Все это заметил наблюдательный, вдумчивый царь.
Вперед глянул – там уж стрела зазвенела… Пищаль грохнула… Ослопы мелькают, сверкают лезвия сабельные… Побоище прямо затевается. Вот упало двое…
Назад посмотрел Иван и обмер. Из рощи, мимо которой ехали раньше, – там, отрезая отступление, появились новые толпы этих угрюмых, возбужденных холопов-пищальников. Много их! С той и другой стороны до тысячи шапок наберется… А иные и в полной броне, с колпаками железными на голове… Словно на врага вышли! Направо от дороги луг зеленеет, пригорками и холмами кончаясь вдали. Что там? Может, новая засада?.. И круги разноцветные поплыли в глазах у царя.
«Словно зайца изловили, затравили! – подумал он. – Дурень, что я Федьку, подлеца, не послушал… Все же, видно, не врал он, хошь сам, может, и беду навел!..» – вдруг почему-то с прозорливостью, присущей порою эпилептикам, решил Иван.
В то же мгновение он почувствовал, что с обеих сторон кто-то хватает под уздцы его коня.
– Прочь! – с выкатившимися от ужаса глазами вскрикнул царь, с быстротою молнии выхватил пистолет из-за пояса и взвел курок.
Миг – и грянул выстрел: но в небо, так как Адашев подтолкнул руку Ивана.
Это он, Алексей, да Никита Захарьин схватили царскую лошадь и говорят:
– Не бойся, государь! Здесь, за лугом, вон за теми холмами, проселок вьется… Те пешие, мы на конях. Мы сейчас там были… На проселке. Чисто вокруг. Нет никого!.. Скачем туда, целиной, наперерез, скореича, государь, пока заднее мужичье не подвалило!
И, сразу поворотив коня Ивана, помчались они первыми, без памяти, через луг, а за ними весь поезд царский.
Почти бесчувственным домчали Ивана в стан московский, где посредине раскинут высокий, златоверхий царский шатер с хоругвью дедовской при нем, а на хоругви изображен святой Георгий Победоносец.
До этого дня почти все ночи проводил Иван в Коломенском монастыре, где некогда был настоятелем один из монахов-иосифлян, друг покойного царя Василия, – Вассиан Топорков, непримиримый враг всех бояр.
За особое доброхотство к великому князю бояре лишили его епископского сана, подняли на Вассиана коломенскую чернь, едва не побившую каменьями архипастыря. И кончилось тем, что сослали Топоркова на дальний Север, в бедный, хотя и чтимый очень, Белоозерский монастырь.
Коломенские монахи порассказали Ивану о верном слуге и мученике за преданность царю. Но больше не пришлось Ивану ночевать под монастырским кровом. Едва ввели его в шатер, как начался обычный припадок у потрясенного юноши. Кое-как, в отсутствие врачей, справились окружающие с больным и разошлись. У ложа остался один Адашев, как постельничий. Да в соседнем отделении шатра, разделенного на две половины, расположился на отдых князь Владимир, тоже оберегая сон двоюродного царственного брата.
