На горах. Книга Первая - Мельников-Печерский Павел Иванович (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗
— Будет, — молвил ловцам Самоквасов. — Тащите-ка невод теперь, молодцы. Посмотрим, чем бог благословил нашу ловлю.
Уговаривают ловцы повременить, чтоб бели набралось побольше, но уж темно становилось, и Самоквасов велел им тотчас за невод приняться.
Схватив концы кодолов, ловцы потянули на берег невод. Минут через десять мотня подошла; ее вытянули да песок: там трепетало с десяток красноперых окуней, небольшой с бледно-розовым брюшком лещ, две юркие щуки, четыре налима, десятка два ершей да штук пятьдесят серебристой плотвы. Улов незавидный. Кроме того, были в мотне пара раков да одна лягушка…
— Говорил, что надо подождать, — почесывая затылок, будто с обиженным видом молвил старшой из ловецкой артели. — Что это за тоня! Разве такие бывают! Только званье одно…
— Ничего, всей рыбы в Оке не выловишь. С нас и этой довольно, — молвил Петр Степаныч. — А вот что, молодцы. Про вас, про здешних ловцов, по всему нашему царству идет слава, что супротив вас ухи никому не сварить. Состряпайте-ка нам получше ушицу. Лучку, перчику мы с собой захватили, взяли было мы и кастрюли, да мне сказывали, что из вашего котелка уха в тысячу раз вкуснее выходит. Так уж вы постарайтесь! Всю мелкоту вали на привар. Жаль, что ершей-то больно немного поймали.
— Ничего, ваше степенство, плотвой, окунями добавим, да вот еще у нас два налима. Навар будет знатный — за первый сорт, — ответил ловец. — А щука да лещ в уху не годят (То есть не годятся.), — прибавил он.
— Щук дарю, кушай их на здоровье, а леща мы зажарим, — молвил Петр Степаныч. — А как ты думаешь?.. Для навару-то раков в котелок не пустить ли?
— Зачем поганить уху? — крикнул с ковра Марко Данилыч. — Рак ведь погань, водяной сверчок, христианам есть его не показано. Вы бы уж и лягушку-то тоже в уху положили!
— Все раков едят, — молвил Петр Степаныч.
— Мало ль чего! Татары и кобылятину жрут, господа зайцев едят да похваливают. Вотяки с чувашами и житничками (Житнички — хлебные мыши, что водятся в житницах.) не брезгают. Так им закон не писан, а мы люди крещеные, от мерзости нам вкушать не подобает. Нет уж, Петр Степаныч, пожалуйста, не паскудь ухи.
— Да оно и не годит раков-то класть, — молвил ловец, — не будет от них никакого навару.
— Ну, так ладно, — сказал Самоквасов. — Живей, ребята, берись за стряпню.
Ловцы проворно вычистили бель и подвесили котелок над маленьким, нарочно для стряпни разведенным костром. Всю бела свалили в котелок и потом принялись стерлядей потрошить.
— Дмитрий Петрович, вам досталось на нынешний день быть в кашеварах. Давайте-ка жарить леща, — сказал Веденееву Петр Степаныч, и оба тотчас принялись за работу.
— А хорошо ведь на вольном-то воздухе в таку пору середь друзей-приятелей доброй ушицы похлебать, — молвил Зиновий Алексеич, обращаясь к Марку Данилычу.
— Ничего, дело не плохое, — отвечал Смолокуров. — Тут главное дело — охота. Закажи ты в любой гостинице стерляжью уху хоть в сорок рублев, ни приятности, ни вкуса такого не будет. Главное дело охота… Вот бы теперь, мы сидим здесь на бережку, — продолжал благодушествовать Смолокуров, — сидим в своей компании, и семейства наши при нас — тихо, приятно всем… Чего же еще?
И, маленько помолчав, наклонился к Зиновию Алексеичу и тихо промолвил:
— А ты приходи-ка завтра пораньше ко мне, а не то я к тебе зайду. С тюленем бы надо покончить. Время тянуть нечего.
— Ладно, приду, — так же тихо ответил Доронин. — А сегодня я с нарочным письмо послал к Меркулову, обо всем ему подробно отписал. На пароход посадил с тем письмом молодца. В две недели обернется. Завтра потолкуем, а делу конец, когда ответ получу. Лучше как хозяйско согласье в руках — спокойнее…
— Напрасно, — насупившись, прошептал Смолокуров. — Как ему, сидя в Царицыне, знать здешни дела макарьевски? Смотри, друг, не завалялось бы у нас… Теперь-то согласен, а через два либо через три дня, ежели какая линия подойдет, может статься и откажусь… Дело коммерческое. Сам не хуже меня разумеешь.
— Конечно, это доподлинно так! Супротив этого сказать нечего,вполголоса отозвался Доронин. — Только ведь сам ты знаешь, что в рыбном деле я на синь-порох ничего не разумею. По хлебной части дело подойди, маху не дам и советоваться не стану ни с кем, своим рассудком оборудую, потому что хлебный торг знаю вдоль и поперек. А по незнаемому делу как зря поступить? Без хозяйского то есть приказу?.. Сам посуди. Чужой ведь он человек-от. Значит, ежели что не так, в ответе перед ним будешь.
— Да ведь у тебя доверенность? — с досадой тихонько молвил Марко Данилыч и, нахмурясь, засверкал глазами.
— Что ж из того, что доверенность при мне, — сказал Зиновий Алексеич.Дать-то он мне ее дал, и по той доверенности мог бы я с тобой хоть сейчас по рукам, да боюсь, после бы от Меркулова не было нареканья… Сам понимаешь, что дело мое в этом разе самое опасное. Ну ежели продешевлю, каково мне тогда будет на Меркулова-то глаза поднять?.. Пойми это, Марко Данилыч. Будь он мне свой человек, тогда бы еще туда-сюда; свои, мол, люди, сочтемся, а ведь он чужой человек.
— Ой ли? — лукаво усмехнувшись, громко сказал Марко Данилыч. — Так-таки совсем и чужой? — прибавил он, ударив по плечу приятеля.
— Разумеется, чужой, — немножко смутившись, ответил Зиновий Алексеич.Причитается племянником, сродником зовется, да какая ж в самом-то деле родня? Седьмая водина на квасине, на одном солнышке онучки сушили.
— Ладно, ладно, — с лукавой усмешкой трепля по плечу Зиновья Алексеича, сказал Марко Данилыч. — Так совсем чужой?
Доронин не сразу ответил, а Татьяна Андревна даже совсем обомлела. Уставив на Смолокурова зоркий, пристальный взор, она думала: «Неужто спроведал? От кого же это?.. Неужели Никитушка кому проболтался?» А Лизавета Зиновьевна, хоть солнце и село, а распустила зонтик и закрыла им смущенное лицо.
— Сказано тебе, какая родня, — сказал Зиновий Алексеич пристававшему Марку Данилычу. — Такой родни до Москвы не перевешаешь. А что человек он хороший, то верно, зато и люблю его и, сколько смогу, ему порадею.
— Не хитри, дружище! — молвил Смолокуров, погрозив пальцем.
— Чего хитрить-то мне? Для чего? — сказал Зиновий Алексеич. — Да и ты чудной, право, повел речь про дела, а свел на родство. Решительно тебе сказываю, дольше двух недель прямого ответа тебе не дам. Хочешь жди, хочешь не жди, как знаешь, а на меня, наперед тебе говорю, не погневайся.
— Да ты не ори, — шепотом молвил Марко Данилыч, озираясь на Веденеева.Что зря-то кричать? А скажи-ка мне лучше, из рыбников с кем не покалякал ли? Не наплели ли они тебе чего? Так ты, друг любезный, не всякого слушай. Из нашего брата тоже много таковых, что ему сказать да не соврать — как-то бы и зазорно. И таких немалое число, и в каждом деле, какое ни доведись, любят они помутить. Ты с ними, пожалуйста, не растабарывай. Поверь мне, они же после над тобой будут смеяться.
Так говорил едва слышно Марко Данилыч, а Доронин слушал его и молчал. И тут вспало ему в голову: «С чего это он так торопится и ни с кем про тюленя говорить не велит? Уж нет ли тут какого подвоха?»
— Так смотри же ты у меня, Зиновей Алексеич, прималчивай покамест,после недолгого молчанья стал опять ему шептать Марко Данилыч. — Две недели куда ни шли, можно обождать. Только уж, сделай милость, ни с кем про это дело и языка не распускай. Вот тебе перед богом, все дело перепортишь и мне и Меркулову. Поверь слову. И этому не моги говорить, — прибавил он, указывая глазами на отвернувшегося в сторону Веденеева. — Ты его не знаешь, а мы давно ведаем — птичка мала, да ноготок востер… А в голове-то ветер еще ходит. В деле недавно, а каких уж делов успел натворить. Пуще всего его берегись, его словам из наших рыбников никто не верит. Как узнал про какое дело, тотчас норовит помутить его, а не то и расстроить.
— Что же мне с ним говорить? С какой стати? — ответил Зиновий Алексеич.
— Уха сейчас готова! — крикнул Самоквасов. — Дмитрий Петрович, вы ведь у нас за кашевара, готовьте чашки да ложки скорее.
