Моникины - Купер Джеймс Фенимор (читать книги онлайн полностью без регистрации .txt) 📗
После этого поднялся шепот, начали покачиваться хвосты, и по всем признакам видно было, что собрание вот-вот перейдет к тому, ради чего явились зрители. Все взоры обратились на доктора Резоно, который вскоре поднялся на кафедру и начал свой доклад.
Философ, полагаясь на свою память, говорил без записок. Он начал с великолепного и чрезвычайно красноречивого панегирика науке и тому энтузиазму, который пылает в груди всех ее истинных почитателей и делает их равно безразличными к выгодам, неудобствам, опасностям, страданиям и душевным терзаниям. После этого вступления, проникнутого, по общему мнению, правдивостью и простотой, он перешел к истории своих недавних приключений.
Упомянув сперва о прекрасном обычае Высокопрыгии, предписывающем испытательное путешествие, наш философ рассказал о том, как он был избран сопровождать милорда Балаболо в странствии, столь важном для его надежд. Он остановился на физической подготовке, на предварительных учебных занятиях и на упражнениях духа, которые проводил со своим учеником, прежде чем они покинули столицу. Все изложенное, по-видимому, хорошо отвечало своей цели, так как эта часть доклада не раз прерывалась гулом одобрения. Когда эти вопросы были исчерпаны, я наконец имел удовольствие услышать о том, как он, миссис Зоркая Рысь и их опекаемые отправились в путешествие, которое, как он справедливо заметил, «было чревато событиями огромной важности для знания вообще, для счастья моникинского рода и для некоторых чрезвычайно интересных отраслей моникинской науки в частности».
Я говорю «с удовольствием», так как, признаться, уже предвкушал впечатление, которое должен был произвести на моникинов его рассказ о том, как я сумел распознать истинную природу путников в том унизительном обличье, в каком я нашел их, когда счастливая случайность столкнула меня с ними, о том, как я немедленно пришел им на выручку, и о моей щедрости и смелости, когда я построил специальное судно и с риском для жизни взялся доставить их на родину. Ожидание триумфа Человека не могло не пробудить самые приятные чувства на нашей трибуне даже среди простых матросов, вспоминавших пережитые опасности и испытывавших ту радость, которая всегда сопровождает сознание заслуженной награды. Когда для философа подошло время заговорить о нас, я с торжеством посмотрел на лорда Балаболо, но не достиг ожидаемого эффекта: молодой пэр продолжал перешептываться со своими знатными друзьями с таким спесивым и равнодушным видом, словно не он был одним из спасенных пленников.
Доктор Резоно не напрасно славился среди своих коллег остроумием и красноречием. Прекрасные нравственные истины, которыми он по всякому поводу перемежал свое повествование, красота метафор и общий мужественный тон изложения восхищали слушателей. Испытательное путешествие предстало перед слушателями таким, каким его хотели сделать мудрые отцы традиций Высокопрыгии, искусом, сочетающимся с наставлениями и поучениями. Старые и опытные моникины, с чувствами, притуплёнными временем, не могли скрыть свое волнение, зрелые и терпеливые смотрели задумчиво и серьезно, а молодые и пылкие прямо дрожали и даже утратили обычную самоуверенность. Но, по мере того как философ благополучно вел своих спутников от пропасти к пропасти, взбирался с ними на скалы и обходил заманчивые предательские долины, присутствующими овладевало приятное чувство уверенности, и мы среди льдов все уже следовали за ним с тем слепым доверием, каким постепенно проникаются солдаты к приказам прославленного и победоносного генерала. Доктор в ярких красках описывал, как он и его питомцы шли навстречу этим новым испытаниям. Прелестная Балабола (все его спутники присутствовали в зале) склонила набок головку и покраснела, когда философ упомянул о том, как чистое пламя, горевшее в ее нежной груди, не уступило холоду этих безжизненных мест. Когда же он рассказал, как пылко милорд Балаболо объяснился в любви на середине большой льдины, и привел благосклонный ответ избранницы его сердца, престарелые академики разразились такими рукоплесканиями, что, казалось, купол здания вот-вот рухнет. Наконец он дошел в своем рассказе до того момента, когда мирные путешественники встретились с охотниками на котиков на неизвестном острове, куда их завела злосчастная судьба. Я втайне предупредил мистера Пока и прочих моих товарищей, как нам следует держаться, пока доктор будет знакомить Академию с первым насилием, совершенным человеческой алчностью, — о пленении его и его друзей. Мы должны были все разом встать и, немного отвернув лицо в сторону, прикрыть глаза рукой, выражая стыд и негодование. Иначе, казалось мне, мы проявили бы неприличное безразличие к моникинским правам и, хуже того, отождествили бы себя с виновниками злодеяния. Однако нам не представилось случая проявить такую деликатность в отношении наших ученых хозяев. Доктор, с той утонченностью чувств, которая поистине делает честь моникинской цивилизации, придал всему делу неожиданный оборот, который избавил нас от необходимости краснеть за себе подобных, а все бремя ответственности возложил на себя самого, хотя и показал себя в самом благородном свете. Вместо того, чтобы описывать грубость и безжалостность охотников, достойный философ невозмутимо поведал своим слушателям как, случайно встретив существа другого вида, он тем самым оказался в благоприятнейшем положении для важных открытий. Пользуясь данным ему правом выбирать, куда везти своих подопечных, памятуя о давнем желании моникинских ученых получить более верное представление о человеческом обществе и зная, что обитатели Низкопрыгии, республики, не пользующейся ничьей любовью, серьезно поговаривают об отправке экспедиции с той же целью, он тотчас решил продолжить свои исследования, насколько хватит его способностей, и рискнуть всем ради истины и науки. Поэтому он нанял судно упомянутых охотников и пустился на нем в путь, не считаясь с последствиями, в самые недра человеческого мира!
Мне доводилось с трепетом внимать грохоту тропической грозы, у меня замирал дух, когда пушки целого флота внезапно изрыгали огонь и рев их сотрясал воздух, я слышал грохот канадского водопада и взирал в оцепенении, как ураган ломал деревья и вырывал их с корнем, но никогда еще я не испытывал такого бурного, такого захватывающего чувства изумления, тревоги и сочувствия, какое возникло во мне при взрыве одобрения и восторга, которым собрание встретило эти слова о подвиге, о великой смелости и самопожертвовании. Как взвивались хвосты, как хлопали лапки, как звенели голоса при этом новом доказательстве высокой доблести не столько моникинов вообще (это была бы мелкая радость), сколько именно моникинов Высокопрыгии!
Воспользовавшись шумом, я высказал свое удовлетворение по поводу того, как великодушно наш друг доктор обошел вопрос о человеческой жестокости и умело обернул все это печальное дело к вящей славе Высокопрыгии. Ной ответил, что философ и вправду «проявил немалое знание человеческой природы, да и моникинской, надо думать». Эти утверждения теперь никто не станет оспаривать: как ему по опыту известно, попробуй только показать обществу или отдельному лицу, что они напрасно такого мнения о себе, и тебя сейчас же объявят лгуном. Так повелось в Станингтоне, то же самое, как он полагает, бывает в Нью-Йорке, да можно сказать — и по всей земле, от полюса до полюса, но ему все-таки хотелось бы потолковать с глазу на глаз с этим самым охотником на котиков и выслушать, что тот скажет об этом деле. Он, Ной, что-то не знает таких судовладельцев, которые потерпели бы, чтобы их капитаны бросали охоту и плыли куда-то, положившись на обещания обезьяны, да притом еще совершенно незнакомой.
Когда рукоплескания немного стихли, доктор Резоно продолжал свой рассказ. Он слегка коснулся условий жизни на шхуне, которые, как он дал нам понять, были недостойны высокого положения ее пассажиров, и добавил, что, встретив судно побольше и получше, шедшее из Бомбея в Англию, он воспользовался этим и перешел на него со своими спутниками. Это судно зашло на остров Св. Елены, где доктор имел возможность провести несколько дней на берегу.
