Серебряная ветка - Сатклифф Розмэри (лучшие книги онлайн txt) 📗
Перед фортом был разбит походный лагерь для легионов, стоящих за городскими стенами. В тихих летних сумерках один за другим зажигались лагерные костры, и солдаты постепенно веселели от обильного вина, розданного по случаю торжества. Вокруг одного из таких костров, неподалеку от места расположения конницы, горстка отряда, оставшаяся от Потерянного легиона, тоже наслаждалась досугом, отсутствовали лишь Юстин и Флавий, которых срочно вызвали, и теперь они стояли в залитом светом претории форта перед очень усталым человеком в императорском пурпуре.
Император Констанций уже успел снять с себя кирасы и большой, увенчанный орлом шлем, оставивший алую полосу на лбу. Он сидел вполоборота к ним на устланной подушками скамье и беседовал с Лицинием, стоящим почти прямо за его спиной, но как только они, отсалютовав, вытянулись перед ним в положении «смирно», Констанций повернулся к ним лицом, которое, несмотря на его бледность, не было, как у Аллекта, лицом человека, выросшего в темном подвале. Мановением руки он ответил на приветствие. — Это и есть те двое, центурион Лициний? — спросил он.
— Да, это они, — подтвердил стоящий у окна Лициний.
— Приветствую вас. Кто же тут центурион Аквила?
Флавий выступил вперед, чеканя шаг:
— Приветствую цезаря!
Констанций перевел взгляд на Юстина:
— А ты, значит, Тиберий Юстиниан, армейский лекарь?
— Так точно, цезарь.
— Я послал за вами потому, что давно наслышан о некоем отряде нерегулярных войск, и мне захотелось увидеть его командиров, поблагодарить их за донесения разведки и… то подкрепление, которое время от времени доходило до нас из этой провинции в последние полтора года.
— Благодарю, цезарь, — в один голос ответили Флавий и Юстин, однако Флавий тут же торопливо добавил: — Эту работу начал и отдал за нее жизнь бывший секретарь Караузия. Мы ее только продолжили, не больше.
Констанций скорбно склонил голову, но у Юстина создалось впечатление, что, несмотря на скорбную позу, императора слегка позабавили слова Флавия, — Боитесь, что вам достанутся лавры, предназначенные другому человеку? Не бойтесь, ведь вы продолжили его дело… с благой целью и потому заслужили благодарность империи. Позже я обязательно потребую от вас полного отчета об этих полутора годах, думаю, ваша история достойна быть выслушанной… Но пока она может подождать. — Он оперся грудью на скрещенные руки и принялся внимательно изучать лица юношей: сначала одного, потом второго. От долгого спокойного взгляда на душе у Юстина стало тревожно: казалось, этот человек с бледным тонким лицом видит насквозь его нутро и знает, чего он стоит, словно снимает с него шелуху, как с луковицы.
— Ну что же, — произнес император так, будто увидел все, что хотел, и вынес свое суждение; затем он поднялся, опираясь рукой о стол. — Вы заработали долгий отпуск, и я уверен — отдых вам необходим. Но снова полыхает север, в опасности сам Вал — все это вам, безусловно, известно. Так должно было случиться, ибо половину войск отозвали и направили сюда сражаться за Аллекта. Через два дня мы отправляемся на север, чтобы погасить пожар, и нам, конечно, нужны люди. — Он спокойно перевел взгляд с одного на другого в ожидании ответа. Юстин вдруг заметил на письменном столе две запечатанные таблички с их именами.
В ярко освещенной комнате было очень тихо. Слышалась перекличка часовых на крепостном валу и негромкий идущий вверх, а потом ниспадающий звук — голос города, как голос моря где-то далеко-далеко внизу. А затем Флавий, который тоже увидел таблички, спросил:
— Это приказы о нашем назначении, цезарь?
— Вас это ни к чему не обязывает. В данном случае я не приказываю. Я предоставляю выбор вам. Вы заработали право отказаться.
— А что будет, если мы откажемся? — помолчав, снова задал вопрос Флавий. — Если мы скажем, что преданно служили императору Караузию и уже не можем так же преданно служить еще раз?
Император Констанций взял со стола одну из табличек:
— Тогда я вскрою ее, растоплю воск прямо здесь над лампой и сотру то, что там написано. И дело с концом. А вы вольны с честью покинуть Орлов. Но я надеюсь, вы этого не скажете, не скажете ради провинции Британия и, быть может, чуточку ради меня.
В глазах его вдруг вспыхнули веселые искорки, и Юстин, заметив их, подумал, что этот человек стоит того, чтобы последовать за ним.
Флавий сделал еще один шаг вперед и взял со стола табличку со своим именем.
— Что касается меня, то я готов отправиться на север через два дня, — заявил он,
Юстин все еще молчал. Обычно ему труднее было принять решение, чем Флавию. И сейчас он должен был решить для себя твердо, наверняка. Наконец решение пришло.
— Я т-тоже готов, — проговорил он и, сделав шаг к столу, взял свою табличку с начертанной на ней судьбой.
— Ну и прекрасно, я очень рад, — сказал Констанций. Он снова поглядел сначала на одного, потом на другого. — Мне говорили, что вы родственники, но мне кажется, вы еще и друзья, а это гораздо важнее. Поэтому, надеюсь, вы не будете разочарованы тем, что приписаны к одному легиону.
Юстин, повернув голову, посмотрел на Флавия — тот тоже смотрел на него. Юстин неожиданно подумал, что Флавий сильно повзрослел — да и он сам тоже — с той поры, как они, почти мальчишками, впервые встретились перед большим маяком в Рутупиях. А путь, который они прошли вместе, плечом к плечу, только укрепил их дружбу.
— Цезарь очень добр, — сказал Флавий.
— Это-то Рим обязан для вас сделать. — В глазах императора снова блеснули веселые искорки. Он взял со стола несколько листочков. — Думаю, мы уже обо всем поговорили, на сегодняшний вечер как будто все.
— Еще одно, цезарь, — сказал, не двигаясь с места, Флавий.
Констанций опустил листки на стол.
— Слушаю тебя, центурион.
— Цезарь, с нами здесь четыре легионера и еще один центурион когорты. Все они — преданные императору люди, преданные не меньше, чем те, что были переправлены в Галлию.
— Пришлите их утром к начальнику штаба. — Улыбка, все время блуждавшая на губах, осветила тонкое бледное лицо императора, и он сразу же показался им моложе и не таким усталым. — А пока предложите всем пятерым — но только неофициально — быть готовыми через два дня выступить в поход на север… Теперь, по-моему, мы обо всем договорились. Ступайте. Пересмотрите все ваше снаряжение и начинайте расформировывать отряд своих головорезов. А нас с первым центурионом ждут еще дела. Я вас приветствую и желаю доброй ночи.
Как только Юстин с Флавием оказались на открытом воздухе, они, не сговариваясь, свернули от лестницы и пошли поверху, по тропе вдоль крепостного вала, крепко зажав в руках так и не вскрытые таблички, потом, также не сговариваясь, остановились и постояли немного, чтобы перевести дыхание, прежде чем перейти из одного мира в другой. Юстин думал о том, что пора им вернуться в отряд, хотя это уже вовсе и не отряд после сегодняшнего вечера. Просто люди, вольные идти своей дорогой.
Не считая часового, шагавшего взад и вперед, они были одни на тропинке. Внизу, под ними, веселящийся город был усеян огнями: тусклый янтарный свет в квадратах окон и золотые капельки ламп и фонарей на украшенных гирляндами улицах. Огни, сплошные огни до самой реки, туманной и таинственной.
— Лондиний веселится, — сказал Флавий. — Уверен, что сегодня внутри городских стен нет ни одного неосвещенного дома.
Юстин кивнул, говорить не хотелось, мысли вернулись к самому началу всех событий: к тому памятному разговору с Лицинием более трех лет назад, вспомнились почему-то завитки песка, наметенного в углах глинобитной канцелярии, и вой шакалов. Да, все началось в тот вечер. А сегодня вечером все закончилось.
Закончилось, как закончилась и недолгая империя Караузия на севере, уничтоженная предательской рукой Аллекта. Британия снова стала частью Рима. Она теперь в безопасности, но только до тех пор, пока у Рима хватит сил поддерживать эту безопасность — не дольше… Что ж, наверное, для Британии лучше рискнуть и искать защиты у Рима, чем быть разоренной Аллектом или ему подобными. Во всяком случае сегодня вечером, когда под ними горели огни веселящегося Лондиния и легионы стояли лагерем за городскими стенами, когда в залитом светом претории сидел за столом уставший человек с тонким бледным лицом — победитель, дикими и неуместными казались думы о том, что наступит время, и Рим утратит свою мощь.
