Невеста Нила - Эберс Георг Мориц (электронная книга .txt) 📗

Как пораженный громом, сын Георгия схватился рукой за кровать. Умирающий взглянул на него и спросил хриплым голосом:

– Значит, наш домашний суд вынес несправедливый приговор?

Уничтоженный Орион утвердительно кивнул головой. Мукаукас снова заговорил, на этот раз бессвязнее и глуше прежнего:

– Камень… из ковра… Неужели ты… ты сам… большой смарагд… О я не могу!…

Молодой человек скорее умер бы на месте, чем солгал отцу в такую минуту.

– Да, отец, – с решимостью отчаяния ответил он, – я взял смарагд. Однако клянусь моей любовью к тебе и к матери, это первый легкомысленный поступок в моей жизни, который повлек за собой столько ужасного…

Юноша хотел прибавить: «…будет и последним», но едва с его губ сорвались слова: «Я взял смарагд», умирающий задрожал всем телом, его взгляд страшно изменился, и прежде чем сын успел договорить свою клятву, несчастный старик выпрямился на постели… Бледный, испуганный Орион громко рыдал, закрыв лицо руками.

– Ты, ты! – грозно заговорил, задыхаясь и делая отчаянные усилия, Георгий. – Позор нашему древнему, неподкупному суду мукаукасов! Ты? Вон отсюда, мальчишка!

После этого грозного возгласа Георгий, кроткий, справедливый мукаукас, опрокинулся на подушки. Его налитые кровью глаза остановились, губы шептали все тише и тише невнятные слова, распухшие руки судорожно мяли простыню, дыхание со свистом вырывалось из открытого рта, и наконец безжизненный труп великого сановника свалился, как подрубленный пальмовый ствол, прямо на Ориона. Юноша вскочил, обезумев от ужаса, и принялся трясти за плечи бездыханного отца, как будто хотел возвратить его к жизни хотя бы на несколько мгновений, чтобы тот дослушал клятву раскаявшегося сына, увидел его слезы и взял назад свои страшные слова.

Пока Орион предавался взрыву отчаяния, в комнату вошел Филипп. Врач взглянул на искаженное лицо покойника, положил руку на сердце и, отведя маленькую Марию прочь от постели деда, сказал торжественным и печальным тоном:

– Не стало больше доброго и справедливого человека!

Орион громко вскрикнул. Он с гневом оттолкнул от себя племянницу, которая подошла к нему приласкаться. Несмотря на свой детский возраст, она понимала, что ее необдуманная откровенность навлекла на дядю большое несчастье. Мария приблизилась к бабушке, но Нефорис оттолкнула ребенка в свою очередь и бросилась на колени рядом с плачущим сыном. Несколько минут назад она видела в нем свою опору, а теперь ей самой пришлось поддерживать его. Однако утешения матери не могли смягчить жестокого удара.

XVI

Прощаясь с Паулой, Филипп сказал ей, что мукаукас может умереть в любую минуту или протянуть еще несколько недель. Эти слова отчасти успокоили молодую девушку. Невозможность оправдаться перед дядей тяжелым камнем лежала у нее на сердце. Если дочь Фомы не искала ни у кого любви, то во всяком случае не хотела потерять уважения, приобретенного ею в доме наместника. Теперь у Паулы наконец-то появилась надежда доказать свою правоту и смыть с себя незаслуженный позор. Дом Филиппа был для нее только временным убежищем. Жизнь в семье мукаукаса послужила дамаскинке полезным уроком, которым она желала воспользоваться.

Горячая привязанность Филиппа вывела ее из апатии, заставила трезво взглянуть на мир и воскресила подавленную энергию. Только близость Ориона смущала обновленную душу девушки; однако, оставшись в Мемфисе, Паула все-таки не могла расстаться с каким-то смутным предчувствием, что между ними не все еще кончено. Ей казалось, что она ненавидит двоюродного брата, но мысль о нем не покидала ее.

Новые хозяева радушно приняли гостью. Они, по-видимому, жили в достатке. Их дом был вместителен и хотя не нов, но удобен. Обстановка жилища отличалась художественным вкусом. Сад при доме поражал своей чистотой. Паула увидела здесь за работой горбатого садовника и несколько их детей также с различными физическими недостатками.

Участок земли, принадлежащий Руфинусу, представлял собой узкую полосу, которая доходила до набережной и примыкала с обеих сторон к другим обширным владениям. Неподалеку оттуда, через реку был переброшен мост, соединявший Мемфис с островом. С правой стороны от дома возвышался дворец Сусанны; слева расстилалась роща, где стройные пальмы, развесистые сикоморы и кустарники тамариска с густой синевато-зеленой листвой давали роскошную тень. Посреди этой пышной растительности, из-за вершин вековых деревьев, выглядывало продолговатое желтое здание, увенчанное башенкой, хорошо знакомое Пауле. В доме наместника часто упоминалось о нем, и молодая дамаскинка приходила сюда не раз в сопровождении кормилицы Перпетуи. То был монастырь святой Цецилии, служивший единственным убежищем монахиням греческого вероисповедания, терпимым в Мемфисе. Сестры прочих монашеских орденов были изгнаны из города, эта же обитель осталась неприкосновенной. Жившие в ней дьякониссы умели отлично ухаживать за больными и пользовались большим почетом. Но главной причиной снисхождения к ним являлась высокая арендная плата, ежегодно вносимая монастырской общиной в городскую казну. Приходивший в упадок Мемфис не мог пренебрегать таким крупным доходом. Монастырь существовал на проценты с большого капитала, завещанного мудрым предком мукаукаса. В этом документе была сделана предусмотрительная оговорка, скрепленная печатью Феодосия II [45]. В ней говорилось, что это учреждение, как только монастырская община будет распущена, перейдет в собственность царствующего христианского императора вместе с землей и постройками, которыми киновия [46]также была обязана щедрости основателя.

Покойный мукаукас Георгий, несмотря на свою непримиримую вражду к мелхитам, не притеснял добрых монахинь. Если бы их богатство перешло в оскудевшую городскую казну, этими деньгами тотчас могли воспользоваться арабы. Права благочестивых сестер были вполне законны, и справедливый наместник не желал нарушать их. Мало того: он твердо отстаивал неприкосновенность монастыря святой Цецилии перед главой якобитской церкви, хотя мелхиты покушались даже на его жизнь. Сенат бывшей столицы Египта, конечно, одобрил действия Георгия и не только относился с терпимостью к иноверческой киновии, но даже предоставлял ей различные льготы.

Якобитское духовенство города перестало наконец вмешиваться в дела монастыря, получая с него положенную дань только в праздник Пасхи. В Страстную субботу греческие монахини были обязаны доставлять местной церкви вышитые священнические ризы, массу живых цветов, хлебного печенья и определенное количество вина из своих виноградников. Таким образом, старинная обитель уцелела при новых порядках в Египте, хотя после изгнания греков все жители страны разделились по вероисповеданиям на якобитов и мусульман. На место старых, отошедших в вечность сестер, поступали новые, так что число монахинь не уменьшалось, и монастырь процветал до тех пор, пока должность патриарха не перешла от мелхита Кира к якобитскому архиепископу Вениамину. Новый патриарх называл греческих дьяконисс коршунами в голубятне, соблазном для верующих, и стал доказывать, что по смыслу дарственной записи монастырское имущество после уничтожения общины должно перейти в собственность главы александрийской церкви, так как в Египте не было больше никакого «христианского» государя. Но притязания Вениамина встретили энергичный отпор со стороны мукаукаса Георгия, что послужило поводом к ссоре между ними.

Вечером до слуха Паулы донеслось из монастыря печальное пение заупокойных молитв. Не умерла ли почтенная настоятельница киновии? Но нет, торжественное богослужение, очевидно, относилось к другому покойнику. Дамаскинка заметила из окна своей комнаты усилившуюся суматоху на набережной; с плавучего моста и лодок на реке раздавался пронзительный плач египетских женщин. Смерть мелхитки не могла вызвать таких явных проявлений скорби у мемфитов. Паула содрогнулась и застыла от ужаса при мысли, что ее добрый покровитель и друг навеки закрыл глаза.