Великое сидение - Люфанов Евгений Дмитриевич (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Наступила минута, когда бывший писарь воеводской канцелярии Уразай, ставший начальником башкирского отряда повстанцев, состоявшего из представителей разных родов, дал знак забыть о прежней предосторожности, а неистовым гиком и свистом ошеломить царских конников и кинуться на них. И вот уже туго захлестнула петля аркана и сорвала с коня одного всадника, а за ним слетел с седла другой. Смачно впивались стрелы в конские и людские тела, в ходу были копья и кинжалы.
Из-за дальней горы поднялась вызревшая луна и вместе с заревом пожара осветила землю, давая возможность каждой стороне различить врагов. Вот с перерезанным горлом упала лошадь, увлекая за собой всадника; вот сразу две стрелы вонзились в грудь и в шею закричавшего солдата; стали чаще раздаваться ружейные выстрелы, и уже неподвижно распластались на земле два молодых табанских батыря. Злобно взвизгивали и кусались разъяренные кони, а из ковыльной степи уже не ползком, а быстрыми перебежками спешили башкиры на помощь своим, держа в зубах длинные ножи и стреляя на бегу из луков. И, заглушая все звуки завязавшейся битвы, раздался грохот пушечной пальбы. Это гарнизон Чебаркульской крепости, опомнясь от внезапного нападения, начал обстрел повстанцев. Кони пугались взметнувшейся от взрывов земли и уносили своих седоков в разные стороны, перестав повиноваться их воле. А пушки все стреляли, и под прикрытием их огня отряд Бахметева проскочил в открытые для него крепостные ворота.
Ночь. На высоком холме, всматриваясь в далекое зарево, стояли старик Аллаязгул, Уразай и русский беглец Антон.
– Опять на Казанской дороге горит, – сказал Уразай.
Опять… А несколько в стороне из расщелины гор поднималось новое зарево.
– И там наш аул или тептярская деревня горит… Хотят во всей Башкирии ни одного нашего стойбища не оставить.
Внизу под обрывом холма слышался топот копыт, и появились всадники, собравшиеся в поход.
– Еще люди уходят. Дуванцы, – сказал Аллаязгул.
– Это трусы уходят, – мрачно заметил Антон.
– Нет, русак, не трусы. У них стрел больше нет. Только арканы да ножи, а у солдат ружья и пушки. Плохо, да… – тяжело вздохнул Аллаязгул.
Плохо. И у кипчаков тоже нет больше железных наконечников стрел. Один раз подвезли из кузницы небольшой запас, но все уже израсходовано, а солдаты разорили и дотла сожгли вместе с аулами все окрестные башкирские кузницы. Да еще и то надо помнить, что пуля из солдатского ружья летит дальше, чем стрела из лука башкирина. Стрела зачастую и не долетает до цели. А если ударит пушка, то это бывает похоже на то, будто сам шайтан из своей огнедышащей пасти плюет смертоносным плевком. Аллах не хочет помочь своим правоверным и поразить нечестивых, словно не видит, что его людей убивают, отдают в рабство верным царю старшинам, мурзам, баям или русским помещикам. Как же драться, как защищать свою жизнь, если нет даже стрел? Рассердившиеся табанцы убили своего муллу за то, что он плохо просил аллаха, очень небрежно молился ему. Теперь табанцы тоже уходят.
В лагере повстанцев начинался разброд.
– Ой, ой!.. – доносился надрывающий душу стон. – Урал мой, Урал мой… Лошади наши паслись здесь… Девушки наши пели здесь…
Антон тронул за плечо Уразая.
– Слушай… Лагерь Бахметева не так далеко. Мы подойдем – сучок под ногой не хрустнет. Подкрадемся ночью да сонных их…
Уразай стоял, думал, а старик Аллаязгул приподнял руку, словно отстраняясь от таких слов.
– Что ты, что ты, русак!.. Рыбу сонную нельзя бить острогой, как же сонных людей убивать?! Разбуди их и вызови на бой. Только так это можно.
Дозорные Бахметева узнали, где укрывался отряд повстанцев-башкир, и, повернув коней, степью поскакали в свой лагерь. Ни одна стрела не долетела до них, и у самого Уразая теперь опустел колчан.
Конечно, солдаты сообщат командиру о своей удачной разведке, а он прикажет отряду напасть на повстанцев и расправиться с ними. Если бы солдаты честно приняли бой на ножах, тогда можно было бы сразиться с ними, но они ведь начнут стрелять из своих ружей, не подпуская близко к себе ни одного башкирского батыря, и, кроме проклятий, ничем на это ответить нельзя.
Надо тоже уходить, не оставив врагам никого из раненых. Плохо, что поднявшийся ветер дует в ту сторону, где находится Бахметев со своими солдатами, и, как ни прикладывай ухо к земле, не услышишь отсюда, издали, конского топота: мешает ветер, шелестящий в ковыльной степи.
Нет, нет, это на счастье башкирам летит в ту сторону ветер. Пожалуй, зря табанцы убили муллу, – аллах, должно быть, услышал его просьбу о помощи и послал правоверным этот ветер. Старик Аллаязгул подсказал Уразаю и Антону, что надо сделать, когда вдали покажутся солдаты.
– Да, так! – обрадованно согласился Уразай.
– Хорошо надоумил, отец. Спасибо тебе, – благодарил русак Антон.
И вскоре вдалеке действительно показались вражеские всадники. Как хорошо, что ветер так стремительно летит на них! Кремень высекает искры, одна за другой вспыхивают метелки густого ковыля, и ветер раздувает огонь. Катятся по степи вспыхнувшие шары перекати-поле, и вот уже широким разливом огня охватило впереди всю степь.
Опаленный степным пожаром жаркий ветер гонит вспять обезумевших коней, а их всадники все сильнее, все неистовей нахлестывают и пришпоривают их, чтобы они мчались быстрее назад от настигающей их огнедышащей бури…
У пепелища, оставшегося от большого аула, на короткую передышку остановились изнуренные люди с непокрытыми головами. Лишь два капрала сопровождали их, да и эта стража была не нужна потому, что люди добровольно шли навстречу последнему дню и часу своей злополучной судьбы. Теперь уже не долгим оставался их путь, который вот-вот должны навсегда прервать солдаты карательной экспедиции. Каждый недавний повстанец нес на себе плаху и топор, чтобы принять смерть.
Среди этих обреченных людей был старик Аллаязгул. Он обратился к капралу с просьбой разрешить достать из колодца воды.
– Пить захотелось?
– Захотелось, бачка.
– Ну… – неопределенно промолвил капрал и, подумав, разрешил: – Перед смертью можно.
Люди сгрудились у колодца, и капрал, вдруг побагровев от негодования, закричал:
– Куда?! Не положено кучками… Поодаль один от другого будь. По череду подходи, – распоряжался он.
Глоток… Еще глоток… Никогда такой вкусной и такой живительной не была вода. Еще по капле – на глаза, на лоб, на грудь…
– Эй! Купаться, что ли, задумал? – кричал капрал. – А ну отходи, супостат!
Глубоко вздохнув, Аллаязгул отошел. Молодой его друг уфимский батырь Уразай честно встретил в бою свою смерть. И русак Антон тоже. А вот ему, старику Аллаязгулу, придется безропотно положить на плаху свою повинную голову и принимать позорную рабскую смерть. Не в чести будет он ни перед людской памятью, ни перед взором аллаха.
Вот и отряд карателей подошел. Солдаты спешились с коней. От них отделился сутуловатый башкирин в новом полосатом халате и неторопливой походкой направился вдоль длинного ряда пришедших с повинной людей.
– Ха! – громко выдохнул он и уставился злобным взглядом на Аллаязгула. Гнев раскалил его лицо, и он хрипло спросил: – Узнаешь меня?
– Узнаю, – ответил старик.
– Все помнишь?
– Все.
– И как плевал на меня?
– И как плевал на тебя.
– Начальник сказал, что рубить голову будут каждому третьему. Я скажу, чтобы начинали с тебя. А потом, – шагнул Уразкул ближе к Аллаязгулу, – подниму твои веки и плюну в твои глаза. Поквитаемся так.
«Нет, не так!» – мгновенно решил Аллаязгул, и не успел Уразкул ни увернуться, ни защититься – топор старика с маху впился своим лезвием в его шею, и верный начальству башкирский старшина, натужно крякнув, ничком ткнулся в дорожную пыль.
Благодаренье аллаху, теперь не позорной будет смерть старого Аллаязгула.
V
Сколько бы ни было солдат у царя Петра, все они на перечете. И никто из набранных новиков не лишний. Предстояла отчаянная схватка с опаснейшим врагом Карлом XII, захватившим Саксонию, изгнавшим из Польши короля Августа и уже переступившим западный рубеж русской земли. Все силы следовало напрячь на борьбу с ним, а тут тебе на востоке полыхало зарево злого башкирского бунта, и на его усмирение тоже нужны были солдаты.
