Рыцарь Бодуэн и его семья. Книга 3 (СИ) - Дубинин Антон (серия книг TXT) 📗
В очередной раз я въехал в Фуа на закате, когда в горах лежал просвеченный лучами туман, и замок сеньоров стоял на тумане, как Небесный Иерусалим на облаках. Облака накрывали город, а замок оставался осиянным солнцем, и серые стены казались золотыми. И даже снизу я различал на них алые пятна — купы вьющихся роз, которым самый сезон цвести в мае. Столько роз, что даже листьев не видно — одни соцветия и шипы. И, пока я поднимался вверх по ярусам мощеной дороги, мокрой от облачной мороси, золотой замок рос и делался алым по мере того, как солнце окрашивало камень в закатное пламя. Конь мой уже спотыкался от усталости. А в замке меня встретили храбрый Роже-Бернар, истовый католик, и лохматый, всегда веселый Луп, катар и богохульник. Которому я никогда с мига нашего знакомства не переставал еще завидовать — стоило мне заметить, как Роже-Бернар на него смотрит. Или услышать слово «брат», обращенное наследником графа к молодому бастарду.
К моему возвращению — а вернулся я в составе приличного отряда из Фуа, по дороге к нам присоединились люди из Памьера и Савердена — Тулуза уже изменила облик, облачившись в военную одежду. В ворота тянулся почти постоянный приток обозов: в Тулузу поступало снабжение, ехали ополченцы, стягивались мелкие феодалы окрестных замков. С семьями, как водится, с челядью и с наиболее ценным имуществом. За последние годы самое ценное имущество окрестных жителей стало весьма движимым — привыкли, что то и дело приходится удирать. На стенах работало множество народу — устанавливали мангонелы и «воронов» — особые машины с вСротами и крючьями, чтобы скидывать противников со штурмовых башен; постоянно карабкались по каким-то лестницам, да и за стенами работали целые бригады, расширяя рвы и очищая их от остатков фашинника. Город и снаружи, и изнутри напоминал разворошенный муравейник.
Даже клирики участвовали в происходящем, сооружая городу духовную защиту: в Сен-Сернене, мимо которого я проезжал, было битком народу, несмотря на неслужебный час. На мой вопрос, что творится-то (не дай Бог, умер кто), бойкий мальчишка-нищий ответил, что все, слава Богу, живы. Просто каноники выставили перед алтарем мощи святого Экзюпера, очень сильного святого, когда дело обороны городов касается; так вот народ валом повалил жертвовать кто что может, а потом молебен будет о защите от супостатов.
Я, увы, не нашел в себе сил остаться на службу; перекрестился только, не слезая с коня, на озаренную свечами темную глубину храма, где почивал святой епископ. Святой Экзюпер, пастырь добрый, что раздал некогда ради своего бедного народа даже священные сосуды… Теперь-то ты сильнее, чем прежде, теперь, когда ты во Христе; коли смог и при жизни остановить вандалов в воротах города семь веков назад — тем более нынче сможешь, если сжалишься, защитить и нынешнюю Тулузу!
На кривых (после полутора суток в седле), болящих ногах я проковылял в дом — и застал там только младшую девочку, Айю: остальные домочадцы были на укреплениях. На Америга возилась у костров, которые разводили прямо под стенами — женщины готовили еду для пришлых солдат и ополченцев. Айма с другими крепкими девушками стаскивала камни для будущей «вертушки»-мангонелы. В стенах теперь совершенно не осталось брешей: еще со времен Симоновой осады все, что смогли, заделали деревом, а теперь укрепляли уже имевшиеся участки бревенчатых стен.
Новоприбывших рыцарей Рамонет с молодым графом Фуа собирали перед вечерней, на площади Монтайгу. Попросив Айю разбудить меня, как только тень от ограды удлинится и заползет на двор, я улегся в кухне на лавку, накрылся какой-то попоной — и тут же заснул. Даже поесть сил не нашлось, куда уж там умыться. Так что на сбор я явился с куском хлеба и солонины в руке, от которого то и дело откусывал, скрывшись за спинами остальных рыцарей и оруженосцев. Однако Рамонет вычислил меня и в толпе, подозвал к себе — и к ужасу моему назначил командиром обороны одной из башен. К воротам Матабье.
От страха, что меня зовут на люди, я разом запихал в рот остаток хлеба с солониной — чтобы не позориться с едой в руках; а при такой новости едва не подавился. Даже слезы на глазах выступили.
— Нет, мессен, прошу вас, — взмолился я, как только удалось все проглотить. — Бога ради, не делайте меня главным! Я мало опытен, и отвечать за других не умею…
— Не умеешь — научишься, — отрезал Рамонет. — Был бы Аймерик де Кастельно жив — я его бы поставил. А так придется тебе. — И, наклонившись, чуть тише добавил: — Хочу, чтобы людьми Фуа тулузец командовал. Не бойсь, я тебе в помощь кого-нибудь дам постарше. Из горожан. А главным будешь ты, дворянин все ж таки.
— Так я даже не рыцарь, — попробовал я последний аргумент.
— Посвятить тебя прямо сейчас? — сверкнул светлыми глазами юный граф. Я весь вспотел от волнения.
— Нет, не надобно! Я… уж потом… в мирное время…
Разве скажешь, что хочешь другого. Что только от графа Раймона Старого возможно мне принять высокое посвящение.
— Ага, торжественности хочешь, — усмехнулся тот, хлопая меня по плечу. — Понятное дело. А у нас тут в рыцари не посвящают — ими по ходу войны становятся… Ладно, как знаешь. Потом так потом. Но за ворота Матабье ты в ответе.
И, провозгласив меня как командира, Рамонет принялся назначать людей на другие посты.
Под мое начало попал десяток молодых людей — оруженосцев и горожан. Рыцари и конные дамуазо составляли особый отряд для вылазок, ударную силу; из таких же людей молодые графы Тулузы и Фуа поставили по одному старшему на каждые ворота. К счастью, у меня в помощниках оказался зрелый уже человек из Иль-Журдена, по имени Альзу; впрочем, по имени его никто не называл, а все больше по прозвищу — Гвоздолом. Так его прозвали за необычайную крепость пальцев: он хвастал, что работал инженером мангонел на всех возможных осадах и как-то раз сломал голыми руками толстенный гвоздь, когда потерялись клещи, чтобы его выдернуть. Папаша Гвоздолом был длинный, худой и черный как мавр; казалось, помри он — так и вовсе не протухнет, как любой другой труп, а высохнет вконец и обуглится. Несмотря на постоянное хвастовство и длинный язык — не умолкал папаша даже за работой — оказался он дельным инженером; за полдня под его руководством мы соорудили неплохую камнеметалку. Он успевал находиться сразу везде, учил кузнецов гнуть скобы, пильщиков — пилить брусья, притом сыпал забавными и похабными историями, так что никто не замечал собственной усталости. Я с радостью бы уступил ему место командира — но тут уж сами мои ополченцы воспротивились: они не хотели, чтобы тулузцами командовал какой-то чужак из вассального виконтства.
Сын папаши Гвоздолома, Барраль, трудился наравне со всеми, с высунутым от напряжения языком бил кувалдой по скобам, прилаживал веревки и совершенно не кричал, когда ему меж двух брусьев прищемило палец. Паренек напоминал мне Аймерика (впрочем, мало кто из молодых и красивых черноволосых парней мне его не напоминал, а таких было пол-Тулузы.) Наверное, он был мне ровесником, а то и старше; но наличие рядом живого и здорового отца само собой переводило его в разряд «молодых». Я-то считал себя зрелым, а порой чуть ли не стариком. Постой-ка, сколько же мне в тот год сравнялось лет? Не иначе как двадцать три. Возраст изрядный. На год более, чем Рамонету. Только пример Рамонета меня и утешал: ежели тот справляется с огромными армиями, то разве я не смогу совладать с дюжиной подчиненных? Вот Роже-Бернар де Фуа тоже не стыдится командовать людьми. Даже годящимися ему в отцы. Что там, не стыдится и беспутный Волчонок, Луп, который лет пять назад впервые надел штаны.
Размышляя так, я успевал рассылать людей с разными поручениями, гонял присоединившихся к нам девушек за камнями — чем больше приготовим заранее, тем лучше; объяснял всем и каждому, что именно они будут делать на обороне — кто подавать ведра, кто заряжать машину, а умеющие — и таких нашлось семеро — стрелять из луков и арбалетов. Я даже расстарался и ударил по зубам молодого парня по имени Маурин, который вздумал мне перечить — я поставил его закладывать камни в чашку мангонелы, он же хотел стрелять, утверждая, что неплохо это делает. Я приказал дать ему лук и потребовал: покажи. Маурин расставил ноги, согнул обе руки в локтях и потянул тетиву куда-то себе к груди. Я тут же отнял у него лук, а когда тот запротестовал — треснул его, несильно треснул, но так, чтобы парень понял: мы тут не в игры играем. Подействовало отрезвляюще, и остальные, кажется, зауважали меня больше — даже стали обращаться «мессен Толозан». Мессена я им приказал оставить при себе, но приятно было.
