Шестиглавый Айдахар - Есенберлин Ильяс (онлайн книги бесплатно полные TXT) 📗
– У тебя есть что сказать?
– Ты хан, и я хотел бы услышать твое слово…
– Я не думал об этом. Скажи первым…
– Хорошо. – Ногай сощурил глаза, задумался. – Подобно Кубылаю, вступившему в Китай, ты должен войти в земли орусутов и править ими.
– Хочешь, чтоб я ушел к ним и потерял Золотую Орду? – подозрительно спросил Берке. – Хочешь, чтобы со мной произошло то же, что с Кубылаем? У него сегодня есть Китай, но уже нет Великого Монгольского ханства… И кроме того, узнав о наших замыслах, орусуты не захотят этого.
– Орда никогда не боялась посылать своих воинов в битвы… – горячо сказал Ногай. – Можно ведь поступить и иначе. Надо разделить орусутские земли на аймаки, и править ими станут монгольские нойоны. Пусть вместе с ними по орусутским землям кочуют наши воины с семьями.
– Это трудно сделать… Небольшие отряды легко уничтожить…
– Да, будет кровь. Но монголы умеют подчинять и властвовать. Ты пошлешь новых воинов. Девятихвостое белое знамя нашего великого предка Чингиз-хана принесло монголам славу и счастье, – жестко сказал Ногай. – И потому каждый из них будет считать себя счастливым, если умрет под этим знаменем.
Берке с трудом сдерживал охватившую его ярость:
– Так думаешь ты! Но ты забыл, что в свое время не побоялся сказать в глаза самому Чингиз-хану Аргусун-хуурчи.
Кто из потомков Потрясателя вселенной не знал об этом случае? Знал об этом и Ногай.
В одном из походов на восток Чингиз-хан, завоевав земли корейцев и взяв себе для наслаждений дочь покоренного правителя – девушку удивительной красоты, совсем забыл о монгольских кочевьях. И тогда к нему из родных степей примчался певец Аргусун.
– Здоровы ли мои жены, сыновья и весь народ мой? – спросил Чингиз-хан у гонца.
И Аргусун-хуурчи ответил ему песней: – Жены твои и сыновья твои здоровы! Но не знаешь ты, как живет весь народ твой! Жены и сыновья твои здоровы! Но не знаешь ты, о чем думает народ твой! Ест он кожу и кору голодным ртом своим! Но не знаешь ты, как жив народ твой! Пьет он воду и снег, как случится, жаждущим ртом своим! Твоих монголов обычаев и жизни не знаешь ты!
По глазам Ногая Берке понял, что тот вспомнил слова Аргусуна, и потому с особым наслаждением и злорадством сказал:
– То, что дал великий предок нам – его потомкам, он не дал всем монголам. Ты совсем не знаешь жизни и не можешь знать, захотят ли монголы вновь умирать.
Сказанное ханом было великой обидой, и лицо Ногая сделалось белым.
– Смотри, хан! – уже не сдерживая себя, гневно сказал нойон. – Если ты не сделаешь этого, завтра может быть поздно. Они придут сюда, чтобы властвовать над нами.
Берке верил и не верил Ногаю. И от этого накапливалось против него раздражение и думалось, что Ногай говорит так потому, что все монголы мечтают о битвах.
– То, что ты предлагаешь, сделать невозможно.
– А как же, по-твоему, следует поступить?
– Я не умнее Бату, – уклончиво сказал Берке, – я буду идти путем, который проложил он. Если бы я даже пошел в земли орусутов, едва ли это усилило бы Орду…
Ногай с недоверием и удивлением смотрел на хана. Он не привык видеть Берке подавленным или нерешительным.
– Я не понимаю тебя, хан…
В глазах Берке вспыхнули злые огоньки, и расширились, сделались темными зрачки:
– Посмотри вокруг! Разве ты не видишь, что монгольская сабля уже давно не сверкает так ослепительно, как это было при Бату! Многое переменилось с тех пор, как ушел он из жизни. Покоренные народы по-прежнему боятся нашего сильного войска, но уже не боятся нас, монголов. При Чингиз-хане и Бату монгол был страшен и непонятен, теперь же и орусуты, и другие народы знают о нас все: и как мы живем, и как умеем сражаться. А когда враг понятен, он уже не может напугать, подавить волю. Его боятся только до тех пор, пока он сильнее. Не оттого ли восстали орусутские города: Ростов Великий, Суздаль и Тверь, Ярославль и Устюг? Давно ли Угедэй и Джагатай стерли с лица земли Бухару, но и здесь свосем недавно чернь не побоялась поднять голову. Если бы ты видел это сам так близко, как видел я… Ночь… Суровые лица, непокорные глаза и кровавый свет факелов… – Берке помолчал, словно заново переживая то, о чем рассказывал. – А бунт грузинов против Кулагу под предводительством князей Большого и Маленького Давидов в Тбхисе?.. А недавние события в нашей ставке? Я приказывал вырезать непокорных как баранов, без жалости!..
– Ты правильно делал, – сказал Ногай. – Самый лучший враг – это мертвый враг.
– Я тоже так считаю. Но почему тогда одно волнение следует за другим? Почему их становится все больше и больше? Ты слышал о моем бывшем сотнике Салимгирее… Казалось бы, ужас должен владеть им, потому что он своими глазами видел, как я приказал уничтожить десять тысяч непокорных рабов. Однако верные люди доносят мне, что Салимгирей собирает вокруг себя врагов Орды…
– Вели поймать его!.. И пусть все увидят, как покатится под ноги твоего коня его голова! Только страх способен удерживать людей в повиновении.
– Я так и поступлю… – задумчиво сказал Берке. – Но как суметь страхом остановить время?
Ногай хотел понять, о чем говорит хан. Он пристально смотрел ему в лицо, но лицо Берке оставалось непроницаемым.
– Не слишком ли ты много думаешь, вместо того чтобы заботиться о величии Золотой Орды? – нетерпеливо сказал он.
Берке покачал головой:
– Все мысли наши от бога… Время… Оно кажется мне порой похожим на безбрежное бушующее море. А море может разбить самую крепкую скалу и обрушить самый высокий берег… Я многого не могу понять… и еще меньше объяснить… Бесстрашные тумены Чингиз-хана покорили бесчисленное множество народов кривой монгольской саблей, острой стрелой, тяжелым соилом и жалящей камчой. Мы берем у побежденных все, что нам надо, и правим ими, не слезая с седла… Но, вместо того чтобы слабеть и умирать, они упорно вновь строят то, что мы разрушаем, пасут скот и пашут землю, добывают железо и куют из него мечи. Скажи, мой доблестный нойон, ведь покоренные не стали слабее, чем они были в дни нашей с тобой молодости, когда под предводительством Бату мы топтали их копытами наших коней? Разве это не так? Все чаще бунтует чернь, а разве непокорство не есть проявление силы? Порой мне кажется, что придет такое время, когда и орусуты, и булгары, и жители Мавераннахра откажутся давать нам то, что мы привыкли у них брать. Сможет ли тогда Золотая Орда снова растоптать их, будет ли всегда у нее та сила, которая есть сегодня?
– Тебя для того и подняли на белой кошме, чтобы ты заботился о силе Орды, – раздраженно сказал Ногай. Ему были не по душе рассуждения Хана. – Во все времена рядом с человеком живут несправедливость и насилие. Они вечны. Будь мудрым, будь хитрым, и они не дадут упасть шатру Золотой Орды.
– Даже булатный меч тупится, если им постоянно бить о камень…
Ногай едва сдерживал ярость. Он и так уже позволил себе слишком многое в разговоре с ханом. Другой бы уже поплатился головой за свою дерзость, но Берке всегда позволял Ногаю больше, чем остальным, и разговор их происходил без посторонних. У Ногая были причины для ярости. Впервые он вдруг увидел, что в хане словно сидят два совершенно разных человека. Один правит Ордой так, как привыкли править монголы: он безжалостен, кровожаден, никто не смеет рассчитывать на его пощаду; другой, открывшийся вдруг перед Ногаем, нерешителен, напуган и ведет речи, недостойные чингизида.
– Разве можно править Великой Ордой, не веря в ее могущество! – гневно крикнул Ногай. – Если бы ханом был я!.. Я показал бы всему миру, что нужно Золотой Орде, чтобы она стояла вечно!
Берке вкрадчиво засмеялся. Глаза его вновь сделались пристальными и холодными, а лицо отвердело. Нет, не напрасно не доверял он последнее время Ногаю. «Если бы ханом был я…» Не слишком ли о многом мечтает нойон? Пусть сказано это в пылу спора, и все-таки… Он знал, так думает не один нойон. О власти мечтают все чингизиды…
Берке подозревал Ногая в тайных замыслах, но ни он, ни нойон не знали еще в это время, не могли даже предположить, что пройдут годы и борьба среди потомков Потрясателя вселенной за право стать ханом унесет множество жизней, зальет степи Дешт-и-Кипчак кровью и явится одной из многих причин, из-за которых навсегда рухнет шатер Золотой Орды, погребая под своими обломками всех тех, кто верил в ее непоколебимость и вечность.
