Хмельницкий. - Ле Иван (читать книги .txt) 📗
Жолнеры в пути отдыхали небольшими группами. Порой к ним присоединялись и казаки. Шутили, смеялись, вспоминали о совместных боях. Шли домой!..
Домой… А что там произошло за эти тяжкие годы войны? Дом, солтисы, испольщина, земля стала панской. Именно о земле, а не о родителях, женах, детях говорили воины, возвращавшиеся из чужих стран в родные края.
Путь определяли по солнцу, если даже оно было затянуто облаками. А ночью… облака порой закрывали звезды и луну. Приходилось часто останавливать полки где-нибудь в лесной чаще, чтобы попасти коней на проталинах. В этих местах, в перелесках, снегу мало. К тому же в эту пору года даже опавшие листья служили кормом для коней.
О людях тоже надо было позаботиться. Бывало, что заблаговременно посылали конный казачий отряд, чтобы подготовить постой в селах или городах. Иногда завозили в селение ранее добытую муку, чтобы испечь хлеб. А чаще всего крестьяне, прослышав о приближении казаков, выезжали им навстречу с возами необходимого им продовольствия. Лишь бы только войска не останавливались в их селе, с ними ведь беды не оберешься.
— Чьи войска стоят в селе? Нет ли турок? — допытывались старшины, принимая от крестьян провизию.
— У солтиса есть только трое вооруженных австрийских солдат. Какого-то больного казака выхаживают, чтобы после выздоровления отправить его в Вену, — искренне отвечали венгерцы, одаривая продуктами прославленных воинов.
— Казака? Значит, тут недавно был бой? С кем же воевали казаки в такой дали? — заинтересовался полковник Ганнуся.
— Да он сам приблудился. Говорит, бежал из турецкого плена. Чуть живого подобрали крестьяне…
Новость не такая уж важная. Из турецкой неволи не один бежал. Но крестьяне говорят, что это казак. Как мог попасть он сюда?
— Не заскочил бы ты, пан Станислав, в это село? А я поведу полки в обход, а то наши вояки так и норовят в село. Крестьяне и сами честь знают, их тоже надо пожалеть. Ведь казаки в таком походе… Да вам это хорошо известно, поезжайте-ка туда вы, — приказал полковник Хмелевскому.
А молодому ротмистру было интересно узнать, какой казак тут объявился. Из неволи вырвался, несчастный, да еще из какой! Из турецкой неволи — это все равно что вернуться с того света, встать из могилы.
В сопровождении нескольких гусар и джуры полковника, который знал немного венгерский язык, ротмистр, не теряя времени, отправился следом за крестьянами. С холмов постепенно спускались в ложбину. Кончался лес, и начинались перелески. На равнине, за лесной полосой, виднелись беспорядочно разбросанные домики, а дальше — улица, которая тянулась к широкой площади. Отсюда была видна вышедшая из берегов после осенних дождей река и длинный узкий мост через нее. За рекой простирались луга. Приятно ласкали глаз скошенные луга с аккуратными стогами сена.
— Так это же отличная разведка, пан старшина! Ведь скоро стемнеет, а на лугу вон сколько сена! — радостно воскликнул жолнер.
Крестьянин, сопровождавший Хмелевского в село, свернул с площади в боковую улицу и остановился, показав на один из дворов.
— Тут казак, — коротко сказал он переводчику, джуре полковника.
На пороге хибарки, к которой был пристроен и сарай, стоял в расстегнутой поношенной венгерке, в брюках с заплатами на коленках свежевыбритый казак. У него черные усы, густые брови и испытующий, настороженный, как у орленка в гнезде, взгляд. Он смотрел на всадников, подъехавших к их воротам.
— Словно в Чигирине! — пробормотал он, как лунатик, будто продолжая думать вслух.
В доме крестьянина ждали приезда цесарской охраны. Ведь сержант Горф обещал сообщить о казаке в полицейский участок. Крестьяне в течение десяти недель заботливо выхаживали больного и поставили на ноги. Он уже ходил, чувствовал себя с каждым днем лучше. Он даже начал изучать венгерский язык, надоедая хозяевам своими расспросами про казаков.
Хозяева на всякий случай спрятали его оружие, о котором будто забыли и австрийские жандармы. Но Горф не забыл, у него закрадывалось подозрение, действительно ли из турецкой неволи бежал казак. Лучше доложить о нем высшему начальству. И он направил в регимент Валенштейна рапорт о… задержании турецкого шпиона! То, что он занимался грабежом в селах, неудивительно. Военная профессия… Задержали его в лесу Брандиса, назвал себя казаком Хмелем. Не дубом или березой, а именно Хмелем! Такой изовьется и предаст…
4
Богдан, точно заколдованный, отошел от порога. Настойчиво тер рукой лоб, и молчал, словно онемел на мгновение. Он не мог произнести ни единого слова, только какой-то нечленораздельный звук сорвался с его губ; Двое жолнеров быстро подбежали к нему, подхватили под руки.
Но он сильным толчком отбросил их в стороны и побежал к воротам.
— Ста-ась! — наконец воскликнул он, словно взывая о помощи. — Или я с ума схожу?.. Стась, Стасик!..
Хмелевский в это время как раз соскакивал с коня, освобождая ноги из стремян. И Богдан опрометью подбежал к нему. Испуганный такой неожиданностью, конь шарахнулся в сторону. А Богдан уже крепко сжимал в объятиях своего самого дорогого друга юности.
Стась Хмелевский был не менее поражен такой неожиданностью. Он как-то неестественно захлебнулся, словно ему не хватало воздуха. Казалось, что он сразу узнал Богдана. А может быть, еще вчера подумал о нем, когда вызвался поехать в это село… Голоса Богдана он не слышал. Крепкие объятия друга, его волнение живо напомнили ему их прощанье под Львовом, возле обоза переяславского купца.
— Богдась, милый! Как хорошо, что ты вот так… взял да и приехал!.. — У Хмелевского не хватало слов, чтобы выразить чувства. А сам не мог понять, во сне ли все это происходит или наяву; а может, до сих пор они с Богданом прощаются на шумной львовской дороге или встретились в перелеске чигиринского взгорья. Только руки онемели, крепко сжатые другом.
Затем они долго смотрели друг на друга, не выпуская протянутых рук. Время от времени Богдан прижимался к груди Стася. Так и стояли молча, не зная, что сказать, словно растеряли и слова за эти тяжелые два года разлуки.
— А я ждал Назруллу, — наконец сказал Богдан. — Хороший, близкий мне человек. Но ты… ты, Стась, единственный у меня. Ведь это не сон, я своими руками обнимаю тебя, мой славный, хороший друг…
Во двор въехал сержант Горф. Появление здесь польских войск, как называли австрийцы и казаков, не удивило Горфа. Но ему не понравилось, что задержанный им бродяга обнимался с польским старшиной.
— Казак Хмель интернирован нашим отрядом. Пока он был болен, находился под моим наблюдением! — довольно независимо обратился сержант на немецком языке к польскому гусару.
Хмелевский, когда-то изучавший этот язык, с трудом понял, чего требовал от него австрийский жандарм.
— Одну минутку, уважаемый пан! — произнес он, предостерегающе подняв руку, а второй обнял Богдана и прижал к себе.
Но Богдан сам подошел к сержанту и обратился к грозному стражу на ломаном венгеро-немецком языке:
— Теперь уже все! Все, уважаемый пан ефрейтор. Очень благодарен за ваши заботы. Передайте пану Валенштейну, что турецкий невольник Хмель… Тьфу, проклятие… До каких пор я буду называть себя унизительным именем «Хмель», проклятая привычка раба… Передайте ему, что Богдан Хмельницкий уже нашел свое войско!.. Так и скажите. Пошли, братцы, в дом. Должен поблагодарить хозяев за их сердечную заботу обо мне. Оружие мое они где-то припрятали…
5
И снова жизнь Богдана забила ключом. Началась она со встречи со Станиславом Хмелевским, со встречи с казаками в венгерском селе. Казаки, услышав о Хмельницком, тотчас поскакали в село. Иван Сулима летел впереди всех на взмыленном коне. Даже не стал разговаривать с австрийскими солдатами, поспешил в дом. Упал на колени перед Богданом, обхватив его ноги руками.
— Богдан, друг мой! Неужели это правда, что ты живой! Гляжу на тебя и глазам не верю.
Богдан поднял друга, вытер ему слезы рукавом.
