Последний фаворит (Екатерина II и Зубов) - Жданов Лев Григорьевич (электронные книги бесплатно .txt) 📗
Но между ними была еще и другая разница.
И по фигуре, и по своим дарованиям, по шири и отваге души Потемкин был по плечу всем высоким персонам, кузеном которых стал благодаря своему званию князя Священной империи, светлейшего, высокопревосходительного и т. д. Все эти чины, отличия и звания были для «князя тьмы» как бы блестящим плащом, который он ловко и легко носил, влача с шикарным пренебрежением шлейф длинного одеяния по пыльным улицам и дорогам мира…
А Зубов, маленький, юркий, пронырливый, мелкий и телом, и духом, имел совсем другой вид, когда на него скатилась лавина удачи и почестей.
Из всего этого он как будто нагромоздил для себя высокий, но плохо устойчивый пьедестал, кое-как влез на это высокое подножие и балансировал там, такой неуверенный, еле заметный и даже смешной…
Все могущество Зубова влекло к нему все, что любит и умеет пресмыкаться в ожидании хотя бы малой выгоды. Сотни прожектеров, своих и иностранных, являлись лично и присылали ему свои порою самые несбыточные, сумасбродные проекты политического и общественного характера, предлагали услуги и для получения золота химическим путем, и для сохранения вечной молодости, и для укрепления без конца мужских сил, даже для успеха у каждой где-либо встреченной женщины…
Все это принимал Зубов и его секретари, и часто среди мусора умели они находить блестки золота и пользоваться ими, не делясь ни с кем, по совету госпожи Простаковой.
Эту материальную сторону Зубов особенно имел в виду.
Как бы желая возместить неудачу с покупкой могилевского имения покойного князя Таврического, Екатерина подарила Зубову пятнадцать тысяч душ в новых местах, недавно приобретенных от Польши… И сам он покупал «по сходной цене» земли и души, округляя свои владения…
Опустело как-то теперь вокруг стареющей Екатерины. И Зубов стоял, как веха среди поля, тонкий, но далеко видный.
Он с помощью своих друзей с тем же стариком Салтыковым во главе старался не пускать ко двору молодых, красивых людей, удалять вообще лиц, выдающихся дарованиями, подвигами или умом.
Суворову постоянно поручались разные важные в стратегическом отношении посты. То он укреплял русскую власть в Финляндии. А в следующем году перелетел на юг, где ему поручили укрепление берегов Тавриды. И старый герой приступил к работе, избрав своей штаб-квартирой молодой город Херсон.
Разрабатывая планы новых покорений, завоеваний и преобразований в империи, по большой части давно разработанные и даже исполненные наполовину другими, предшественниками его, последний фаворит находил время заниматься наукой и искусствами.
С высоты царскосельских башен пускал больших змиев, оклеенных золотой пленкой, для изучения атмосферного электричества, по следам Франклина; играл на своем великолепном Страдивари, иногда даже составлял дуэты и квартеты со своим новым секретарем Грибовским и другими приближенными.
Этот Грибовский служил у Потемкина, явился свидетелем смерти светлейшего, прислал обо всем виденном подробное, интересное письмо Державину. Тот показал послание Зубову.
– Прекрасно написано. Черкни-ка твоему приятелю, не желает ли послужить у меня? Пусть приезжает, – сказал Зубов.
Конечно, Грибовский немедленно прискакал и стал одним из самых близких сотрудников фаворита, попавшего в большие государственные деятели…
Недавний гвардии подпоручик не на шутку возомнил о себе как о единственном хозяине всего высшего управления и стал рассылать лаконические приказы и мемории, сходные с рескриптами, даже по адресу героя Рымника и Кагула, самому Суворову в его белый домик на берегу Днепра в новом городке Херсоне.
При всех чудачествах Суворов был тонким дипломатом и не любил бороться с придворными «лукавками», как он выражался. Но тон Зубова показался невыносим для старика.
Среди самых счастливых удач бывает перемежка. Светлые годы прорезаются темными днями.
Один такой день в счастливом году выпал и для Зубова.
В середине сентября 1793 года Зубов, раздраженный и недовольный, вошел к государыне, держа какие-то бумаги в руке.
– Что, генерал? Или снова неприятности какие-либо? Что там у вас такое? Выкладывайте. А потом и я вам кое-что приятное скажу. Вот и сквитаемся! – И ласково указала фавориту на стул против себя.
– Какие неприятности?! Просто дикость! Подумайте, ваше величество: по званию своему я пишу Суворову разные сообщения относительно новых городов и прочих дел. Пишу, как надо в серьезном письме: коротко и ясно. Знаю, что сам же он не терпит, если «мед мажут по тарелке» – его образное выражение…
– Я знаю, что Александр Васильевич это не про мед говорит. Ну да все равно, дальше. Ты ему пишешь. А он отвечает, конечно?
– Да, но как? Полюбуйтесь… Впрочем, нет, я сам прочту, чтобы не утруждать вас. Извольте прислушать, матушка: «Ваше сиятельство, граф Платон Александрович. Ваше писание от августа 30-го получил. Что потребно, сделано частью, остальное по возможности будет своевременно совершено. Добавить до сего имею: ко мне штиль ваш рескриптный, указный, повелительный, употребляемый в аттестациях? Нехорошо, сударь. Александр Васильев сын Суворов, граф Рымникский». Что скажете на такую дерзость, ваше величество?
Судя по улыбке, которую Екатерина постаралась сдержать, она не совсем разделяла мнение своего фаворита. Но, словно успокаивая балованного ребенка, мягко заговорила:
– Правда, как неразумно со стороны старика! Хоть ты ему в сыновья годишься и благодаря своим дарованиям, уму и характеру кроткому быстро преуспел, даже очень быстро, но ему помнить надлежит, что чин чина почитай… Хотя бы для внешнего мнения людского. Я буду писать, попеняю старику… Осторожненько, но он поймет. Он не совсем глупый, право, мой друг! Что еще там?
Закусив губы, с деланной улыбкой Зубов обидчиво заметил:
– Конечно… Если так, выходит, я не прав? Зачем так писал герою, старику, которому в сыновья гожусь… Прошу от души прощенья. И перед ним вину свою сознаю. Коли он старше всех у государыни моей… Что ж мне говорить. Я верный слуга, первый подданный, не боле…
– И хорошо, что так мыслишь. Смирением вознесешься. Гордость помехой будет во всем. Помни, Платон. Что там еще за писулька? От кого?
– От графа Воронцова, от Семен Романыча…
– А, кстати. И я вести получила из тех краев. Что он пишет?
– Тоже мне выговор дает. Да еще почище вашего недотроги Суворова. Это уж прямо терпеть невозможно… Коли меня так будут почитать, зачем мне все эти чины и звания? Лучше в неизвестности, да в спокойствии жить…
– Батюшки, философия какая глубокая! И не примечала я за тобою раньше того. Неужели одно письмо из Лондона веселый твой нрав так изменило? Читай и его. Послушаем, что там.
– Вы шутить изволите, ваше величество, а я…
– И нисколько не шучу. Читай, прошу тебя!..
– Читать долго будет… Дело такое: писал я графу о некоторой комиссии. Вот собираемся мы на Персию походом… И далее еще. Есть у меня хороший оружейник, англичанин. Индрик его звать. Он пришел ко мне, списочек дал, кого и откуда с его родины вызвать надо. Там, по закону ихнему, таким мастерам от королевских заводов отъезжать нельзя. Да за большие деньги, если умеючи подойти, и бросят службу, потихоньку к нам переберутся… Я о них и писал графу Семену Романычу… Второе, тот же Индрик сбирается сам на время в свою сторону съездить. Соберет там некоторые секретные инструменты и машины небольшие, которые нам тут очень нужны… И думает все тайком сюда предоставить… Все я по чести отписал…
– Депешей, шифрами?
– Д-да… то есть нет… Зачем? Почтой, письмом, как обычно…
Екатерина молча покачала головой. Но Зубов, занятый своею мыслью, не заметил этого и продолжал:
– Что же получаю в ответ? Выговор по всей форме. Мне! От него!.. Пишет то, о чем я и сам знаю: что невозможно проделать ничего из требуемого, ибо в Англии то запрещено. И пишет: «Каково мне будет, если прочли на почте письмо и королю сказали, чем посол русский промышлять намерен?» Потом целую проповедь прибавил. «Что бы, – спрашивает Воронцов, – тут в Петербурге сказали, ежели бы сэр Уайтворт стал русские секреты увозить, закупать людей?.. Верно, не похвалили б за то». Дальше пишет, что про все теперь известно в министерствах. И ежели бы он, Воронцов, пошел на отвагу – ему все равно не удастся затея. Теперь смотрение усиленное будет за всем, что нам надобно… Да Индрика бы теперь в Англию не посылать. Тут его схватят в одночасье и посадят на веки в Товер! Что ты на это скажешь, матушка?! Как он посмел писать такое мне?
