Симода - Задорнов Николай Павлович (чтение книг .TXT) 📗
Но никто не выражал ни сочувствия, ни осуждения. Каждый знал: «Не радуйся чужой беде, своя нагрянет».
«Наказание перед боем не вредит», – полагал Степан Степанович. Во флотах всего мира известна и эта истина старым капитанам, требующим от людей готовности к бою и бесстрашья. И при этом про виселицу полезно напомнить.
Фельдшер обтер Васькины ссадины спиртом. На чистой, надетой перед боем рубахе матроса появились коричневые пятна.
Но море уже темнело, и вид волн становился черней и грозней. С палубы корабля на такую волну не обратишь внимания, а в баркасе раскачиваешься вровень с ней. Такая волна для баркаса ночью кажется как шторм для фрегата. Но люди за веслами привычно сумрачны.
На небе, куда, кроме Леши Сибирцева, никто, кажется, не смотрел, еще светло, разрисованы веера из перистых облаков, похожие на вышивки ширм или на рисунки шелком на золотистом экране. От горизонта мчится небольшое черное облако, подымается в небо и растет над морем, как черная махровая хризантема гигантских размеров. Она проносится, как черный ураган. На баркасе и на шлюпках снимают весла, ставят паруса, ровный ветер заполняет их и подхватывает маленькую эскадру из двух суденышек. Люди сломают весла с уключин.
После избиения матроса Степаном Степановичем все невольно угнетены и подавлены. Матросы наготове, со всей силой и злостью и все как один кинутся в ночи на борт французского судна и как бы за все отплатят.
Ветер способствует.
«Прощание с мисс Ота было очень трогательным, – думает Леша. – Странно – прощание обычно разъединяет...» Объяснил ей, что уходит, может быть, навсегда и желает ей всего наилучшего. Вот от этих-то лучших пожеланий милые глаза ее смотрели с ужасом, казалось, не верили, что разлука возможна... И тут же он узнал, что она согласилась быть хозяйкой у юнкера... Все, что ждет его, небывало интересно: абордаж, заключение договора, жизнь в Симода, уход на родину на захваченном судне. Адмирал, однако, просил особенно не уповать. Хотел договориться о присылке за остающимися моряками судна нейтральной страны. Наши здесь еще останутся. Но кто? А черная хризантема еще в небе, в ее махрах замелькали огни, красные, как выстрелы, поднялся хребет дракона, и открылась пасть. При свете неба горы Идзу в несколько террас выступили друг над другом, и там тоже что-то сверкнуло, а очертания гор ползут и возвышаются в обрывах и туманах. Что это за мир?
Моряки на этом океане больше видят и знают, чем их товарищи в Атлантике или в европейских морях. Многие матросы понимают по-японски, по-китайски, за годы плаваний научились объясняться с американцами. Перед глазами матросов проходят картины жизни необычайного напряжения, трудно оставаться тупым и безразличным. Сейчас чувствуешь болезненную игру воображения, и даже смерть, быть может ожидающая в бою перед рассветом, покажется прекрасной на этой грани сна и яви?
Саша Можайский словно расстроен чем-то. Но вот накатывает тьма и успокаивает всех. Примиренный со своим бессилием, Леша подымает воротник шинели и тяжко, изнеможенно засыпает, весь в тщетных усилиях понять какую-то таинственную красоту.
Просыпается, когда сменяются гребцы, и опять засыпает после работы веслом. Офицеры гребут вровень с командой, так как перед смертью нельзя отделять себя от простого матроса. Неписаный закон. Хотя Букреев бит и унижен капитаном только что.
Алексею кажется, что сам он опять не погибнет. Более того – ему кажется, что какое-то пустое дело затеяно, ничего не получится. Страшно подумать, если вдруг представится желаемая возможность. Возвращение в Россию! А там уже конец войны... и в Петербурге! Увидеть Верочку... Да, он на прощанье сам поцеловал Оюки. И что же?.. На прощанье... Очень все чисто, и па душе так легко и вместе так сложно, что если смерть, то эта судьба примирит его в том противоречии, которое он все же чувствует. Чем крепче ветер и чем рискованнее этот необыкновенный поход, тем жизнь становится все прекрасней и прекрасней. При этом стоит Степану Степановичу взглянуть на лейтенанта Сибирцева, сказать одно слово, как он привычно погасит возвышенное чувство и превратится к дисциплинированного офицера – весь внимание и готовность к делу.
Ночь наступила, и нашла туча со снегом, прошлась быстро и низко, чуть не задевая мачт, и сразу заштилело и стало холодней.
Все кутались, закрывая поверх шинелей плечи и колени ватными халатами из тех, что дарены японцами на все морское войско адмирала Путятина и присланы на джонках из интендантских запасов правительства бакуфу из замка-дворца в Эдо.
«Становишься флибустьером, пиратом, – думал Леша. – А господа юнкера бездельники и жуиры. Безграмотные и неряшливые молодые люди. Оюки согласилась служить в офицерском доме? Ота-сан сломил ее? Как дельный человек, он предвосхищает действия своего правительства в Новую эпоху!»
В глубине души так ясно ощущалось, что останешься жив, более того – несмотря на все устрашающие приготовления и на небывалую ночную гонку за китобоем, особенного ничего не произойдет. Слишком все напряжены и ждут боя, слишком рвутся в Россию. Так что вряд ли возможен успех. Леше все кажется впустую, но он готов, как и матросы. Все время спит, если не гребет его вахта, старается сохранять силы.
Капитан тоже засыпает, подняв воротник шинели и сидя на банке. Матросы во сне мерзнут, сверх шинелей закрывают плечи и спины ватными японскими халатами по одному на двоих, а потом, просыпаясь, отдают товарищам, сменяя их у весел.
Наступил штиль. Вот тебе и на!
Чтобы схватить ветер, капитан велел отгребать в океан. Маневр удался. Ветер нашли, донесло до Симода быстро, но опять наступил перед рассветом полнейший штиль.
Легли в дрейф, обмотали уключины тряпками, чтобы не лязгали. Теперь враг рядом. Обе шлюпки сблизились.
– Закурим, – сказал поручик Елкин, подводя корму своей шлюпки.
«Будь она европейской девушкой, я мог бы послать ей из России письмо, – думал Сибирцев. – Через нейтральную страну... Через Голландию, например. Я, наверно, не забуду ее. Я кое-что умею написать иероглифами или их азбукой. А она мало знает по-русски. Неужели Япония так и останется недоступным, отдельным миром?» В порыве воображения Леша представил, как пригласил бы Оюки-сан в Россию. Но ни о чем подобном никто из офицеров и помышлять не смел, а скажи – подняли бы на смех.
В темноте штурманский поручик высек огонь и, закрывая его полой шинели, подал закурить Колокольцову и матросам. Александр Александрович зачмокал трубкой.
Знали, что это последняя передышка перед атакой. Все это под слабый плеск, как под тихую, грустную музыку. Матросы работали хорошо, погонять не приходилось. «Так и надо Ваське! – полагает Колокольцов. – Будь поосторожнее. У нас как принято: люди бессердечные». Из людей выветрился дух казармы, смердящий запах табака, лекарства и пота.
Звезды на небе огромные, зимние, как куски хрусталя. В свете их мерцает тихая черная вода. Чуть покачиваются шлюпки. Неподалеку, как черные перья, из воды торчат скалы.
– Мы у входа в Симодскую бухту. Сейчас поворот, – сказал штурманский поручик. – До рассвета остается полтора часа.
– С богом! – сказал Лесовский.
На миг все сняли шапки.
Елкин принял руль от унтер-офицера, и его шлюпка пошла вперед. Он пощупал крюк. В кузнице выковали, преотличная штука. Закинуть можно на борт китобоя и сразу прыгать на палубу.
Набрали железных обломков, выковали ножи, кинжалы, штыки, забрали топоры у японцев.
Плотник Таракити дал другу Сизову гирьку на цепи и показал, как надо бить по голове Америку. Японцы, конечно, знали, хотя все держалось в величайшем секрете, им никто ничего не говорил.
Леша опасался, что есть матросы, которые не понимают разницы между американцами и французами. Многие не понимали, что происходит, и только исполняли все старательно. После бессонной ночи и такого напряжения все смешалось в головах.
Сейчас придется бить сонных. Об этом думал матрос Сизов. Ему велено прыгать первым, на него надеются. Лишь бы ловко вскочить на борт да самого не сшибли бы. Годами учились забрасывать крюки – и, держа в руке трос, быстро, прямо из лодки, бегом руками по нему, а ногами по борту. Или с размаху ногами наверх, как на трапеции. А товарищ должен из ружья сбить любого, кто подбежит к борту. И тогда по стремянкам-лестницам из веревок на крюках хлынут на штурм корабля, на абордаж все.
