Артамошка Лузин. Албазинская крепость (Исторические повести) - Кунгуров Гавриил Филиппович (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
Рано утром ватага выступила. Вмиг повалили и разнесли по бревешкам несколько лавок, разгромили казенную избу — ту, что стояла на площади.
Покатилась ватага горячей лавиной на острог. Ощетинился острог, принял бунтовщиков огнем из пищалей, тучей стрел и градом камней. Бунтовщики то отступали, то вновь бешено бросались на острожные стены, падая и истекая кровью.
Чалык стоял за раскидистой сосной и пускал меткие стрелы. Артамошка палил из пищали.
Целую неделю безуспешно нападала ватага на острог, много ватажников полегло замертво, много было поранено, покалечено, а острог стоял серой неприступной скалой, и, казалось, никакая сила не могла его свалить. Отступила ватага, разбросалась лагерем поодаль. Затревожился Филимон. «Крепок острог! Велика острожная сила!»
Среди ватаги шел ропот: на исходе были запасы, немного осталось пороху и свинца, да и живая сила поубавилась.
На рассвете ватажники вновь ринулись на острог. Хотел Филимон взять его приступом, коль не удастся взять — сжечь. Вновь отбился острог, и вновь понесли ватажники большой урон. Малодушные тут же разбежались неведомо куда.
Собрал Филимон круг. Зло смотрели на него ватажники. Взошел он на высокий помост, шапку снял:
— Люди вольные! Пусты наши хлебные мешки. Как жить будем? Нет у нас ни пороху, ни свинца. Как воевать будем? Прогневили мы царя и бога. Как спастись от лютой казни нам? Может, разбредемся по лесам?
— Ого-го-го! — загудела толпа. — Обломали зубы да хвост поджали! Негоже, атаман!
Вылетел вперед Никита Седой, багровый от злости, сумрачно огляделся:
— Не дело сказал, атаман! Нам ли, вольным, на плаху голову класть! Нам ли, вольным, слезы пускать! То негоже!
Ватажники бушевали:
— Острог крепок! Зубов не хватит!
— Острог — сила!
— Ослабели люди!
— Приказчик всех побьет!
«Мала сила, — подумал Филимон, — мала!» И сам устыдился своего малодушия. Вскинул голову, в усы улыбнулся, в глазах искры вспыхнули. Шагнул он, грозный, неустрашимый, на край помоста, чтоб слышны были его слова:
— Не отдадим волю!
— Не отдадим — подхватила толпа и заколыхалась, как волны в бурю.
Филимон горячился, далеко слышался его голос:
— Вокруг нас силы людские превеликие: крестьяне окрестные, юрты бурят, стойбища тунгусов. У всех горькая доля, всем приказчик — вор и лиходей! Все пойдут под наше знамя!
— Дело говоришь! Дело!
— Говори, Филимон! За сердце берет!
— Шли лазутчиков! Шли умельцев! Пусть скликают людишек лесных!
…Разослал Филимон людей на все четыре стороны. А сам остался держать острог в осаде малой.
Никита Седой вызвался стойбища эвенков всполошить, поднять эвенков на войну с лютым казнителем — приказчиком. Взял Никита с собой лазутчиком Чалыка. Лучшего и не сыщешь: и глазом остер и умом не обижен, а главное — речи эвенкийские разумеет.
Вызвался ватажник Степан Громов всполошить бурятские юрты, поднять на войну все бурятские улусы [12], Взял он в лазутчики себе Артамошку.
Рыскали по тайге, по лесам дремучим, по бурятским улусам, по стойбищам эвенков Филимоновы посланцы. Наполнялась тайга людским гамом, забушевала в ней невиданная буря.
Чалык и Никита Седой вихрем метались по тайге. Чалык подъезжал к стойбищу и, не слезая с усталого оленя, пускал стрелу-войну. Взвивалась стрела ястребом, схватывал ее старейший чума и тут же садился на оленя и без оглядки летел с нею по чумам своего рода. В одном стойбище зашли Чалык и Никита в чум, чтоб передохнуть и рассказать эвенкам тайну Филимонова похода. Эвенки приняли их за изменников, схватили Никиту и, связав, бросили в яму, а Чалык успел вырваться и убежать.
Быстро стрелу-войну донесли до самого Чапчагира — вожака эвенков. Стар был Чапчагир, но крепок, крутонрав. Схватил он стрелу из рук посланца, повернул ее к огню очага.
— Стар я и глазам своим плохо верю. Калтача, — обратился он к сыну, — взгляни-ка ты!
Сын взял стрелу, посмотрел и от неожиданности уронил ее у самого очага. Чапчагир спросил:
— Почему молчишь, сын, что увидели твои острые глаза?
Сын торопливо ответил:
— На мои глаза туман пал, не верю я им… Не позвать ли нам нашего малыша Еремчу? Глаз у него острее лисьего.
— Зови!
В чум вошел младший сын Чапчагира, Еремча. Поглядел он на стрелу, забегал по чуму:
— Это стрела-война. Что ж вы ждете! Война! Война!
— Молод ты еще, Еремча, чтоб отца своего учить. Стрелу-войну я и без тебя вижу. Ты посмотри, хорошо посмотри, чьего рода знак на стреле.
Взглянул Еремча:
— На стреле видят мои глаза два знака: один — Лебедь-Панаки, второй — славного Саранчо.
— Не залетел ли в твою голову худой ветер? Посмотри еще!
Еремча вновь ответил то же.
— Кто принес стрелу? — вскочил Чапчагир.
— Стрелу принес нашего рода эвенк Левкай, — враз ответили сыновья.
— Левка-ай? — испуганно протянул Чапчагир и задумался.
Калтача склонился к очагу, долго рассматривал значки на стреле:
— Отец, помню я, эти знаки были на стреле, оставленной в нашей сайбе.
— Бросьте стрелу через плечо в темное место, бегите к Меч-скале, зовите старшего шамана [13]! — закричал Чапчагир.
Сыновья мигом выбежали из чума, скрылись в тайге.
В вечеру пришел в чум старый шаман. Белые космы закрывали ему глаза, и брел он, как слепой. Привязанные к его одежде кости и зубы зверей, железные и медные погремушки, деревянные божки звенели, стучали, щелкали. Беличьи и соболиные хвосты раздувались на ветру. Шаман хватал воздух сухим беззубым ртом, как рыба, только что выброшенная на берег. Высохшими, желтыми пальцами он держал бубен и колотушку.
Чапчагир подбежал к шаману, но тот рукой сделал знак, и Чапчагир молча отошел. Шаман приказал привести ему белую собаку. Когда собаку привели, он вцепился в нее и в одно мгновение всадил ей под лопатку нож. Собака беззвучно повалилась к ногам шамана, дергаясь в предсмертных судорогах. Горячей кровью собаки шаман вымазал себе лицо, густо намазал губы деревянному божку, бубен и колотушку и пустился с диким воем вокруг чума Чапчагира.
Долго визжал, прыгал и кружился шаман, в исступлении упал, с трудом поднялся на ноги и знаком попросил развести костер. В пылающий костер он бросил убитую собаку и закружился вокруг костра. Остановился, закатил мутные глаза под лоб, оторвал от своего пояса пушистый хвост лисицы и бросил его в костер. Чапчагир и его сыновья принесли из чума по шкуре чернобурой лисицы и тоже бросили их в костер. Пламя вмиг сожрало добычу.
Шаман выл и кружился. Едкий дым стлался низко по земле, разъедая глаза. Шаман упал и забормотал. Чапчагир и его сыновья старались не пропустить ни одного слова шамана.
Шаман умолк и заснул. Чапчагир закрыл его желтое лицо ветками пихты.
— Калтача, принеси стрелу — та стрела человека.
Калтача принес стрелу-войну. Чапчагир взял ее в руки:
— Надо хозяина искать. Чапчагир хочет знать, с кем война.
Лишь на другой день люди Чапчагира отыскали в тайге Чалыка. Чапчагир встретил его в своем чуме. Он долго вертел лук храброго Саранчо. И гость и хозяин молчали. Чалык озабоченно и виновато посмотрел на Чапчагира:
— Я должник твоей сайбы. Чем отдавать долг буду?
Чапчагир ответил:
— Эвенк отдает то, что брал.
— Взятого отдать не могу, — опустил глаза Чалык: — чума своего не имею.
— Сайба моя может обождать, — с достоинством ответил Чапчагир и, раскуривая трубку, выпустил серое облако дыма.
Чалык оживился, глаза его забегали, блеснули радостью. Чапчагир заметил это:
