Битва за Рим - Маккалоу Колин (читаем книги .txt) 📗
Восемь лет супружества и двое детей не примирили Ливию Друзу с ее участью. Правда, худшим временем были первые годы, когда ей казалось, что она проваливается в бездну; потом, достигнув самого дна, она свыклась со своим несчастьем. В ее голове по-прежнему звучали слова брата, произнесенные, когда ему наконец удалось сломить ее сопротивление:
«Я надеюсь, что ты будешь вести себя с Квинтом Сервилием как молодая женщина, которая рада замужеству. Ты покажешь ему, что ты довольна, и будешь оказывать ему уважение и почтение, проявлять интерес и участие. Никогда – даже наедине в спальне, когда вы поженитесь, – ты не намекнешь ему, что он не такой муж, какого ты выбрала бы сама».
Друз подвел ее тогда к священному месту в стене атрия, где поклонялись семейным богам – хранительнице очага Весте, богам кладовой пенатам, семейным ларам, – и вынудил дать страшную клятву, что она исполнит его волю. Ненависть, которой Ливия Друза тогда воспылала к брату, давно прошла. Она повзрослела и открыла в Друзе качества, ранее ей неведомые.
Друз, которого она знала в детстве и отрочестве, был жестким, отчужденным, совершенно к ней равнодушным – о, как она его боялась! Лишь после краха и изгнания свекра она поняла, каким был ее брат на самом деле. А возможно, думала она (а думать она умела, как все Ливии Друзы), Друза изменила битва при Аравсионе, а также родившееся в его душе чувство к жене. Он смягчился, стал куда отзывчивее, хотя никогда не заговаривал о том, как заставил сестру выйти за Цепиона, и не освобождал ее от страшной клятвы. Более всего ее восхищала в нем преданность ей, сестре, и шурину Цепиону: ни по его речам, ни по виду нельзя было сказать, что он тяготится их присутствием у себя в доме. Именно поэтому такой неожиданностью стал для нее выпад брата против Цепиона, когда тот пренебрежительно отозвался о Квинте Поппедии Силоне.
Как красноречив был нынче Цепион! Оказалось, что на интересующую его тему он способен рассуждать здраво и эмоционально; как выяснилось, он может быть деловым человеком. Вероятно, Силон прав: Цепион по природе – всадник, прирожденный коммерсант. Планы его выглядели заманчиво. Их прибыльность не вызывала сомнений. О, как чудесно было бы зажить в собственном доме! Ливия Друза уже давно только об этом и мечтала.
С лестницы, связывающей лоджию с тесными помещениями для слуг в нижней части дома, раздался громкий смех. Ливия Друза вздрогнула, съежилась и втянула голову в плечи на тот случай, если слуги пробегут через лоджию, направляясь к атрию. И действительно, в дверях появилась кучка слуг. Они хохотали и болтали по-гречески, да так бойко, что Ливия Друза не смогла понять, в чем смысл шутки. Надо же, сколько счастья! Откуда оно? Что такое есть у них, чего лишена она? Ответ прост: свобода, римское гражданство, право самостоятельно строить жизнь. Они получают за свой труд плату, в отличие от нее; у них много друзей – не то что у нее; они могут заводить интрижки, не опасаясь осуждения, – всего этого она была лишена. Ответ был не вполне верен, однако Ливия Друза об этом не догадывалась; с ее точки зрения, дело обстояло именно так.
Слуги не заметили ее, и Ливия Друза удовлетворенно вздохнула. Уже отмеченная щербинкой луна взошла достаточно высоко, чтобы осветить город Рим. Ливия выпрямилась на мраморной скамье, оперлась руками о балюстраду и окинула взглядом Римский форум. Дом Друза на Палатине находился как раз на углу спуска Виктории, поэтому отсюда открывался великолепный вид на Форум. Прежде город просматривался и далеко влево, где долго пустовала земля Флакков, однако теперь Квинт Лутаций Катул Цезарь возвел там огромный портик, чьи колонны заслоняли вид на Велабр. В остальном же все оставалось по-прежнему. Чуть ниже дома Друза высилось жилище великого понтифика Гнея Домиция Агенобарба с великолепными лоджиями.
Ночной Рим был свободен от дневной суеты, его сочные краски сейчас померкли, канули в тень. Город, однако, не спал: повсюду в темных проулках потрескивали факелы, громыхали по мостовой повозки, мычали волы – владельцы римских лавок по ночам пополняли запасы товаров. Кучка подвыпивших мужчин брела по открытому пространству Нижнего форума, распевая песенку – естественно, о любви. Внушительная группа рабов с великой осторожностью тащила на плечах носилки с тщательно задернутыми занавесками, направляясь от базилики Семпрония к храму Кастора и Поллукса: по-видимому, какая-то знатная дама возвращалась домой после затянувшегося пребывания в гостях. Где-то пронзительно мяукнул влюбленный кот, ему ответила лаем дюжина собак; шум развеселил пьяных, один из которых потерял от воодушевления равновесие и шлепнулся наземь; падение было встречено шуточками его приятелей.
Ливия Друза вновь перевела взгляд на лоджии, опоясывающие дом Домиция Агенобарба. И в этом взгляде сквозила неизбывная тоска. Очень давно – теперь ей казалось, что это случилось и вовсе в незапамятные времена, по крайней мере еще до замужества, – из нее сделали затворницу, лишив даже компании подруг ее возраста, и ей осталось заполнять опустевшую жизнь книгами и мечтать о любви. В те дни она сиживала здесь же, грелась на солнце и, глядя на балкон соседнего дома, дожидалась, когда на нем появится высокий рыжеволосый юноша, к которому ее влекло так сильно, что она насочиняла про него кучу небылиц, одна причудливее другой; ей грезилось, что он – царь Итаки Одиссей, а она – верная царица Пенелопа, ждущая его возвращения. За долгие годы ей удалось взглянуть на него всего несколько раз – он был редким гостем в доме Агенобарба, однако и этого оказалось достаточно, чтобы поддерживать в ее душе любовное пламя, которое не потухло и после замужества, сделав ее существование еще более невыносимым. Она не знала, кто он такой, – во всяком случае, не один из Домициев Агенобарбов, ибо представители той семейки все как один были низкорослыми. Каждая патрицианская семья отличалась присущими ей характерными чертами, поэтому Ливия не сомневалась, что перед ней не Агенобарб.
Не могла забыть она и того дня, когда рассеялись ее иллюзии. Это произошло как раз тогда, когда ее свекор был обвинен народным собранием в измене; управляющий в доме ее брата Кратипп увел ее вместе с маленькой Сервилией на другую сторону Палатина, подальше от дома Сервилия Цепиона.
Какой это был ужасный день! Именно тогда, глядя на Сервилию и Друза, Ливия впервые поняла, что жена может быть соратницей мужа. Ей открылось, что женщин порой приглашают к участию в семейных обсуждениях. Первый раз в жизни она попробовала неразбавленное вино. А чуть погодя, когда улеглось волнение, Сервилия назвала рыжеволосого Одиссея из дома у подножия холма по имени: Марк Порций Катон Салониан. Не царь, даже не патриций, а просто внук крестьянина из Тосканы и правнук раба-кельтибера…
– Вот ты где! – неожиданно раздался голос Цепиона. – Что ты делаешь тут, на таком холоде? Иди в дом!
Ливия Друза встала и послушно направилась в ненавистную постель.
В конце февраля Квинт Сервилий Цепион наконец-то отбыл, сказав Ливии Друзе, что возвратится не раньше чем через год, а то и позже. Сперва это удивило ее, но потом он разъяснил, что столь долгое отсутствие совершенно необходимо, так как, вложив все деньги в проект в Италийской Галлии, он просто вынужден будет лично надзирать за ходом его реализации. Перед этим он замучил жену повышенным сексуальным вниманием, говоря, что мечтает о сыне, а если она забеременеет, то ей не придется скучать во время его отсутствия. В первые годы замужества близость с мужем была для нее настоящей пыткой, однако с тех пор, как она узнала имя ее обожаемого рыжеволосого Одиссея, любовные упражнения Цепиона превратились для нее просто в утомительное неудобство, которое хотя бы не вызывало жгучего отвращения. Ничего не сказав мужу о том, чем собирается заняться в его отсутствие, Ливия Друза простилась с ним; лишь выждав неделю, она вызвала брата на серьезный разговор.
