За столетие до Ермака - Каргалов Вадим Викторович (читаемые книги читать онлайн бесплатно .TXT, .FB2) 📗
…Серый неоглядный простор Оби, а неподалеку от берега, будто отгораживая этот простор поплавками сети, – прерывистая цепочка русских судов. Высокие носы с резными медвежьими головами, черные мачты, опущенные в воду весла, поникшие флаги, одинокие фигуры воинов на пустых палубах. Спит судовая рать, удерживаемая на медленном обском течении цепкими пальцами якорей.
Когда из-за леса брызнуло лучами солнце и рассыпалось по речной глади мерцающими бликами, князь Екмычей раздвинул руками кусты и вышел к берегу. За ним плелись, глубоко вонзая в песок длинные посохи, седобородые старцы.
Обгоняя старейшин, побежали к воде молодые воины, складывали на песок соболиные, лисьи и беличьи шкурки, ставили в ряд корзины из корней кедра с копченым мясом и рыбой, большие берестяные туесы с затвердевшей варкой, сушеными ягодами и кореньями. Отдельно бросали в кучи медвежьи и рысьи шкуры, полосы ровдуги, оленьи гамусы, свертки крапивного полотна, кожанишки и штаны из рыбьей кожи; венчая выложенное на берегу богатство, опрокидывали вверх дном начищенные медные котлы. Не было только оружия – ни в ясаке, ни в руках воинов и старейшин. Послы русских воевод могут безопасно ступить на землю юрта князя Екмычея!
Над рекой раздались устрашающие трубные гласы. Палубы лодок мгновенно заполнились людьми. Старый князь с трудом различал вышивку на подоле своей собственной рубахи, но вдаль его глаза смотрели по-прежнему зорко. Он силился разглядеть железные рубахи, которые делают воинов неуязвимыми в бою. Но русские были одеты в бурые, красные и синие кафтаны, железа на них не было. Может, они надевают железные рубахи только для боя? Тогда это добрый знак: русские воеводы тоже желают мириться…
Оглушительный грохот сломал утреннюю тишину. Из бортов самой большой русской лодки выплеснулось пламя, взметнулись клубы синего дыма.
Старейшины испуганно закрыли глаза рукавами халатов.
Екмычей тоже испугался, но постарался не показать этого. Гордо выпрямившись, он ждал, когда его поразят невидимые огненные стрелы. Ведь это он привел старейшин на берег, значит, он и должен первым принять смерть.
Но огненные стрелы никого не убили. Дым медленно опускался, будто растворялся в воде. Из-за кормы большой лодки вывернулась лодка поменьше, но тоже с высоко поднятым носом и множеством белых весел, которые, разом поднимаясь и опускаясь, мощно толкали лодку вперед. Лодка стремительно скользила по воде, оставляя за кормой пенистый след.
«Пожалуй, от русской лодки не убежать даже в легкой берестянке!» – невольно отметил Екмычей и нахмурился. Обские люди привыкли думать, что их легкие лодки не может догнать никто, чувствовали себя на воде в полной безопасности. Убедиться в противном было неприятно…
«Однако почему столь стремительна русская лодка, ведь она, конечно, много тяжелее берестянки?» – размышлял Екмычей, следя глазами, как ровно и слаженно опускаются в воду весла. Что-то мешало ему оторвать взгляд от размеренных взмахов весел, как будто в этой частности заключалось нечто существенное, способное пролить свет на причины непобедимости русских. Здесь была какая-то внутренняя связь, которая пока ускользала от Екмычея, но он чувствовал, что она есть…
«Ну конечно же! Причина – в удивительной согласованности усилий многих людей, которые налегают на весла единым порывом, одновременно и сильно! Согласованность усилий! Вот что есть у русских и чего нет у обского народа, чтобы обрести такое же могущество!»
Как люди ась-як рассыпаны по своим берестянкам и в одиночку борются с могучей рекой, так и юрты разъединены замкнутостью жизненного уклада, подвластностью лишь собственным князцам и старейшинам, верой в своих отдельных маленьких богов!
Князь Екмычей и раньше догадывался об этом, но, если бы его попросили выразить свою догадку словами, он не сумел бы это сделать. Теперь догадка обрела плоть, стала угнетающе зримой, и Екмычея охватило обидное чувство беспомощности перед чужой властной силой, посланцы которой приближались к берегу на своей стремительной лодке. И то, что еще вчера казалось ему свободным выбором, зависевшим лишь от его собственной княжеской воли, вдруг представилось неизбежностью, такой обнаженной и ясной, что не увидеть эту неизбежность мог только безрассудный юнец, вроде Юзора: с русскими воеводами бороться бесполезно. Еще не выслушав посла, Екмычей был готов согласиться со всем, что тот потребует…
Но русский посол ничего обидного не требовал. В облике посла не было высокомерия победителя – только спокойная уверенность. Высокий, светловолосый, с серыми холодными глазами, в длинном кафтане с серебряными пуговицами и высокой суконной шапке, посол разговаривал с Екмычеем как ровня, негромко и дружелюбно. Стоявший возле него толстый толмач – судя по выговору, вогулич – казался куда как грознее: бросал на старейшин презрительные взгляды, сжимал пальцами рукоятку сабли, гордо выпячивал обтянутую железным панцирем грудь. Спокойные слова русского посла в его передаче приобретали раздражающую крикливость, злобную насмешливость, какой-то скрытый угрожающий смысл. Но Екмычей не обращал внимания на недоброжелательность толмача. Он вслушивался в спокойную речь посла, а выкрики толмача отсекались его сознанием как нечто ненужное, не соответствующее сути происходящего. Оставался смысл сказанных слов и общее ощущение миролюбия, исходившего от русского посла.
Екмычей уже знал, что у воеводы-посла четыре имени, как приличествует иметь каждому знатному человеку закаменной страны, но запомнил только последнее имя, похожее на татарское и потому более привычное для слуха, – Салтык.
Салтык… Он определенно нравился старому князю, хотя в облике русского воеводы было много непривычного. Он был белоголовый и белобородый, как старец, но тем не менее явно переживал возраст цветущей зрелости. Глаза у Салтыка были светлые, почти прозрачные. Обские люди считали, что такие глаза бывают у водяных духов и большой белой рыбы, матери остальных рыб, а Салтык был земным человеком. Было в Салтыке что-то значительное, возвышавшее его над остальными русскими, хотя одет он был в простой кафтан, а сопровождавшие его воины щеголяли сверкающими панцирями и высокими шлемами с пучками разноцветных перьев.
Князь Екмычей привык думать, что сильнейший обязательно должен быть высокомерным и презрительным, унижать достоинство слабого, ибо унижение – признание власти над собой. Так вели себя татарские мурзы, которые заставляли уважаемых старейшин часами стоять на коленях перед порогом и целовать голенища сапог в знак покорности. Русский посол был совсем иным. Признание его превосходства не казалось унижающим и обидным.
Может быть, именно поэтому, а не только из-за осознания неизбежности происходящего, князь Екмычей легко соглашался со всем, что говорил посол. Да, обские люди признают великого князя русских своим верховным правителем… Да, они поклянутся на медвежьей лапе, чтобы клятва была крепкой… Да, князья и старейшины обского народа будут просить великого князя русских о покровительстве и защите от тюменского хана… Да, они дадут ясак сейчас и будут посылать ежегодно… Да, князь Екмычей пошлет гонцов вниз по реке, чтобы старейшины других юртов не воевали с русскими, но давали ясак и изъявляли покорность… Да, Екмычей доволен подарками, потому что о такой железной рубахе мечтает каждый юрт, а саблю, которую подарил славный русский богатырь, он никогда не обнажит против людей его племени…
Салтык улыбался, довольный.
Уверившись в благорасположении русского посла, Екмычей наконец заговорил о том, о чем неотступно думал, легко соглашаясь на ясак и признание власти великого князя русских:
– Пусть плененные князья и урты порадуются вместе с нами и, возвратившись в свои юрты, расскажут о милосердии русских воевод…
Но Салтык отклонил просьбу, высказанную столь тонко и ненавязчиво, что даже хитроумный визирь тюменского хана Ибака позавидовал бы красноречию старого Екмычея. Русский посол строго сдвинул брови к переносице, его серые глаза стали жесткими, колючими.
