Ключ - Алданов Марк Александрович (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .TXT) 📗

— Вам кого угодно? Правительство сейчас выходит…

Браун отошел и остановился у огромного окна. Отодвинув штору, он увидел в полутьме сад, голые деревья, печальное озеро. «Вот где должны были бы встать тени прошлого», — подумал он. Тени прошлого тотчас встали. Он представил себе огни, бархат, золото, гигантскую фигуру хозяина, шествие навстречу императрице… Оркестр играл Турецкий марш Моцарта. «Все же этот дворец не следовало отдавать под парламент», — подумал нехотя Браун. Электрический звонок резко прервал звуки Турецкого марша. Браун продолжал смотреть на качающиеся деревья сада. Его воображение не хотело расстаться с пышной картиной шествия… Звонок продолжал звонить однообразно, все неприятней. Господин в синем пиджаке быстро направился к дверям министерского павильона. Браун оглянулся.

Из галереи вышли несколько человек в сюртуках. Один из них неестественно улыбался, стараясь казаться спокойным. У других лица были бледные и растерянные. «Вот они, преемники Потемкина! — подумал Браун. Два шествия слились в его представлении, как два снимка на одной фотографической пластинке. — Горе власти, которая перестала себя чувствовать властью…» Надоедливый звонок оборвался. Браун направился назад в ложу. У дверей коридора теперь находился чиновник. Он удивленно посмотрел на Брауна, попросил билет и недовольным тоном, хоть учтиво, заметил, что в Полуциркульный зал могут входить только члены Государственной думы. Сильный шум вблизи вдруг прервал слова чиновника. Из залы заседаний донеслись крики, гул голосов, отчаянный стук пюпитров.

— Ложа журналистов вон там, — сказал чиновник, поспешно отходя от Брауна.

Дверь ложи была раскрыта настежь, но пробраться туда было невозможно, так была набита людьми ложа. Из зала несся бешеный крик: «Долой!.. В отставку!..» Браун остановился в недоумении. «Стоило хлопотать о билете… Не надо было выходить…» На пороге обменивались впечатлениями оставшиеся без мест журналисты.

— Безобразие!

— Исключат всех…

— Силой выведут, если не выйдут сами.

— Неслыханный позор!

— Что ж тут неслыханного? Горемыкйна и не так встречали.

— Pour du chahut, c’est du chahut [38], — с некоторым удовлетворением в голосе пробормотал выходивший французский журналист. Он пожал плечами, захлопнул тетрадку и пошел по коридору направо. Браун направился за ним. В Екатерининском зале он остановился. «Что ж, уходить или еще подождать?» — спросил себя озадаченно Браун. Он сел в кресло, взяв со стола журнал. Какой-то запоздавший депутат взглянул на него с удивлением, пробегая в зал заседаний. Сквозь раскрывшуюся дверь с новой силой донеслись крики, стук, гул. По Екатерининскому залу быстро прошел отряд думской охраны. На пороге показался старый седой человек с взволнованным, бледным лицом. Увидев солдат, он схватился за голову и бросился назад в зал заседаний.

«Да, отсюда могло прийти спасение — и оно не придет. Поздно… Овладела всеми нами слепая сила ненависти, и ничто больше не может предотвратить прорыв черного мира…»

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

— Николай Петрович, я вам возвращаю дело, — слегка грассируя, сказал товарищ прокурора Артамонов, входя в камеру следователя. — А у вас, кажется, лучше топят? Уж очень везде холодно… Я вам не помешаю?

— Нисколько, Владимир Иванович, садитесь, — ответил Яценко, здороваясь и кладя на стол папку № 16. — Так быстро все прочли?

— О нет, только пробежал главное. На некоторых ваших допросах я ведь был. Очень жаль, что не мог присутствовать при всех. Пока я знаю дело только в общих чертах, вот, когда кончите, займусь им вплотную… Вы, кстати, когда думаете кончить?

— Вероятно, завтра вызову Загряцкого.

Артамонов только вздохнул, глядя на папку.

— Я, правда, вам сейчас не мешаю?

— Да нет же… Опять вы нынче выступали, что-то уж очень часто в последнее время? — спросил Яценко, показывая глазами на новенький форменный сюртук товарища прокурора. Артамонов, не провинциал, а коренной петербуржец, никогда не надел бы форменного платья, если бы не выступление в суде. — У Брунста сюртук шили?

— Нет, у Дмитриева. Не хуже шьет и берет дешевле, чем Брунст.

Яценко слегка улыбнулся. Он знал, что Владимир Иванович, человек богатый и широкий, нарочно немного прибедняется в разговоре с ним, как бы для установления равенства. Эта все же чуть-чуть заметная деликатность, ничего не стоящая богатым людям, не раздражала Николая Петровича. Он любил Артамонова, хотя расходился с ним в политических взглядах: товарищ прокурора, вышедший из Училища правоведения и отбывший военную службу вольноопределяющимся в одном из аристократических полков, держался взглядов консервативных. Впрочем, в последнее время он, как все, бранил правительство. Самый вид этого жизнерадостного, красивого, но немного легкомысленного барина, всегда прекрасно одетого, пахнущего какой-то необыкновенной, бодрящей lotion, был приятен Николаю Петровичу. В особенности же он ценил безупречную порядочность Артамонова. Чем старше становился Яценко, тем меньше он от людей требовал и тем больше ценил те простые, редкие качества, которые он определял словом «джентльменство».

— Чаю не хотите ли? Пошлю в буфет.

— Нет, благодарю вас, я сам только что из буфета. Там Землин и Кременецкий меня задержали.

— Землин? Ах, да, фон Боден…

— Урожденный фон Боден. Фамилию новую выхлопотал, а частицы «фон» ему жалко… Не люблю немцев… Я знаю, вы мне не прощаете германофобства.

— Дались же вам эти немцы! — сказал, улыбаясь, Яценко. Николай Петрович чувствовал, что Артамонов в душе ровно ничего против немцев не имеет, по крайней своей впечатлительности он только принял — без всякой злобы — единственное «фобство», сразу разрешенное и правой, и левой печатью.

— Кременецкий сияет, как медный грош, — продолжал Владимир Иванович. — Он при мне провожал к выходу эту самую нашу даму, госпожу Фишер… Поцеловал ей на рыцарский манер ручку, смотрит по сторонам этаким трубадуром. А красивая дама, Николай Петрович, правда?

— Ничего…

— Ничего?.. — недовольно протянул Артамонов. — Так-с… Я об этом нашем деле и хотел побеседовать. Заранее прошу сделать поправку на мое недостаточное пока знакомство с производством… Между нами комплиментов, слава Богу, не требуется, — вставил он шутливо, — разумеется, вы следствие произвели, как всегда, образцово. Но сказать, что я вполне удовлетворен результатами, по совести не могу.

— И я не могу. Никак не могу.

— Вы, однако, совершенно уверены, что убил Загряцкий?

— Я лично почти уверен… Но, во-первых, это почти. Во-вторых, пробелы в обвинительном материале, и по-моему, несомненны. Следствие сделало все, что могло, но вам задача предстоит нелегкая.

— То-то оно и есть. Так вот, сначала о вашей внутренней уверенности. Прежде всего, как вы себе представляете самую картину убийства? Мне кое-что в ней неясно.

— Я себе представляю дело так. Фишер приехал туда незадолго до девяти часов вечера. Это точно установлено согласными показаниями извозчика Архипенко, который его туда отвез, и двух служащих гостиницы — они видели, как он в девятом часу уехал из «Паласа». Показанием извозчика твердо установлено также и то, что Фишер приехал на квартиру один.

— Это очень существенное обстоятельство.

— Очевидно, у них было условлено, что туда же приедет и Загряцкий. Кто из них приехал раньше, сказать с полной уверенностью не могу, да это и не так важно. Я склонен думать, что раньше приехал Фишер. В своей записке Фишеру Загряцкий обещает быть «там, где всегда», в десять часов. Правда, мы не имеем доказательства, что записка относилась именно к этому вечеру: она числом не помечена, конверт не сохранился, и дня доставки выяснить не удалось. Но записка может свидетельствовать о характере их встреч вообще…

— Виноват, я вас перебью: защита, конечно, скажет, что человек, замышляющий убийство, никогда не пошлет такой записки — слишком грозная улика.