Дело Бутиных - Хавкин Оскар Адольфович (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно .txt) 📗
Богаче, сильнее, могущественней купцов первой гильдии Бутиных в Нерчинске не было...
Дела фирмы шли хорошо. Даже очень хорошо!
Михаил Дмитриевич услышал мягкий баритон брата и его приглушенный смех.
— Анекдот! — отворяя дверь в кабинет и продолжая смеяться, сказал старший Бутин. — Анекдот, иначе не скажешь!
В руках он держал развернутый газетный лист, и Михаил Дмитриевич издали узнал ее по бумаге и шрифтам, — наверняка, «Биржевая газета».
— Что вы там, дорогой брат, вычитали смешного? — спросил младший Бутин, откладывая в сторону ручку и заполненный наполовину листок почтовой бумаги — спешное письмо Ивану Степановичу Хаминову в Иркутск.
Николай Дмитриевич протянул брату газету, сложив ее так, что бросался в глаза текст, отчеркнутый синим карандашом. Старший прямо из конторы — в жилете, на белой шелковой рубашке синие нарукавники, просидел с утра за торговыми книгами, а тут после обеда и почта пришла.
— Почитайте, друг мой, — он опустился в кожаное кресло у стола. — А я воспользуюсь вашими сигарами, у меня вышли, — он повел пышной квадратной бородой. — Умора, скажу вам!
Михаил Дмитриевич придвинул ящичек с «Гаваной». Еще не приступив к чтению, безотчетно подумал: «Из-за статейки брат поднялся? Или за сигарой? Скорее — с серьезным разговором».
В «Биржевке» напечатали пространную статью о печальной участи одесского ресторатора Исаака Швейковского, владельца «Одесской гостиницы». Коммерсант этот прогорел, гостиница дает сплошной убыток, пассив полтораста тысяч, актив семьдесят. Швейковский мечется в поисках кредита. Ему предлагают ссуду, однако же в счет продажи движимости гостиницы. Не берет. Конкурсное управление довело дело до полного раззора, — продажа гостиницы дала пятьдесят семь тысяч четыреста пятьдесят пять рублей плюс две копейки, а расходы по курсу вылились в ту же сумму, лишь на копейку меньше!
— Ну не анекдот? — Николай Дмитриевич попыхивал сигарой, приятный запах распространился по комнате. — Кредиторы сначала рассчитывали на полтинник с рубля, потом на двадцать семь с половиной копейки, а повели конкурс так, что разделу между кредиторами подлежит одна-единственная копейка!
Бутин-младший тоже взял сигару, медленно закуривая, пожал плечами.
— Николай Дмитриевич, чего ради вы приволокли сюда этого несчастного Швейковского? Не в назидание ли?
— Несчастного Швейковского? — переспросил старший. — Не тот ли этот Швейковский, о котором вы мне так похвально отзывались после возвращения из Одессы? Когда вы ездили к зафрахтованным немецким судам, пришедшим из Гамбурга с грузом? Не в «Одесской» ли вы жили в нумерах у господина Исаака?
— Тот самый. Память вас не подвела. Исаак Айзикович. Умный и дельный господин, чересчур лощенный и весьма самонадеянный. К начальству одесскому вхож был.
— Не помогло! — вздохнул старший Бутин. — В коммерции это не лучший козырь. В коммерции — наличность, капитал, свободные деньги.
Бутин начал догадываться, к чему Швейковский и «Биржевая газета».
— Надо было без оговорок взять кредит. И продолжать дело. Там, где конкурс, там и воронье. На части капитал разорвут.
Они долго молчали, дымя сигарами, поглядывая друг на друга и думая об одном и том же, но по-разному, и понимали это.
— Николай Дмитриевич, — как можно спокойней заговорил младший брат. — Мы с вами не слепые. Таких дел, как со Швейковским, ныне много. Вон Лапинская мануфактура лопнула. Сергеев, купец, наш добрый московский знакомец, погорел. В сделках порядочен и крайне точен был. Николая Федоровича, слышал, Кноп подсадил. Это делец опасный. Знает, что у тебя гладко и чинно, так весь в готовности услужить, как туго — первый бежит, навострив когти. Морозовы упреждали: Кноп за версту банкротство чует, надо с этим немчурой осторожней. О нем в деловом мире дурная шутка ходит: «Дом не может без клопа, а торговля — без Кнопа!»
— Видим, слышим, знаем, — сказал старший брат. — И предупреждены. А меж тем с Кнопами водимся. Ведь мы у него кредитованы, не так ли, Михаил Дмитриевич?
— Кредитованы, Николай Дмитриевич!
Он сделал долгую затяжку, кончик сигары вспыхнул острым глазком.
— Нам-то чего бояться? Мы прочно сидим. У нас дела по-крупному ведутся.
— Чем крупней, тем рискованней, дорогой брат, — возразил старший.
Михаил Дмитриевич мягко, с некоторой снисходительностью обратился к старшему брату:
— Ну вспомните же, Николай Дмитриевич, наш давний разговор. В этом самом кабинете. У нас тогда не такой размах был, какой теперь имеем! На два миллиона кредитов набрали, иначе не вывернулись бы. Все прииски обеспечили припасами. И пароход на Амур прикупили. И в торговле — товары из складов вывозились, а не выводились. Часть до весны оставили. С надбавкой распродали, а к началу последующего года вчистую рассчитались — золотом да пушниной! А долгосрочные кредиты попридержали. Наше право. Не такой уж безрассудный я распорядитель дела, согласитесь!
У Николая Дмитриевича сигара загасла, и он, чуть смочив кончик ее пальцем, положил «Гавану» в жилетный карман.
— Тогда я вас напрасно потревожил. И вообще — кто бы из нас мог так предусмотрительно, так умело руководить делами фирмы? Ни я, ни Дейхман, ни Шилов! Во всяком случае, я вам и помехой никогда не был!
— Брат мой, что вы говорите! Разве я не обращаюсь к вам за помощью и советом? Ваше знакомство с Морозовыми положило начало самым выгодным московским контрактам фирмы! Ваш визит к Михаилу Семеновичу Корсакову, убежден, спас нашу китайскую экспедицию. И кому бы я мог оставить дело на время поездки в Америку? Вы умеете управлять людьми и предприятиями одним движением рук, как... как Мауриц оркестром!
— Однако, брат, у вас сравнения сегодня артистичные! Но у вас были и другие сравнения. Как раз над вами, на крючочках, предметы, делающие ваш кабинет миром современного делового человека — барометр и компас. Не вы ли утверждали, что в нашем общем деле я вроде барометра, а вы в роли компаса?
— Не отрекаюсь. Компас. Уверен, что направление нами избрано верное. А что показывает барометр?
— Живой барометр вроде меня — это инструмент особого рода. Ясно, брат, ясно, в наших делах без перемен. А вот душе неспокойно.
Тут сдержанность покинула младшего, смуглое лицо передернулось. Но голоса не возвысил.
— Ах, Николай Дмитриевич, Николай Дмитриевич! Это вы говорите! Вам ли одалживаться смелостью. Вы не побоялись пойти на выкуп приисков Капараки, у нас тогда грош ломаный остался. Вы не пожалели средств на машину Коузова, мы очень стеснены были. Вы ни слова не молвили против китайской экспедиции, она обошлась в двести тысяч. И вы пошли на самый крупный за все время контракт с Морозовыми. Или все эти пятнадцать лет мы шли вовсе без риска? Тогда бы у Бутиных и была бы всего-навсего прадедовская мелочная торговля в Гостином двору!
Бутин оборвал себя, вглядевшись в брата. Как же он постарел за эти годы! Он совсем уже седой, лишь в бровях черные ниточки. Ему уже идет к шестидесяти. Впрочем, и у себя он приметил в шевелюре и бороде белые волосинки. Но он-то в свои сорок с лишком не чует себя состарившимся; силы и энергии в нем хватит и за себя и за брата!
— Простите меня, брат, наш разговор вас утомил. Вы не раз жаловались на боли в печени и желудке. Я слышал, доктора советуют вам ямаровские воды. Я прикажу Яринскому снарядить удобную повозку. Что касается наших дел, то обещаю со всем тщением обревизовать наши книги и вместе с господами Дейхманом и Шиловым обсудить то, что является предметом вашего беспокойства.
Разговор был окончен. Или, точнее, оборван.
Татьяна Дмитриевна и Маврикий Лаврентьевич Маурицы воротились в Нерчинск после европейского вояжа.
Татьяна Дмитриевна выглядела суховато-деловито-торжественной: она ознакомилась с жизнью нескольких государств, имела встречи со сведущими в ботанической науке и садоводческой практике людьми, привезла для своих парников, цветников и грядок разнообразных семян овощных культур, плодовых и декоративных растений. Увлечение садоводством переходило у нее в страсть, для которой сонаты, рапсодии и кантилены, разучиваемые ее мужем, были весьма подходящим фоном.
