Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя - Аксеничев Олег (книги бесплатно без TXT) 📗

   — Уж прости, боярин, не дам на охоту полюбоваться, — сказал Иван Васильевич, прищурив глаза.

То ли солнце слепило, то ли хотел внимательно, до морщинки, рассмотреть лицо Умного-Колычева.

   — На всё твоя воля, государь.

   — Если бы так...

Царь тронул поводья коня, неспешно отъезжая от охотников. Боярин немного, с уважением, отстал от государя. Следом, как Умной успел заметить, направились несколько рынд. Расстояние выдерживали правильное, скромное. Речи царские услышать не смогут, но истыкать стрелами государева собеседника, случись что, потяни, к примеру, Умной саблю из ножен, — легко.

   — Думаешь, зачем позвал?

Царь не любил затягивать время, сразу переходил к делу.

   — Затем, что мне тоже подумать надо. Вслух. И поделиться кое-чем... С человеком, что умеет молчать. Хорошо ты молчишь, князь! Надёжно.

Иван Васильевич остановил коня у обрыва речного берега. На другой стороне — неровные прямоугольники вызревающих полей, тёмные деревянные деревеньки, проблески солнца на осиновых плашках церковных куполов. Здесь же, по левую руку — каменная красно-белая шатровая громада храма Вознесения. За спиной же — молчаливый отряд рынд, тихих и настороженных, как добрые сторожевые псы.

Государь спешился, следом покинул седло и Умной. Иван Васильевич, заложив ладони на затылок, с удовольствием потянулся, подставил солнцу лицо, так, что бородка протянулась параллельно земле.

   — Слова дурного от тебя не слышал, боярин. Не от страха молчал и не ради милостей моих — то ведомо. Служишь верно, ценю. Все бы так...

Царь явно повторялся. Видно, что засела мысль в голове, да и завертелась там в поисках выхода.

   — Все бы приняли, что власть царская — от Бога. Хочешь власть не бояться — благое твори; а если злое творишь — бойся, не просто так царь меч носит! Он — Божий слуга, отмститель зло творящему!

Боярин понял, что Иван Васильевич не своими словами изъясняется, но из Библии говорит, по памяти. Господа взяв в свидетели своей правоты. Неужели был так неуверен в себе, что за Бога спрятаться решился?

   — Опричнина... Думаешь, боярин, не знаю, как говорят про неё и на Руси, и за рубежами нашими? И про Курбского-князя наслышан, что опричников кромешниками кличет, как слуг Антихристовых. И что по Москве слухи ходят, что, мол, отменять опричнину пора; что устал-де народ — тоже мне ведомо. Скажи, князь Умной-Колычев, что сам об опричнине думаешь?

Глаза царя впились в лицо Умного. Как кинжалы, вспороли кожу, как близкий разряд молнии, встопорщили усы и бороду. Страшный вопрос задал государь. Вопрос, ответ на который вёл прямиком на плаху.

   — Не смею волю царскую обсуждать, — начал Умной. — Но не смею и без ответа вопрос государя своего оставить. Опричнина — искоренение крамолы. Любой, что бы под этим словом ни понималось. Измена, соперничество придворных, ереси, попытки растащить страну на уделы, произвол приказных, затрудняющий управление Русью... Так, пожалуй, государь.

   — Ясно мыслишь, боярин. И говоришь хорошо, гладко. Понимаешь, как опасно разгневать меня, не так ли, Умной? Так, Василий Иванович?

По отечеству Иван Васильевич называл только самых близких, самых доверенных. Умной, как видно, выдержал очередное испытание.

Что же теперь?

   — Есть у опричнины ещё одна цель, боярин. Только Малюте в том пока доверился. Третьим станешь, кто тайну знает, после меня и него. Слушай, Василий Иванович!

И Умной услышал...

В сорок шесть лет государь всея Руси, великий князь Московский Василий Иванович Третий задумал жениться во второй раз. И всё бы ничего, но жениться-то он задумал на собственной племяннице, да ещё при живой жене. Соломонию Сабурову, красивую, круглощёкую, налитую, он сам выбрал двадцать лет назад на устроенных по всей стране смотринах. Годы не победили привлекательность княгини, но Бог прогневался на что-то, не дал детей.

А тут из Литвы прибыли на жительство родственники Василия, князья Глинские. Среди них — юная, стройная, с глазами в пол-лица Елена.

Совпали дела государственные со вспыхнувшей похотью. Русь ждала наследника, а Соломония упорно не беременела. Никто и не думал, что проблемы с деторождением могут быть у Василия. Виновна женщина, так ещё от Евы повелось, всегда — только женщина.

В католическом мире разводы давно перестали быть головной болью для высокородных. Римские папы расторгали и утверждали такие браки, что на Руси только крякали изумлённо, выслушав добиравшиеся с сильным опозданием вести.

Православная Церковь защищала святость брака, защищала упорно и истово. Но и Церковь не была едина. Василий смог найти союзников среди церковных иерархов, смог и развестись, и жениться по второму разу.

Соломония была сослана в Суздаль, где приняла постриг в Покровском монастыре. Там же вскоре и умерла.

   — Это ты, конечно, знал и раньше, боярин. Л вот и продолжение истории.

После пышной свадьбы, а возможно, и прямо на ней, Василий Третий узнал, что Соломония носит ребёнка, а значит, и оснований к разводу больше нет. Но взгляд на сочные губы и огромные глаза Елены Глинской был для седеющего князя важнее, чем судьба постылой первой жены.

И полетели в Суздаль княжеские посланники с тайным делом — забрать младенца, отдать его на воспитание в семью, где и знать не будут, чей это сын. Или — чья дочь.

Посланники не успели. Соломония разродилась от бремени мёртвым ребёнком. Так, по мень шей мере, было доложено князю Василию.

   — А что, если не умер младенец?

Иван Васильевич взглянул на своего боярина. Тот слушал внимательно, молча, впитывая каждое слово. Такой запомнит всё. И будет молчать, чтобы с ним ни сотворили, под любыми пытками.

   — Люди бесследно не исчезают, государь.

   — Вестимо, князь Умной-Колычев!

Узнав уже после взятия Астрахани историю о возможном брате, Иван Васильевич, сын Елены Глинской, не мог уже спать спокойно. Брат-то — старший! Законный наследник князя Василия Третьего, получается.

   — Помнишь, как Гришка Грязной по Волге за атаманом разбойничьим, Кудеяром, гонялся? Считалось, что гнев мой за разграбленный царский корабль на него пал. На самом деле, слухи проверить пытался, где атамана в царевичи записывали.

Умной пытался вспомнить Кудеяра — был же такой, точно, что был. Князь даже на допросе раз побывал, ещё до опричнины дело было, ещё в другой жизни словно... Разбойник, как многие, маленький, жилистый, с волосами тёмными. Визжал, помнится, сильно, когда Грязной под ногти ему горящие лучинки загонять принялся.

   — Ошибка вышла, слухи беспочвенные.

Но царь Иван не успокаивался, продолжал внимательно читать допросные листы, что привозили из Разбойного приказа. Искал, вдруг кто проговорится.

Ни с кем не делился, знал, как опасны слухи. Боялся доверять кому бы то ни было.

Истина стала открываться, как часто бывает, неярко, намёками.

Когда выдавалось время, государь требовал к себе ящики с бумагами из архива. Вот, в одном из них, и наткнулся на опись предметов, отданных родственникам после смерти инокини Софьи, в миру — Соломонии Сабуровой. Мелочи там всякие, подсвечники да скатерти старые... Да пара икон. Одна — Богоматери, и на полях, пририсованные позднее, Василий Великий и Соломония. Понятная икона, такая у супругов должна была быть, а перед второй свадьбой великий князь наверняка постарался избавиться от напоминаний о прежней любви. Вторая же... Святой Георгий Победоносец.

Умершего младенца Соломонии, как доложили Василию Третьему, окрестили Георгием. Юрием, как иначе произносили это имя. Но, если младенец на самом деле умер, то зачем кому-то понадобилось забирать икону его небесного покровителя?

   — Долго сказывать, как, но нащупал я следы этого Георгия в Новгороде Великом. Туда его из Суздаля вывезли, младенцем ещё. Понял теперь, боярин, отчего со всем войском опричным на город пошёл? Пока еретиков по городу отлавливали, Малюта, посвящённый в тайну, выросшего Георгия искал... Но — безуспешно.