Гладиаторы - Ерохин Олег (читать книги .TXT) 📗
Валерий Руф нагнулся, чтобы получше рассмотреть довольно широкую щель между досками пола, показавшуюся ему чем-то странной. Вдруг пол заскользил у него под ногами, и грозный сенатор полетел куда-то вниз.
Не успев как следует крикнуть, Валерий Руф приземлился на ворох соломы, устилавшей подземелье, в которое он попал. В тот же момент створки пола, служившего, оказывается, и потолком, беззвучно сомкнулись.
Сенатор оказался в темном помещении, не имевшем окон; лишь небольшой его участок освещался слабо горевшим факелом, прикрепленным к стене. В одну из стен, похоже, была вделана дверь, и Валерий Руф направился туда.
Сенатора остановило громкое рычание. Оглянувшись, Валерий Руф увидел громадного льва. Он закричал, и в этом крике было так же мало человеческого, как и в рыке зверя. Вся его жизнь пронеслась перед ним. Чувствовал ли он раскаяние за те преступления, которые совершил?.. Нет, только сожаление, что ему больше никогда не придется наслаждаться своим богатством и страхом своих врагов, да злобу на самого себя — ведь он так глупо попался!..
А через мгновение все его существо захлестнула волна страха, и больше не было места ни сожалению, ни злобе.
Спустя некоторое время в подземную комнату, оказавшуюся ловушкой для Валерия Руфа, вошел Сарт. (Предварительно египтянин намотал на специальный блок цепь, к которой был прикован хищник, оттащив его, таким образом, к стене.) С сенатором было все кончено — в большой луже крови валялись лишь обглоданные кости того, кто много лет внушал смертельный страх не имевшим достаточной защиты от его ненависти…
Эта ловушка была устроена по приказанию Калигулы для тех, чьими действиями (или бездействием) император был недоволен и от смерти которых он собирался получить удовольствие. Из специального решетчатого окна в стене Калигула любил наблюдать, как удивление жертвы сменяется страхом, страх — отчаянием, отчаяние — предсмертным воплем. Сарт, как служитель зверинца, ухаживал за львом-людоедом, поэтому он прекрасно знал устройство ловушки.
Сарт видел Марка, когда тот стоял на страже в триклинии, и не сомневался в том, что молодой римлянин, конечно же, слышал разговор Валерия Руфа с Калигулой. Поэтому египтянин, уничтожив следы львиного пиршества, поспешил в преторианский лагерь — он хотел успокоить Марка, а заодно передать людям Каллиста мешок с сестерциями вместе с предложением их благодетеля.
Подходя к казармам преторианцев, Сарт увидел, как из ворот лагеря выехал всадник в темном плаще, подпоясанный мечом. Всадник быстро поскакал по дороге ему навстречу. Расстояние между ними быстро сокращалось, и вскоре в этом нетерпеливом наезднике египтянин признал своего друга, Марка Орбелия.
Марк летел во весь опор и, пожалуй, не заметил бы Сарта, если бы тот не окликнул его. Сдержав коня, молодой римлянин прерывающимся голосом сказал:
— Привет тебе, Сарт! Извини, сейчас я очень спешу. Давай поговорим как-нибудь в другой раз.
— Да, я вижу, как ты несешься, словно тебе не терпится упасть и сломать себе шею. Но на то я и друг тебе, чтобы удерживать тебя от безрассудства. Поворачивай-ка назад — ты уже встретил того; кто был так нужен тебе.
Сарт заметил на лице юноши нетерпение, и ему ничего не оставалось делать, кроме как поведать своему приятелю о том, какое отношение может иметь отнюдь не любопытный и ничуть не любящий животных сенатор к его зверинцу. Заканчивая свой рассказ, египтянин сказал:
— Так что, стремительный юноша, придержи-ка коня! Валерий Руф, этот любитель чужих страданий, больше никогда не будет наслаждаться ими.
У Марка будто гора свалилась с плеч. Правда, к его радости примешивалась известная толика горечи, ведь прежде чем скатиться до безучастия к беде Габинии, он поскользнулся на отношении к злодействам Калигулы в том самом разговоре с Сартом, когда он отказался принять участие в заговоре. Юноше показалось, что он был просто безразличен к тирану, и это безразличие к тирану равнодушие к его жертвам — он скрыл за дрянными ширмами честности и справедливости (честность и справедливость будто бы мешали ему навредить человеку, которому он был вроде как обязан).
— А как же Калигула? — виновато спросил Марк.
— Калигуле мы предъявим счет завтра. Однако поскольку в подобных исках судьей является фортуна, то мы можем и прогореть, а тогда нам придется заплатить за судебные издержки своими жизнями. Но если мы победим, то тем самым выиграют жизни те, кто рискует потерять их, если будет жив Калигула.
— Да, теперь я вижу, что ты был прав, когда говорил, что необходимо убить Калигулу. Я же ошибался… — проговорил Марк задумчиво. — Нет, не ошибался, а боялся. Боялся за себя, когда рассуждал, что если, мол, Калигула не угрожает мне и даже помог мне, то и я не могу поднять руку на него. Я совершенно позабыл о людях, как будто сам я не человек. Я помнил только о себе, о собственной жизни, как будто другие не живут, а я не смертен… Тогда я отказал тебе, а теперь прошу — не отказывай сейчас мне, позволь и мне быть человеком, а не обезумевшим от страха куском плоти…
— Ну-ну, больно-то можешь меня не уговаривать, — ответил, улыбнувшись, Сарт. — Я не собираюсь слишком упрямиться — я соизволяю тебе рискнуть собственной шкурой в этом дельце.
Затем египтянин подробно разъяснил Марку, в чем должно заключаться его участие в заговоре, и друзья расстались.
Сарт направился к Бетилену Бассу, а от него — к Аницию Цериалу. Воротившись во дворец, египтянин сразу же нашел Каллиста и сообщил ему о том, что сенаторы подтвердили свою готовность участвовать в заговоре, а сестерции грека остались неиспользованными.
Каллист выслушал своего поверенного и сказал:
— Ну что же, если опытный садовник Калигула взрастил в твоем дружке такую ненависть к себе, то она, конечно, будет культурой более жизнестойкой, нежели та исполнительность, которую я взлелеял в своих приятелях, подкармливая их сестерциями…
Умный делает ставку не на жадность или дружбу, которые могут быть запущены страхом, а на ненависть — вот истинное чувство, которое не изменит. Так что раз твоего приятеля обуяла злоба к Калигуле и только поэтому он согласился помочь нам — тем лучше для нас, ну а сестерциям я уж найду применение…
Заговорщики еще долго уточняли свои планы на завтра и расстались очень поздно.
Глава четырнадцатая. Покушение
И вот наступил день, когда в сердце Римской империи, на Палатине, должно было совершиться задуманное египтянином и греком.
Весь вчерашний день Калигула выдыхал винные пары, но теперь он был достаточно трезв, чтобы опьянение уже не притупляло такие тонкие материи его души, как злорадство и высокомерие. Именно сегодня Бетилену Бассу и Аницию Цериалу было приказано доложить о том, с какой радостью, и усердием они выполнили, его поручение — стать лжесвидетелями, и императору не терпелось понаблюдать, как их трусость будет смирять их гордыню, ведь нет ничего приятнее наблюдения за тем, как человек, считающийся честным и считающий себя честным, становится подлецом, якобы принуждаемый обстоятельствами (как будто они могут принудить!). Ах, как ему не хочется подло поступать, как он стремится уклониться от того, что ему навязывает судьба, пытаясь обмануть или подкупить ее, используя все доступные ему средства, старательно избегая только самой малости — того, что может поставить под угрозу его жизнь.
Бетилен Басс проснулся, по своему обыкновению, еще затемно. Впервые за несколько месяцев он обрадовался наступающему дню, ведь именно этот день должен был воскресить его порядочность. Наконец-то он избавится от невыносимого позора, который тяжким грузом висит на нем…
Облачившись в тогу сенатора, Бетилен Басс направился к Аницию Цериалу, чтобы затем вместе с ним, как это было задумано хитроумным Каллистом, проследовать в императорский дворец. Разумеется, сенатор не забыл прихватить с собой кинжал, который, как он думал, должен был бы положить конец царствованию тирана.
