Софисты - Наживин Иван Федорович (книги полностью .TXT) 📗
И опять она почему-то вспыхнула.
— Я… я должен идти… Я потом зайду, госпожа… — пробормотал, весь в огне, Антикл. — Я…
Даже старая рабыня с удивлением смотрела на него. Гиппарета во внутреннем озарении вдруг поняла все. Она была и поражена, и, как всякая женщина, польщена тем восторгом, который она видела в этих огневых глазах. Но Гиппарета была Гиппарета, однолюбка, для которой в небе было только одно солнце: Алкивиад. Да и вообще в ней как-то не было тяготения к прекрасному греху, который эллины так любили, что не считали ни возможным, ни нужным противиться ему.
— Но ты заходи непременно… когда будет Алкивиад… — пролепетала она в смущении. — И расскажешь нам, где был, что делал… Ты на войне получил эту рану в лицо?..
Но он только облил всю ее огнем сумасшедших от страсти глаз, бросился вон, толкнул у входа каких-то двух граждан и, сопровождаемый их удивленным взглядом и ругательством, бросился прочь. Гиппарета немного пополнела и одухотвореннее стало ее милое лицо — зачем, зачем он только приходил сюда? Теперь вся его жизнь будет уже не мечтами о ней, грустными и сладкими, а мукой. И сразу же, среди сутолоки улиц, на бегу, сумасшедшая голова стала работать: да, скорее опять в поход, а потом отдельно от Бикта набрать молодцов, похитить ее и унести ее на край земли. Глаза ее заплаканы опять и опять! Он своею любовью исцелит ее раны, заставит забыть того изверга, который превратил ее молодую жизнь в постоянное мучение, и они будут, будут счастливы…
— Да тише ты, парень!.. — крикнул ему кто-то в лицо и сильная рука оттолкнула его в сторону. — На пожар, что ли?
Кровь бросилась в голову Антикла. Еще мгновение — и удар стального кулака в это гневное лицо свалил бы нахала на землю, но нет: скорее в Пирей, скорее в новый поход, а там…
Старая рабыня впустила между тем новых гостей. Это был заметно постаревший Гиппоникос и знаменитый софист Горгий, недавно прибывший из Сицилии. Гиппарета устремилась было, как полагается, в гинекей, но Гиппоникос остановил ее:
— Ну, ну, раз отец тут, чего же так уж прятаться?.. При отце можно… А, Сократ!..
Сократ, встав, тепло приветствовал гостей. Горгий, высокий., бронзовый, с роскошной иссиня-черной бородой, с редкими серебряными нитями сердечно отвечал на приветствие тоже знаменитого уже Сократа. И почти тотчас же гости вступили между собой в оживленный разговор.
Горгий был самым блестящим из софистов. Он убедил фессалийцев оставить удовольствия охоты и верховой езды из любви к наукам. Он не так давно был в Афинах, чтобы убедить их придти на помощь его родному городу, Леонтини, в Сицилии и так зачаровал их, что они считали праздничными те дни, когда он выступал публично. На олимпийских и дельфийских играх он призывал греков к единению. О тех, которые предпочитали естественные науки философии, он говорил: «Они подобны тем женихам Пенелопы, которые ухаживали за ее служанками». В своей речи в честь павших воинов он воскликнул: «Победы, одержанные над варварами, вызывают гимны, а победы, одержанные греками над греками, сопровождаются песнями траура». Среди его учеников прославились Изократ, Антифон, Фукидит, Критий и др. Он говорил: «Если бытие и существует, мы не можем познать его, потому что мышление не есть бытие: в противном случае пришлось бы допустить, что всякая мыслимая вещь есть уже бытие. Но так как допустить этого нельзя, то, очевидно, мы не можем познать бытие. Если бы мы даже познали бытие какой-либо вещи, мы не могли бы дать себе отчета в этом, потому что одна и та же вещь не мыслилась бы тождественно и одинаково всеми людьми».
И на этот раз, забыв о политике, ради которой они тут собрались, и о Гиппарете, Горгий с Сократом пустились с великим удовольствием в плавание за золотым руном истины. Гиппоникос немножко скучал, но не хотел показать себя неучем и внимательно слушал и иногда вставлял даже свои замечания.
— …Небытие есть небытие… — с увлечением говорил своим звучным голос Горгий. — Если это так, оно все-таки есть нечто, то есть оно есть и ему нельзя отказать в существовании. Следовательно, разница между бытием и небытием уничтожается и бытие теряет свое преимущество над небытием. Более того: если небытие существует, то бытие как его противоположность, значит, не существует. А отсюда: если разница между бытием и небытием уничтожена, то ничто не существует. Или разница между бытием и небытием не может считаться уничтоженной, и тогда мы должны признать небытие бытия как раз потому, что оно является противоположностью небытия, существование которого доказано…
— Гм… — с удовольствием усмехнулся Сократ. — Гм…
Гиппоникос принял важный вид, чтобы сказать что-то, но Горгий с любезной улыбкой, остановил его:
— Только еще одно слово… — сказал он. — Для пояснения… Я говорю: бесконечность не может существовать, ибо где бы могла она быть? В себе или в чем-нибудь другом? Во втором случае она не была бы бесконечностью, а в первом было бы две бесконечности: содержимая в чем-то и содержащая…
— Мой учитель Зенон именно так и говорил о пространстве… — начал было Сократ, но у входа послышался шум, беготня и все было покрыто раскатом звонкого хохота.
Гиппарета вспыхнула и вскочила, чтобы бежать навстречу, но между колонн перистиля встала вдруг прекрасная, сильная фигура Алкивиада, который вдруг остановил ее суровым движением руки и, подражая кому-то, трагически воскликнул:
— Как? Моя жена среди посторонних мужчин? Куда же мы идем? И что будет говорить наш досточтимый жрец из Эрехтейона, Калликсен? Нет, нет, я отказываюсь верить своим глазам!..
Он расхохотался, крепко прижал к себе рдеющую от счастья Гиппарету и все с тем же заразительным смехом обратился к друзьям:
— Ну, вот и я! А где же остальные?
— Скоро соберутся все. Мы не думали, что ты прибудешь так скоро… Все ждут тебя, как не знаю что… Да вот они, кажется, уж идут…
— Спасайся, девочка… — деланно-испуганно обратился Алкивиад к Гиппарете и с улыбкой на красивом лице пошел навстречу гостям. — Да! — вдруг остановился он. — В Коринфе был только что наш знаменитый пират Бикт со своими молодцами, всех одурачил, многих обобрал и унесся в море. Конечно, не по чину мне ловить разбойников, но, клянусь Ареем, с этим я померился бы удалью!.. И еще новость: наша прекрасная Дрозис исчезла неизвестно куда. Уж не Бикт ли ее похитил? Но другие говорят, что она тронулась умом… Иду, иду…
XXII. «ИЛЛЮМИНАЦИЯ»
Время от 530 до 400 английские историки называют без всякого смеха «age of illumination». Многие предрассудки, уцелевшие от древности, говорят они, были разрушены в это время, но они точно не замечают, что не только в этот «век иллюминации», но и всегда это устранение старых предрассудков неизбежно сопровождается воцарением предрассудков новых: чем мощи Ленина лучше мощей старых митрополитов московских, не докажет никто. По мнению ученых, эта «иллюминация» распадается надвое около — грубо говоря — 450: как раз в эти годы проявляется известная реакция против философии и науки ионической школы. Некоторые мыслители, вроде Анаксагора, еще катятся по старой тропинке, но уже выдвигается блистательная, по их мнению, атомистическая теория, выработанная Левкиппом, и Демокрит, окруженный папирусами и трупами животных, уже трудится над ее укреплением, сидя у себя в Абдере. Тут жизнь выдвигает софистов — ну, и так далее…
Историки дают нам достаточно яркие доказательства тому, как в это время «ум человеческий пытался утвердить свое господство во всех областях жизни». Война в это время была нормальным состоянием всех этих крошечных городков-государств, а промежутки мира — подготовкой к новой войне, как всегда, даже в те века, которые довольно развязно претендуют на совершенно уже исключительную и уже окончательную, по-видимому, «иллюминацию».
Уступая Спарте, афиняне отпускают их пленников с о. Сфактерии. Спарта, конечно, видит в этом признак слабости, поднимает нос и требует очищения Пилоса. Афины начинают подумывать: не поставить ли во главе пелопоннесской коалиции дружественный им Аргос, старого соперника Спарты, который был теперь силен именно потому, что не принимал участия в этой десятилетней бойне. Но в Аргосе, увы, идет внутреннее баламутство: аристократия борется с демократией. И вот начинается:
