Сладострастие бытия (сборник) - Дрюон Морис (версия книг .txt) 📗
– Я там жила, – высокомерно ответила она.
– Согласен. Но я немного знаю Венецию, и, если сведения мои верны, его нынешней владелицей является некая американка…
На сей раз она посмотрела ему в глаза.
– Я не знаю, что с ним потом произошло, – произнесла она. – Обговорите это с моими доверенными лицами… Я завещаю, – повторила она, – «Ка Леони» герцогине де Сальвимонте…
Нотариус подался вперед.
– Как вы сказали? – прошептал он.
Ведь он лично три года назад занимался делом о разделе наследства покойной герцогини де Сальвимонте, вышедшей второй раз замуж в весьма преклонном возрасте за молодого барона Шудлера. Эта свадьба наделала очень много шума…
– А как давно, графиня, вы составили это завещание? – спросил он.
– Вчера.
Она посмотрела на него как-то странно, одновременно настойчиво и рассеянно. Глаза у нее были фантастически огромными, темными, удлиненными к вискам; такие глаза можно видеть на полотнах некоторых сиенских мастеров. Глаза эти были когда-то восхитительны, они и ныне хранили будоражащий блеск былых побед. Смущенный нотариус потупил взор и умолк.
Оглашение необычайного завещания продолжилось. Вилла в Тоскане, замок в Иль-де-Франс, богатые серебряные изделия, вся обстановка квартиры в Лондоне, бесценные полотна мастеров, среди которых были картины Сассетты, «Благовещение» Верроккьо, два этюда Перуджино к фреске «Сивиллы» в Колледжо дель Камбио, греческие мраморные статуи, «мои борзые Отелло, Фальстаф, Ариэль и Пак», коллекция античных инталий, – все это было распределено между представителями высшего света, проживавшими в трех столицах, между известными некогда артистами, малоизвестными друзьями и даже поставщиками. Интересно, за какие давно оказанные услуги дарила она какому-то парикмахеру с улицы Мира дорожный несессер, некоей цветочнице из Монте-Карло – шесть кресел в стиле Людовика Пятнадцатого?
И сколько этих иллюзорных наследников уже лежали в могилах?
«Делать нечего, – подумал нотариус. – Никакие доводы не смогут оторвать эту женщину от распределения между живыми и умершими друзьями того, чем она когда-то владела или же просто пользовалась».
И завещала она не свои богатства, а свою жизнь.
Нотариус, решив больше не перебивать ее, стал незаметно тянуть вперед руку, чтобы как бы невзначай отодвинуть подальше от себя эту перчатку, видеть которую с каждой минутой ему становилось все невыносимее. Правда ли, что в Китае людей отравляли мелко нарубленными тигриными усами?
– Вы меня слушаете? – вдруг спросила она.
Он мгновенно отдернул руку.
– Да, и очень внимательно.
– Я завещаю моему дорогому Эдуарду Вильнеру рабочий стол Байрона и оставляю ему также все книжки из моей библиотеки, за исключением его собственных произведений. Я завещаю…
И тут нотариус поймал себя на такой мысли: «А действительно ли я улаживал дело о наследстве этой Сальвимонте? Ну и ну! Это, выходит, заразно?»
Но мог ли он, в конце концов, утверждать, что эта Сальвимонте действительно умерла, что это не приснилось, или не привиделось ему наяву, или он придумал это только что? Он внезапно почувствовал некоторое недомогание, какой-то непонятный страх, вызванный сомнением в реальности прожитых лет. Это было абсурдно! Ему пришлось упрекнуть себя в слабости. «Герцогиня вторично вышла замуж незадолго до начала войны. Скончалась она во Франции в 1941 году. Поэтому борьба за ее наследство смогла начаться только в сорок пятом… Мне надо всего-то вызвать старшего клерка и попросить его принести это досье…»
Склонясь над своими листками бумаги, Лукреция Санциани продолжала перечислять свои сокровища. Прямые, светлые, почти белые волосы выбились из-под сказочного головного убора, естественно сделанного из шкуры пантеры, точно так же как и перчатки и оторочка платья. Он снова услышал:
– Я завещаю итальянскому государству все портреты, рисунки, бюсты и статуи, меня изображающие; они должны быть собраны и выставлены или в галерее Уффици, или же в галерее Боргезе, за исключением статуи скульптора Тиберио Борелли, которую надлежит установить на моей могиле.
Нотариус заерзал в кресле. Решительно, он чувствовал себя не совсем хорошо. Ему уже надоело присутствие этой женщины, которая принимала его за партнера в своей безумной игре. Она принесла в комнату какое-то колдовство. С ее появлением здесь мебель, вещи, лепнина над дверью, ворсинки ковра, ангелочки на мраморной чернильнице – все приобрело какую-то непонятную и странную враждебность.
Да и потом, ему не нравилось, как она на него смотрела; вот и сейчас она взглянула на него так же; ему ужасно не хотелось встречаться взглядом с этими расширенными зрачками, с этими двумя черными колодцами, зияющими на крупном лице, еще неплохо сохранившем свои формы.
«Никто ничего не знает, – подумал он. – Есть существа, которые приносят несчастье, это несомненно. Но как узнать их? Вот является к вам женщина, которую до этого вы не знали, и один только облик ее сеет в вашей душе панику и заставляет вас заслушать составленное ею какое-то бредовое завещание. Почему? Естественно, потому, что вы нотариус. Но почему именно сегодня, а не вчера или на следующей неделе? Никому не известно, в каком обличье расхаживает смерть, стуча в двери домов, так же как не известно, кого она выбирает для передачи своих посланий».
Нотариус потрогал через шелковую рубашку висевшие на шее на тонкой цепочке медальоны и потер слегка заплывшую жиром грудь.
Санциани прервала чтение и принялась рыться в своем мешке из шкуры благородного зверя.
«Что это она? Ищет еще что-то?»
– Вы что-то ищете? – спросил он.
– Сигарету.
Он протянул ей коробку.
– Нет, спасибо, я курю только свои, – сказала она.
Вынув из сумки выкуренную на одну треть сигарету, она прикурила ее от никелированной зажигалки. И тут же снова вернулась к своим бумажкам.
– Я хочу, чтобы меня погребли в Сиенском соборе, в часовне, что слева от поперечного нефа, как это было уже обговорено с архиепископом. Туда же пусть поместят статую работы Борелли. Я прошу также, чтобы тело мое забальзамировали. Я желаю, чтобы меня в гроб положили голой, а рядом со мной пусть положат любовные письма, которые я сохранила, а также произведения Эдуарда Вильнера, на которые вдохновила его я; они перевязаны красной сафьяновой лентой. Я также хочу, чтобы тело мое было укрыто цветами тубероз… Деньги, лежащие на моем счете в банке, использовать для оплаты расходов по моим похоронам, а из того, что останется, половину отдать моей горничной Карлотте, а другую половину поделить поровну между остальными моими слугами… Вот и все. Надеюсь, синьор Тозио, я ничего не забыла и все правильно.
Нет, она ничего не забыла, кроме разве того, что его звали не Тозио, а Павелли и он был преемником Тозио. Ну пусть бы она не знала, как его зовут, но Тозио умер пять лет назад в очень преклонном возрасте. А перед ней сидел молодой человек… ну, скажем, сорокалетний мужчина. Как тут можно было принять одного за другого? Он уже собрался было сказать ей об этом как можно мягче и уже раскрыл было рот, но снова наткнулся на этот волнующий взгляд, который, казалось, пробивал насквозь все, на чем останавливался.
– Так, значит, все в порядке, синьор Тозио?
Произнося это, она умышленно сделала ударение на этом имени.
– Да, конечно, синьора графиня, все в полном порядке.
Она встала. Ростом она была выше нотариуса.
– Ах, совсем забыла… Я ведь хотела оставить что-нибудь и вам лично… Да-да, непременно. Вы были так любезны по отношению ко мне, как и всегда.
– Мадам, – сказал нотариус, поклонившись, – правила нашей профессии запрещают нам брать что-либо из того, что перечислено в доверенном нам завещании.
– Ах так! Но мне этого очень хочется. Может быть, вы примете в качестве сувенира какую-нибудь дорогую безделушку…
Она снова полезла в свою сумочку. Он подумал уже было, а вдруг… и тут же покраснел от стыда за свою глупую надежду.
Она извлекла из сумочки небольшую бутылку и пипетку, потом запрокинула голову и закапала по нескольку капель жидкости в каждый глаз. Натянувшаяся на шее кожа была довольно чистой.
