Далёкий край - Задорнов Николай Павлович (книги бесплатно без онлайн .txt) 📗

— Ах ты, чубук от старой трубки? — усмехнулся в рыжеватые усы широколицый Михайла. Усы у него редкие, короткие и только по углам пущены, как у маньчжура. Михайла время от времени покусывает их. — А про кринолины забыл?

Маркешка зло глянул на шутника.

— У нас в Нерчинске у инженеров барыни богатые, — говорил Михайла дяде Кузьме, а сам косился на Маркешку. — А забайкальские бабы у них перехватили. Мода прозывается, не юбка, а соборный колокол. Маркешка всю бы жизнь звонарил… Ну не лезь… — отмахнулся мужик, видя, что Маркешка хочет схватить его за усы.

— В последний раз на Амур схожу… — говорил Маркешка. — Доберусь до Зеи, пособолюю — и обратно… Нынче мне должна быть удача…

Хабаров много раз зарекался ходить в тайгу на всю зиму. Но, как страстный охотник, он не сдерживал зарока.

Наутро пришел орочон с оленями. Охотники укладывались в палатке, около маленькой железной печки. Шум, звон оленьих боталов, лай собак, многоголосый говор толпы доносились снаружи.

Миколка завертывал ноги пучками сухой травы и натягивал на них новые, сухие узы.

Предстоял обход улус-модонского караула, потом Айгуна. Близ Усть-Зеи охотники намеревались заехать в деревню, где ютились русские беглецы, ушедшие вниз по реке из забайкальской каторги. Один из них — Широков — был знаком казакам и всегда узнавал от охотников, что делается на родине.

Знакомый даур взялся отвести русских коней обратно на Усть-Стрелку.

Миколка повел промышленников дальше, вниз по Амуру. Через неделю охотники приблизились к китайскому караулу, стоящему на правом берегу реки. Чтоб обойти его, они свернули с Амура и вошли в дремучие леса.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ГУСАЙДА

Мохнатые рослые собаки с торчащими красными кистями на головах, с колокольчиками и бубенцами на красных постромках быстро мчали по снегу широкие нарты с высокой, как у кресла, спинкой.

Толстый маньчжурский полковник — гусайда, начальник города и крепости Айгуна, возвращался домой после поездки по Амуру, где он собирал дань и заодно брал себе что придется. За его повозкой тянулся целый нартовый обоз. Везли калужий хрящ, рога оленей, меха, отобранные у местных жителей якобы в подарок богдыхану, и девушек, взятых за неплатеж долгов отцами.

Красное утреннее солнце катилось за прямыми косматыми тальниками. Далеко за снежной равниной, за желтыми островками и слабой полосой леса чуть проступали голубые низкие горы.

Тальники поредели, солнце, кружась, выкатилось на релку [37] и сразу набухло, стало красней, больше, словно надулось.

«Вот люди думают, что если человек толстый, то он счастливый, раздумывал полковник, лежа в нарте и пряча жирное лицо в воротник из выдр. — Нет, это неправда. Никто не знает, как я страдаю…»

Гусайда был очень толст. Возможно, и чина своего он достиг из-за толщины, потому что высшим начальникам всегда приятно назначить в полковники офицера потолще, и не будь он таким, генералы не обратили бы на него внимания. Но теперь, в айгунском карауле, гусайда так разжирел, что ему трудно стало ходить, трудно дышать. Он не мог надевать туфли без помощи слуг. Сидя за столом, то и дело приходилось откидываться, а то, казалось, жир подкатывает к горлу и душит.

Вчера гусайда задумал приласкать орочонку, поднялся и даже пытался подойти к ней, но не удержал равновесия, оступился и рухнул всей тяжестью на глиняную лежанку. Под лежанкой был дымоход, глина треснула, и труба испортилась, печь потухла; пришлось отступиться от орочонки, стало не до нее.

«Но все же хорошо, что я сам съездил за данью, а не доверился офицерам. Такие стали обманщики! А все говорят, что для путешествий надо иметь сильное тело и быстрые ноги. Это тоже вранье! Я объездил много деревень, отобрал самые хорошие меха, только что принесенные с охоты. А то мои офицеры уверяли, что мехов хороших дикари больше не добывают, что все черные соболи ушли из здешних лесов. А теперь я сам всё узнал… Правда, я по дороге все время лежал и ничего не видел. Но не беда! Зато какую хорошенькую, гибкую дикарку я везу! Злая! Цветок дикой лилии! Я свое взял. Я не купец, но каждый год целую сампунку отправляю на Сунгури. Я могу взять любую женщину, девушку, ребенка…»

Гусайда поднял лежавшую рядом трость и наугад, потому что в тяжелых одеждах ему трудно было повернуться, ткнул вперед, туда, где, по его расчетам, должен был сидеть урядник. Полковник удачно, с первого же тычка, попал в его спину. Тот сидел всю дорогу не шевелясь, зная, что если гусайда промахнется, будут неприятности.

Почувствовав палку, урядник зашевелился и откинул меховой полог, полузакрывавший возок.

— Ну-ка, раскури мне амбань-гамчи, — велел гусайда.

Урядник держал трубку поблизости. Он высек огонь, разжег что-то в железной жаровне, подбавил углей, раздул пламя, скатал и нагрел шарик опиума и сунул его в трубку. Потом пополз по краю нарты и вложил трубку в рот своего начальника.

Гусайда с удовольствием затянулся.

«Да, мы храбрый и великий народ. Мы покорили китайцев и двести лет владеем ими, — размышлял он, пьянея. — Мы выше всех других народов и ничего не боимся, поэтому можем быть толстыми. Я никогда не видел, чтобы люди других народов накопили бы столько жира. Другие народы работают, а у нас есть слуги, рабы… Мне можно еще толстеть! Другие народы ничтожны! Нигде нет таких толстых, крепких стен и такого множества солдат, как у нас. У нас много людей, и мы их не жалеем! Они наши рабы… Тут все мое… У меня большое брюхо, потому что я умен. Мне все завидуют. По брюху сразу видно умного человека. Пусть попробует глупец так разжиреть».

Возок остановился. Раздались крики. Заскрипел снег под чьими-то быстрыми ногами. Сверкая глазами, подошел худой офицер с голой длинной шеей, в меховой шапке с косматым верхом. Это Щука. Его прозвали так за худобу и длинные, выдающиеся вперед зубы. Вид у него и в новой одежде был всегда такой растрепанный, словно он одет в рванье.

— Неподалеку, на протоке, скрываются пять русских. Они вышли из тайги, сидят и греются у костров. Встречный купец донес об этом. Он продал им муку.

Полковник задрожал от гнева, в душе его забушевала буря. Он всегда возмущался, когда слышал что-нибудь про русских. Гусайда ненавидел их. Маньчжуры, поработившие Китай, более всего опасались, что русские могут сблизиться на Амуре с простым народом. Всевозможные меры велено было принимать гусайде и не допускать знакомств русских с китайцами. Маньчжуры следили, чтобы китайцы не ездили на Амур, и лишь для богачей, дававших взятки, делались исключения. Сейчас гусайда впал в ярость. Он был очень вспыльчив, ему хотелось сбросить свое сало и самому схватиться с русскими, но он был словно в колодке из собственного жира.

Полковник приказал не сворачивать с дороги, а ехать протокой прямо на русских и всех их схватить. Ему казалось, что солдаты и офицеры сейчас, так же как и он, полны желания сразиться с русскими.

Щука убежал. Нарты снова тронулись. Мимо, на маленьких возвышенностях, проносились рощи тонких тальников, похожие на китайские веера. Нежные видения природы! Как редко приходилось радоваться полковнику, глядя на леса и горы, на краски воды и неба! Когда едешь в нарте, видишь только высокие берега, и то уже кажется, что прекраснее нет ничего на свете… особенно если вот так на них растет лесок.

На льду пылал костер. Торчали стоймя воткнутые в сугроб лыжи. Пять собак, свернувшись клубками, лежали, глубоко зарывшись в снег. У огня сидело пятеро русских. Лица их почернели от обморозов.

День был жгуче студеный. Падала обильная изморозь.

Щука, урядники и солдаты с испуганными лицами побежали к костру. Гусайда велел и себя подвезти поближе.

Русские охотники не сразу разобрали, кто подъехал. Они только что выбрались на речной лед из лесов. В тайге во время обхода караула их постигло несчастье — пали олени. Последнего пришлось добить. За сушеную рыбу для собак Маркешка отдал ружье местным жителям. Казаки только что наловили рыбы в проруби, сварили уху и собирались жарить лепешки, как вдруг нагрянули маньчжурские солдаты. Завидя их, все поднялись. Только старик Карп остался сидеть у костра. У него болели ноги, и он не хотел бередить их.